Сумасшествие

Пьетро не просто помнил — почти ощущал волны боли, расходящиеся по всему телу от мест, в которые вошли пули. Он знал, что у него не было шансов выжить, на какую-то ничтожную йоту он даже смирился с чертовым приговором, что костлявая с косой торопилась привести в исполнение почти что с нетерпением. Пьетро мог поклясться, что видел, как старуха, обряженная в чистейшую темноту, в предвкушении потирает сухощавые руки. Она не любит отпускать свою добычу и сегодня, наконец, заберёт, что причиталось ей ещё много лет назад. А он не сможет выторговать себе ещё одну отсрочку. И когда непроглядная темнота, опутывающая сознание, отступает, а голубые глаза, открывшись, встречают серый потолок, Пьетро не может понять, что происходит. Обводит глазами небольшую комнату, захламленную так, словно в ней не убирались с самого момента заселения: одежда свалена на потрепанном кресле, там же что-то делает старая гитара, на которой Максимофф отродясь не умел играть, на журнальном столике коробки из-под пиццы, где осталось ещё несколько зачерствевших кусков, обои в некоторых местах отстают от стены… Первая мысль, возникшая в голове, была о том, что люди явно ошибаются в своих представлениях по поводу ада, и после смерти их ждёт самое большое разочарование в их завершившейся жизни. Но мгновение спустя она, мысль эта, стремительно отметается прочь. Потому что противная трель будильника почти над самым ухом — это слишком даже для Преисподней. Но стоит только подняться на ноги, пройтись по квартире, которая помимо этой комнаты обладает ещё маленькой кухонькой и ванной с туалетом, а ещё балконом, выходящим на унылое серое здание напротив, он вновь и вновь возвращается к мысли, что это, всё-таки, его Ад. Его личный Ад. Потому что здесь нет Ванды. Нет сваленной на зеркале горы дешёвой бижутерии, от которой так тащилась его сестра, не было небрежно брошенной в кресло красной кожанки, знакомого лица на редких фотографиях тоже не было. Не было ни-че-го. И это выбило Пьетро из колеи даже сильнее, чем пробуждение в чужой (своей?) квартире. Потому что смириться с этим можно. А с тем, что Ванда не рядом — нет. Они же близнецы. Они одно целое, просто не могут существовать друг без друга — это гребанная фундаментальная аксиома — они всегда должны быть вместе! Черт подери, да в конце концов, он обещал ей, что никогда её не оставит! А теперь, получается, нарушил данное слово. Дважды. Эта мысль сжигает все тормоза и преграды. Необходимость найти сестру становится для него навязчивой идеей. Одержимостью. Пьетро обращается в полицию, обходит все больницы и озлобленно колотит стойку регистрации, когда ему в очередной раз сообщают одно и то же: Ванды Максимофф нет. Её просто не существует. У него никогда не было сестры. Пьетро не может поверить во всё это. Ведь он помнит каждую мельчайшую деталь. Помнит, как глаза сестры, её прекрасные глаза, подергивались алой пеленой, когда она колдовала. Он помнит каждый изгиб её тела, каждую родинку и малейший шрамик, что у неё были. Всё это не может быть сном. Это не может быть нереально. Двое суток под завалами не могут быть нереальными. Эксперименты, на которые они согласились ради возмездия — он до сих пор помнит, как его бесконтрольно бросала из угла в угол необузданная ещё сила — эта боль была реальной. Она не может быть фантомом. Ванда не может быть фантомом. Он со всей силы хлопает входной дверью так, что в окнах задрожали стёкла, идёт на кухню и напивается так, как не напивался ещё никогда в жизни. Но даже после всего выпитого в голове продолжают пульсировать слова: «Ванды не существует. Никогда не существовало.» Эти слова ломают его надежду. А потом ломается он сам. Когда вспоминает, как постоянно откладывал на потом уборку в квартире, вспоминает свою первую девушку, темноволосую, любящую красный цвет и дешёвые побрякушки, девушку, которой нравилось, как он играет на гитаре. Он вспоминает как он играл на гитаре. И ему кажется, что он сходит с ума.

***

Пьетро не может сказать, сколько времени прошло. Все его дни теперь похожи друг на друга как один. Он старается жить нормальной жизнью, как все, даже работу нашёл. Курьер — не та профессия, что вызывает уважение, но целый день колесить по городу — даже и без своей суперсилы — кажется ему куда более заманчивой перспективой, чем сидеть в пустой квартире и снова возвращаться к мыслям о сумасшествии. И даже в заслуженный выходной он предпочитает с раннего утра сбежать из дома и слоняться по многолюдным и не очень улицам. Черт знает какой внутренний компас привёл его сюда, но скоро он понял, что оказался посреди какого-то шумного городского празднества. Вовсю палило солнце, туда-сюда бегали дети, играла музыка, вдоль центральной улицы хаотично рассредоточились разномастные артисты. Кто жонглировал всем, чем только можно, кто всерьёз убеждал, что умеет предсказывать будущее. Максимофф на это только мрачно усмехнулся — стал бы человек, обладающий таким даром, торчать в самую жару на улице и развлекать туристов? Боковым зрением Пьетро видит знакомые ярко-алые всполохи, и, кажется, на мгновение задыхается от восторженного предчувствия. Резко оборачивается и судорожным взглядом скользит по толпе. А потом сердце падает в пятки. Потому что красные отблески — всего лишь игра ярких солнечных лучей на полупрозрачных шарах, что ловко крутила в руках уличная артистка. Но Пьетро почему-то не отворачивается и не продолжает свой бесцельный путь без конечного пункта. Его тянет туда, сквозь толпу, на этот цвет, и он второй раз за минуту умирает, потому что это действительно она. Его Ванда. Такая же, какой он её запомнил. Густо подведённые глаза, ярко-красное платье под стать акриловым шарам, с которыми она чарующе-ловко обращается, темные волосы, забранные в высокий хвост. Она всё-таки существует! Она не плод его воображения, не сонное порождение воспаленного разума, она реальна — из плоти и крови — стоит сейчас всего в нескольких шагах от него, вытворяя немыслимые чудеса тонкими бледными пальцами. А Пьетро может только стоять и неверящим, почти обезумевшим от счастья взглядом пялиться на Ванду. Сейчас для него не имеет значения даже то, что в знакомых глазах, обращенных к нему, было лишь игривое веселье и явное удовольствие от проявленного к ней внимания. Потому, что теперь это не важно. Она здесь. А значит, он сможет всё вернуть. Они снова будут одним целым.