***
Петрищев шел домой из школы, врубив на полную громкость музыку в наушниках. Звук был просто отвратительный, металлический, и постоянно прерывался шумами. У Гоши был хороший слух, и искаженная некачественной техникой музыка заставляла его временами морщится от отвращения. А всему виной были его одноклассники. Петрищев никогда не отличался стойким нравом и не умел постоять за себя. В новой школе, в которой он учился уже второй год, его дразнили точно так же, как и в предыдущей. Местные парни, считавшиеся авторитетами, нашли себе очередного козла отпущения в лице тихого ботаника. Постоянные издевки выводили из себя, но Петрищев упорно молчал. Видимо, недовольные произведенным эффектом, одноклассники перешли к рукоприкладству. Петрищев с досадой вспоминал о любимых сломанных наушниках и разбитых очках. Толстая трещина пересекала правое стекло, отчего изображение перед глазами принимало искаженные формы. Гоша не знал, как будет оправдываться перед матерью за очередные испорченные очки. За последние несколько лет Петрищев был вынужден менять уже четвертые. Сергей долго наблюдал за ботаником, а затем, досадливо выдохнув, решительно направился прямиком к нему. Капитан рассудил, что если остальные члены команды подростков и могли разыграть его, то на лице Петрищева точно должна отобразиться правда. Сергей внимательно всматривался в лицо ничего не подозревающего парня, непроизвольно сжимая кулаки, как вдруг сильный и болезненный удар сзади свалил капитана на землю. Сергей попытался встать, но новый удар надолго погрузил его сознание в темноту.***
На улице было солнечно. Неслышно колыхались на ветру листья деревьев. Андрей невольно посмотрел на небо. По чистой голубой глади неторопливо плыли белые пушистые облака, маленькие черные точки птиц кружили в недосягаемой высоте. Бершетов выдохнул и, оглянувшись по сторонам, увидел стоящую напротив скамейку с сидящей на ней маленькой девочкой. Одежда ребенка показалась Андрею странной и, прищурившись, он внимательней оглядел ребенка. Девочка читала книгу и нетерпеливо болтала в воздухе не достающими до земли ножками в маленьких черных туфлях. Она с явным интересом рассматривала текст книги. На шее девочки алел пионерский галстук. Андрей с предвкушением провел рукой по корпусу автомобиля, любовно осматривая через стекло его салон. - Эта. - Наконец произнес Бершетов, с довольным выражением на лице посмотрев на хозяина Лады. - Очень хороший выбор, - улыбнувшись, ответил владелец автомобиля и задумчиво осмотрел стоящие неподалеку выставленные на продажу чужие подержанные автомобили. - Значит, мы с вами договорились?***
- Ну что же, я могу тебя только поздравить, - произнес Артем, задумчиво протирая стакан вафельным полотенцем, - ты так давно этого ждал… Прекрасный повод для того, чтобы выпить. Ты не находишь? – Артем усмехнулся, а Бершетов лишь картинно закатил глаза. - Тебе бы только добраться до коньяка… Что же, мы вполне можем сегодня после работы. Я даже поступлюсь своим правилом и набухаюсь вместе с тобой. - Ого, неужели серьезно? – Артем деланно удивился, - А потом не пристрастишься вновь, не? Я, знаешь ли, не хочу вновь пялиться на твою озлобленную рожу, когда ты снова начнешь пытаться бросить. - Ну что же ты так далеко засматриваешься? Уже и алкоголизм мне предрекаешь. Тьфу на тебя! Я могу ведь и обидеться, - Бершетов сложил руки на груди и задумчиво посмотрел на неспешный поток машин за окном. - Да не, это я так, к слову сказать… Блин, знаешь, я и сам не верю, что это говорю, но мне будет чертовски не хватать твоего вечного бубнежа перед сменой. - Тебе вполне хватит его в нашей квартире, - недоумевающе посмотрев на друга, произнес Андрей. - Да я не об этом. Знаешь, после тебя любая склочная старушенция кажется паинькой, а сейчас не с кем будет сравнивать. Бершетов тихо засмеялся и покачал головой. - Так значит, я хуже любой злобной склочной старухи? О, это даже хуже, чем я мог ожидать. - О да, ей с тобой точно не тягаться. От твоего бесконечного потока оскорблений клиентов уши в трубочку заворачиваются. И это я сейчас вполне серьезно говорю. - Артем засмеялся в ответ. - Что же, хм, тогда, быть может, мне пора звонить в Книгу Рекордов Гиннеса? - И пусть тебе вручат премию, как самому мрачному засранцу! – закончил Артем, - ибо таких, как ты, один на миллион, да что там, один на миллиард. - Я весьма польщен! - Весь покраснел аж от смущения. - Усмехнувшись, пробубнил таксист. Встретившись глазами, друзья прыснули и, более не сдерживаясь, засмеялись в голос. Андрей