AM

Следующие несколько недель я провел в попытке отогнать от себя наваждение. В тот вечер я сумел провести с ней каких-то двадцать-тридцать минут, но теперь не мог думать ни о чем другом. Она была повсюду – в каждой девушке, в каждом звуке, в каждой песне. Я смотрел на закат, и вспоминал её золотистые локоны. Я заходил в магазин за углом – и колокольчики над дверью напоминали мне её звонкий, переливающийся смех. Я смотрел на своё отражение в зеркале – и видел, насколько более пустым становился мой взгляд с каждым новым днем. А она… Она улыбалась мне с половины рекламных постеров по всему городу, словно нарочно насмехаясь надо мной. Временами она взирала на меня с обложек бесконечных журналов, словно этих огромных баннеров было недостаточно. Она играла со мной – так мне казалось. А я не мог найти в себе сил, чтобы выйти из игры. Наоборот, я уходил в этот омут всё глубже и глубже, увязая с головой. Друзья не узнавали меня. Я перестал ходить на репетиции и встречи. Каждый новый день был до ужаса похож на предыдущий – я спал до обеда, выбирался за выпивкой и какой-нибудь едой, возвращался домой, мониторил всевозможные ресурсы, в попытке узнать ещё что-то о ней, после чего включал на повтор одну и ту же песню, и уваливался на диван, напиваясь в полном одиночестве до отключки. Во сне я видел её хитрый взгляд, слышал её бархатный голос, ощущал прикосновение к её гладкой коже и чувствовал себя самым счастливым человеком на свете. А затем, я вновь просыпался около полудня, осознавая, что всё это было лишь сном, ощущая острое желание напиться и забыться. К сожалению, удавалось мне только первое. Временами, когда моей верной подругой становилась бессонница, я закрывал глаза и просто представлял её. Думал о том, чем она занимается в данный момент. Участвует в очередном модном показе или проводит тихий вечер с книгой и чашкой горячего шоколада? Пытается согреть дыханием озябшие бледные пальцы или ноябрьский морозец одарил её очаровательным румянцем? Улыбается она или грустит? Одна или в компании очередного ухажера? Если верить светской хронике, они менялись со скоростью света, да только кто ей верит? Мне ли не знать, насколько журналисты любят переворачивать всё с ног на голову. Я не хотел думать, что у неё кто-то есть. Я верил, что она свободна. Чувствовал это, что ли. А, может, попросту занимался самовнушением. Я размышлял, думает ли она обо мне. Точнее, помнит ли вообще. Это казалось до безумия глупым, но я не мог отогнать от себя эти мысли. Что, если и правда думает? Что, если те злосчастные полчаса и для неё были чем-то особенным? Насколько это возможно? Я снова и снова терзал себя вопросами, на которые не знал ответа. Не мог знать. Да и хотел ли? Я не был уверен ни в чем. Ни в чем, кроме одного. Я отчаянно хотел узнать её. Не из газет или глупых однотипных интервью – её саму. Что-то сокровенное, укрытое от посторонних глаз. Что-то, что о ней не знает никто, ни одна живая душа. Вот только как это сделать?