Подводное течение (Undertow)

Сэм истощён. Это понятно, ведь демон — не самый спокойный компаньон в твоей голове. Он провалился в охваченный виной сон, не прошло и пятнадцати минут с тех пор, как они сели в машину. Дин ждёт, когда Сэм окончательно вырубится, затем выбирает место и тормозит у обочины, не заглушая двигатель и не выключая музыку, чтобы внезапная тишина не разбудила брата. За отсутствие движения он не переживает — Сэм спит в Импале крепче, чем в настоящей постели — ещё с тех пор, как он был ребёнком. Сэм может отрицать это, но для них обоих Импала равняется безопасности. Дин смотрит на тёмное пустое шоссе, закрывает глаза и позволяет своему уму погрузиться. Он сам придумал название ощущению, когда ум опускается в тело, потом в землю. Его никто никогда не тренировал этому, не говорил, как правильно называется это чувство, а сам он не решался спросить. Он не разбирается во врачебных терминах, но точно знает, что делает. Дин учился этому сам, на протяжении многих лет, давал собственные названия мышцам и нервам, костям и кровеносным сосудам, трём компонентам каждого человека, которые он назвал телом, умом и душой. Наверняка это не очень совпадёт с теми заумными словечками из копии Анатомии Грей, которую он украл как-то из очередной библиотеки. Церковный латинский экзорцизма и научная латынь врачебных книг — не один и тот же язык. Он начинает с собственного тела. Тело всегда идёт первым. Инфекция уже таится вокруг пулевого ранения, несмотря на скорую помощь Джо. Дин благодарен ей, она сделала всё, что могла, но у неё нет брата. Она не понимает, как работает эта связь. Он в который раз будет обвинять себя в этом. Но позже. Когда Сэмми будет в порядке. Инфекция рассеивается легко, как и тысячи раз до этого. Боль увеличивается, превращаясь в сотню крошечных ножей, режущих его плечо. Он направляет её в нервы, в кончики пальцев, сжимающих руль, и, наконец, Импала безмолвно принимает её. Это другой урок — не направлять энергию в живые существа, если хочешь, чтобы они остались живы. Неодушевлённые объекты поглощают боль и рассеивают её безопасно, потому что у них нет собственного ума и души, чтобы вмешаться или вызвать обратную реакцию. Импала приняла так много его боли за эти годы, что стала продолжением Дина. Её металлический каркас, по крайней мере, с этой точки зрения, не сильно отличается от его собственных нервов, за одним исключением — направляя туда боль, он перестаёт чувствовать её. Это делает вещи чуть легче. Дин не излечивает пулевое ранение, хотя мог бы. Будь он одиноким охотником и не имей Сэма, который непременно будет волноваться — он так бы и сделал. Но сейчас он ограничивается очищением раны, убеждается, что кровотечение остановилось и местные иммунные реакции укрепились. Затем он успокаивает саднящую кожу и ушибленные мышцы лица — там, где демон ударил его несколько раз (с шишкой на затылке, когда демон вырубил его, Дин разобрался ещё по дороге в Дулут. Он успел попрактиковаться с сотрясениями). Если отец и замечал, что его старший сын не совсем обычный, он никогда не показывал виду. Сэмми не знал, Дин был в этом уверен, он сам лично делал все, чтобы брат ни о чём не догадался. Каждый раз, когда Дин проникал в его тело, чтобы убедиться, что Сэм здоров, его травмы залечиваются и нет никаких повреждений, о которых Сэмми умолчал, он сам удивлялся, как брат ещё ничего не заподозрил. Он придумал этому лишь одно объяснение — книги о физиологии человека Сэмми изучал чуть менее усердно, чем все остальные. Он просто убедил себя — Винчестеры выздоравливают быстро. Дину порой было интересно, как Сэм объяснял себе, почему любой пустяковый порез, полученный им во время учёбы в колледже, заживал минимум неделю. Но он никогда не спрашивал. Дину было семь. Папа вернулся домой с охоты еле живой, от боли и шока он был даже не в состоянии добраться до местного отделения неотложной помощи. Телефон уже неделю как отключили, кроме того, Винчестеры успели к этому времени вызвать определённые подозрения у полиции и социальных служб, поэтому Дин всё равно не стал бы набирать 911. Паника и отчаяние разбудили его дар. Он направил боль отца прямо в каркас кровати, ещё толком не понимая, что делает, просто зная, что папе становится лучше. Через некоторое время Джон смог самостоятельно долечить свои заживающие раны. Несколько недель спустя Сэм чуть не отрезал себе палец охотничьим ножом. Дин тогда впервые осознал, что может исцелять, что после того, как он забирает боль, клетки открыты для его манипуляций. Дин не залечил рану полностью, но вместо шрама, требующего стежков, осталась лишь царапина, на которую он заботливо наклеил лейкопластырь. Джон тогда так и не понял, почему Сэм взахлёб рассказывает о страшной ране и море крови, но терпеливо выслушал сына. Ведь это просто царапина, верно? А Сэм ещё слишком мал, чтобы понимать, что преувеличивать глупо и