задумчиво прокрутил в руках руль, поворачивая автомобиль. Солнце светило вовсю, ослепляя, поэтому Бершетову пришлось надеть солнечные очки. Клиент на заднем сидении разговаривал по мобильному уже около сорока минут, и его голос временами вырывал Бершетова из состояния рассеянной задумчивости. Это была его первая смена на собственном автомобиле. Машина шла плавно и послушно, моментально подстроившись под нового хозяина. Андрей думал о том, что теперь его дела пойдут лучше. Постепенно он приноровится, и его кошелек наконец приобретет солидный вид, не удручающий взгляд собственной пустотой. Двадцать пять процентов диспетчеру и полная свобода. Он будет работать в любое время, не завися от сменщиков, выделит больше времени для подготовки к злополучным экзаменам. И главное, у него наконец появился собственный автомобиль – мечта, которую он хотел воплотить в жизнь уже много лет. Рассматривая проносящиеся дома за окном, но при этом не отрывая сосредоточенного взгляда от дороги, Андрей грустно улыбнулся, увидев небольшой двор с качелями. С этим местом у него было связано много воспоминаний, ведь здесь жила Люба. Каждый раз, проезжая мимо знакомого двора, Бершетов возвращался в запечатленные в памяти воспоминания. Слышался ни с чем не спутываемый смех, озорно и нежно блестели в свете солнца родные глаза, маленькая белая рука на удивление крепко сжимала его собственную. На этих качелях они сидели долгие вечера, рассуждая о жизни, об общих интересах, болтая о различной чепухе, смеясь и радуясь совместно проведенному времени. Именно здесь Люба подарила ему свой первый поцелуй. Направленные друг на друга глаза, серые и голубые, одинаковые улыбки на губах, сцепленные руки. На этом месте Андрей впервые ощутил, что значит – быть половинкой, а что - неделимым целым. - Так вот как выглядит эта таинственная девушка, о которой Денис мне уже все уши прожужжал! - Андрей прищурился, окидывая подругу Дена внимательным взглядом, - приятно познакомиться, прекрасная незнакомка! - Бершетов вложил в улыбку все имеющееся очарование. - Немного на тавтологию ушел, тебе не кажется? - засмеялся Денис, похлопав смутившуюся Любу по плечу. - Была незнакомка, я с ней познакомился, - Бершетов ловко поднял ручку Сафроновой к губам и поцеловал тонкие пальцы, - стала знакомка? Ох нет, знакомая. Примите в свое общество скромного солдата? - Солдата? - Люба удивилась, легко вынимая руку из чужих ладоней. - Это он все красуется. - Отмахнулся Денис. - Только что из армии. - Где я был сильно обделен женским вниманием. - Тут же вставил свое слово Андрей. - Что же, с радостью им поделюсь, - Люба слегка прищурилась, окидывая Бершетова ответным оценивающим взглядом, а затем задорно улыбнулась Денису.***
Холод кладбища не угнетал из без того раздавленных горем людей. Здесь было тихо и на удивление спокойно. Жизнь и смерть здесь составляли единое полотно существования. Мертвые молчали и были готовы бесконечно слушать, но уже ничему не могли сопереживать. Живые приходили и приносили с собой свою боль, чтобы со временем навсегда оставить ее здесь. Андрей часто приходил сюда. Он долго сидел на скамейке за серой металлической оградой и смотрел на могильный камень, поставленный двумя опустошенными и лишившимися смысла жизни людьми. Он рассматривал черный монолит символа неминуемого конца, внезапно оборванной и навсегда потерянной жизни. Бершетов приходил на могилу и оставлял здесь все, что накапливалось в его сердце. И старые потревоженные раны вновь затягивались, превращаясь в уродливые шрамы, рубцы, служащие напоминанием о том, чего уже никогда не исправить и не вернуть. На черно-белой фотографии Люба улыбалась. Не лучезарно и открыто, не радостно и нежно, но спокойно, и немного грустно. Раньше, когда Андрей смотрел на равнодушный камень, его сердце разрывалось на части, и он думал, что никогда уже не соберет осколки собственной души. Сейчас он не чувствовал ничего, кроме тоски, вины и четыре года назад заглушенной боли. Андрей приходил сюда, когда у него совсем не оставалось сил, когда он не знал, что ему делать дальше. Здесь он исповедовался и находил утешение, и лишь толстые нити побелевших шрамов на запястье говорили о том, как тяжело ему приходилось. Бершетов стиснул голову в ладонях и сжался, словно непосильная ноша придавила его к земле. Перед застланным слезами взглядом кружились белые, как полотно, лица родителей Сафроновой, ее самой, и навсегда застывшая на губах улыбка недавно обретенного друга. Несколько часов назад Артем погиб в автокатастрофе.