Рука в руке

      …Терра Уэйд смотрит на карандашный портрет Создания в дневнике Виктора Франкенштейна и чувствует, как сердце начинает биться чаще. И не потому, что оно — нет, он! создан безумным ученым (она сама не слишком нормальна), а потому что портрет детален и изображает мужчину. Очень привлекательного мужчину…       …Когда же она оказывается с этим мужчиной нос к носу во плоти, то сердце вовсе готово выпрыгнуть из груди, а живот сводит от первобытного желания. Он ее пугает, этого не отнять. Но до этого момента она не подозревала, что могут быть настолько голубые глаза, и что они действительно «зеркало души», даже если, как потом говорят, у него нет души. «Не верю!» — хочется кричать ей в ответ на эту глупую фразу, но страх сжимает горло…       Позже, в его каморке, штопая его спину, слушая его рассказы о «монстре», о восьми телах из которых его собрали, она вспоминает его смущение и попытку закрыть свое тело, сплошные шрамы и… не видит монстра. До чего же он прекрасен! Прекрасен настолько, что она с трудом отводит взгляд.       Терра настолько поражена им, что даже то, что ее рациональный ум ученого вывернут наизнанку демонами и горгульями, не выбивает ее из колеи, так, как возбуждение, которое вызывает он, Адам.       Адам. Первый. Единственный в своем роде. И попросту одинокий. Терру не удивляет его желание иметь спутника, пару. Ее, конечно, одиночество никогда не тяготило, она находила успокоение в работе. А у него этого не было. Женщина наконец-то понимает значение слова «неприкаянный», раньше его смысл ускользал от нее…       …Он спасет ее! Ужас растекается по ее венам от вида того, как Адам влетает в энергетическое поле. Ток проходит сквозь его тело, а она прекрасно знает, что делает электричество с человеческим телом. А он… меняется, что-то другое, новое загорается в его невероятно голубых глазах — Душа. Не та, которая у него и так была, а новая, чистая, не данная безумным ученым, а истинная, данная Им душа…       …Терра сидит, прислонившись спиной к колонне, ноги плохо держат, подрагивают и подгибаются. Страх выходит липким потом.       Наберий низвержен, как и его недооживленная армия.       Дневник Виктора Франкенштейна сожжен, Адам утратил надежду на пару. Конечно же, Терра может попытаться самостоятельно воспроизвести метод доктора-безумца, но это займет много времени. Хотя, если вспомнить о возрасте Адама, время для него вряд ли имеет значение. Тем более, Леонор вряд ли разрешит возобновление исследований, что, в общем-то, понятно.       Терра думает вроде бы и отстранено, но и с некоторой долей отчаяния о том, что не может выполнить обещания, данного этому мужчине сколько уже раз спасавшему ее? Мужчине, который будоражит ее кровь. Есть дикое желание постучаться затылком о стену, но она слишком устала.       Мельтешение на границе поля зрения отвлекает от невеселых мыслей. Он, Адам, возвышается рядом. Глаза сверкают, на тонких четко очерченных губах блуждает невиданная доселе улыбка. Он спокоен и умиротворен…       Адам чувствует, что наконец-то понял, для чего существует, хотя нет, для чего живет: не спасение человечества, не истребление демонов, а вот эта женщина, устало прислонившаяся к деревянной колонне храма Ордена Горгулий, немного «подкопченная», уставшая, такая хрупкая и сильная одновременно. Женщина, первая, после Леонор, увидевшая в нем не монстра, не Создание Франкенштейна, а его, Адама Франкенштейна, и прикоснувшаяся к нему без отвращения… и не за деньги (не думали же вы, что он двести лет придерживался целибата?!): еще тогда, перед тем как зашить ему спину, сжала тонкими пальчиками запястье. К черту Виктора Франкенштейна! К черту его дневник!       Адам осознал наконец-то, что он — человек, так зачем ему монстр рядом? Особенно если есть Терра, которой он сам протягивает руку…       Терра Уэйд смотрит на протянутую ей руку в привычных уже перчатках с обрезанными пальцами. И мысли пускаются вскачь. Это не просто предложение помощи, после его последних слов: «Он мне больше не нужен!», это предложение чего-то совершенно иного, большего. Но не возникает мысли отказать, Адам слишком будоражит ее кровь… три года спустя       Леонор стоит у окна и вспоминает две фигуры, которые растворяются в предрассветных сумерках, две фигуры, рука в руке, уходящие навстречу солнцу в новую жизнь.       Наверное, теперь они оба носят фамилию Франкенштейн…