вредно. Если бы они знали… Он никогда не говорил о своём даре отцу, боялся, что папа отвергнет его, что посчитает его одним из тех монстров, на которых всю жизнь охотился. Или ещё хуже — станет относиться к нему, как к инструменту, нужному лишь до тех пор, пока он не сломается или не закончится, как соль в мешке, позабыв, что Дин — человек, его сын. К счастью, когда папа и Сэмми получали травму, они были слишком поглощены собственной болью, чтобы обратить внимание на действия Дина. А когда боль исчезала, они засыпали — побочный эффект, как подозревал Дин, очень удобный, чтобы он смог закончить работу и закрепить результат обычными, не привлекающими подозрений действиями с использованием бинтов, перекиси и спирта. Дин выныривает на поверхность. Боль в его плече почти утихла, температура — первый признак инфекции — опустилась до нормальных значений, ушибы на его лице постепенно исчезают. Теперь он может дышать без боли, смотреть на дорогу не заплывшими от синяков глазами. Он чувствует себя чертовски лучше, и может найти мотель, где они остановятся и отдохнут. Энергия струится по его венам, пробуждая каждую клеточку тела, лучше чем кофеин, как это всегда бывает после исцеления. Он отпускает руль и касается руки Сэма — нежно, чтобы не разбудить — и погружается, не в себя в этот раз, в брата. Боль сконцентрирована около ожога, а ещё на щеке, где Дин ударил его. Но как обычно — большая часть боли Сэма не физическая. Это строго психологическое, смесь вины и самовины, которая уже плетёт кошмары, преследующие Сэмми во сне и наяву. Дин давно изучил, как направить свою собственную эмоциональную боль прямо в Импалу, единственный выход, который он когда-либо имел. Машина настолько хорошо подошла ему, что он не должен даже погружаться. Достаточно просто проехаться с ветерком и хорошей музыкой, чтобы войти в это состояние и позволить эмоциям впитаться в руль. Это стало сложнее теперь, когда Сэм с ним постоянно. Сэму нравится разговаривать во время долгих поездок, и это не даёт Дину сосредоточиться, поэтому он терпит и внутренняя боль растёт и грызёт его сердце, пока он не срывается и не делает что-нибудь феноменально глупое, и это однозначно убеждает Сэма, что что-то не так. До того, как брат вернулся, до того, как Джессика погибла, Дин ни разу не пробовал исцелять чужую эмоциональную боль. Тела это одно. Ум — сложнее. Меньше всего ему хочется читать мысли брата, и тем более — оставлять кусочек Сэма в своем собственном разуме. Он не может сделать для других столько же, сколько для себя, это те рамки, в которых он вынужден работать. Но он может притупить Сэмову тоску, дистанцировать его от воспоминаний об одержимости и того, что творило его тело, помочь Сэму найти путь обратно… к Сэму. Теперь брат заснул действительно крепко. Дин возвращается в реальность, чувствуя, что смертельно устал. Работа с другими не тонизирует его так, как исцеление своего тела, он никогда не задумывался почему. Он лечит себя лишь тогда, когда его состояние не позволяет лечить других. — Неспокойной ночи, Детка, — шепчет Дин Импале, нажимая на педаль газа и выруливая на пустое шоссе. Сэм не понимает, конечно. И Дин не позволяет ему понять. Он привязался к машине вовсе не потому, что он фанат автомобилей и даже не потому, что Импала стала ему домом с тех пор, как умерла мама. Просто Дин направил в Детку большую часть себя, именно она помогает ему держаться на плаву, а не охота. Когда Сэм уехал, когда Кэсси бросила его, когда исчез отец… Иногда он задаётся вопросом, зайдёт ли он когда-нибудь так далеко, что погрузится и вернётся обратно Импалой с бездыханным телом на водительском сидении. Однажды так почти и случилось. В ту ночь, в хижине, когда Сэм выстрелил в их одержимого отца. Тогда на заднем сидении Детки Дин отчаянно соединял свою разорванную плоть, чтобы успеть доехать до больницы, и боль вместе с кровью уходила в обивку сидения. Когда грузовик въехал в них на полном ходу, Дин почувствовал его дважды — собственным телом, отброшенным к окну, и металлическим корпусом машины, ставшим в этот миг его вторым Я, который сминался от удара с металлическим скрежетом. Он думает, что именно тот беспорядок в его уме, одновременное воздействие на его физическое и ментальное тело — вот основная причина, по которой он впал в кому, а не ущерб, причинённый демоном незадолго до аварии. Он не уверен на сто процентов, но он доверяет своим инстинктам, ведь именно благодаря им он научился исцелять боль много лет назад. Но по-прежнему осталась одна вещь, из-за которой собственные Диновы неприятности отходят на второй план. Он должен держать Сэмми в безопасности, пока Желтоглазый имеет на него какие-то планы в своей больной войне. Он должен беречь Сэма от любой угрозы. Самое время убрать остатки боли от травм. Дин вставляет в кассетник Зеппелин и перематывает до тех пор, пока не зазвучит «Лестница в небо».