Воскресная школа ремонта

Старший писарь Судьбоносной Канцелярии гном Штеффенбах терпеть не мог воскресенья. На это были основания, ибо никакого выходного в этот день не было. Его даже не утешало, что сокращен этот день был ровно на два часа. На это тоже были основания. И очень даже серьезные. Воскресенье был самым тяжелым днем недели, ибо уставшие за предыдущие трудовые будни уши категорически отказывались воспринимать волшебные трели будильника, глаза открывались с огромным трудом, а голова гудела так, словно никакого сна не было вовсе. Впрочем, старший писарь догадывался, что как раз последнее – заслуга фрау Штеффенбах. Почтенная женщина завела привычки просыпаться рано утром, готовить свою периодически съедобную еду, грохоча кастрюлями и сковородками на тесной кухоньке, и орать не своим голосом, что он, пень старый, непременно проспит на работу, что начальство его вытурит без права на пенсию и вообще пора вставать. Штеффенбах усилием воли распахивал веки, собирался и уходил к Корпусу, чтобы погрузиться в нескончаемый поток бумаги. Вот и сейчас он занимался именно этим. Вернее, старался. В первую очередь необходимо было не дать глазам закрыться. А глаза старшего писаря подчиняться не желали, капризничали, закрываясь сами собой. Штеффенбах решил, что тут нужно применять более действенные методы, чем изучение подшиваемой за месяц корреспонденции, пока не вернулось начальство, пока не узрело своего старшего писаря блаженно посапывающим носом в бумагах. Гному было даже представить страшно, что за светопреставление произошло бы дальше. Передернувшись от ужасающей картины, старший писарь решительно взялся возвращать организму бодрость и хоть какое-то подобие трудоспособности. Для начала следовало растереть уши. Вспоминая свое детство, когда за эти самые уши был немилосердно дран почтенным отцом, вспоминая, что бодрость-таки имела тогда место быть, гном принялся самоотверженно органы слуха крутить, пока те не покраснели, будто мак полевой. То ли старший писарь делал что-то не так, то ли его почтенный отец делал это несколько иначе, но живительная бодрость что-то не спешила окрылять его работоспособностью, желанием разобрать бумажные Вавилоны и Гималаи, порхать по кабинету и вообще радоваться бытию. Старший писарь решил, что бегать по кабинету, отпуская себе самому подзатыльники, совсем крайнее средство, которое нужно отложить на потом, хотя именно так и поступал отец после дранья ушей. Нарушив таким образом педагогический порядок воздействия, гном решил банально поприседать. Первое сгибание конечностей сопроводилось немилосердным хрустом коленных чашечек. Пожурив себя за излишнюю порывистость, почтенный гном присел медленнее. Это, несомненно полезное действие, привело к несколько печальным последствиям. Послышался треск, после которого в тиши кабинета раздался тихий стук чего-то мелкого об скрипучие половицы пола. Штеффенбах зажмурился, подозревая вначале, что это высыпались суставы. Потом здраво рассудил, что такое маловероятно, хоть и возможно. Глаза пришлось все же открыть, ибо появилась серьезная опасность уснуть. Гном осторожно выпрямился и сощурился. Изыскания показали, что он лишился четырех из пяти пуговиц на куртке. Теперь, когда причина непонятных звуков была выяснена, он испытал невыразимое облегчение, сравнимое разве что с тем, которое испытывает каждый гном, вбегая в уборную после трех кружечек пива. Триумф длился недолго. И опять все упиралось в драгоценную фрау Штеффенбах. Она обзавелась измерительной лентой. И не для того, чтобы начать шить одежду. Каждый новый день фрау измеряла талию и бедра, горестно вздыхала и отправлялась готовить что-то уж совсем невообразимое. Штеффенбаха едва удар не хватил, когда вместо привычных жареных сосисок в тарелке обнаружился шницель из моркови, а кружку с пивом заменила простая вода. Старший писарь никак не мог взять в толк, почему это оказалось в его тарелке. Он-то не худел. Когда шницель был благополучно съеден, запит водой, а фрау отправилась спать, гном спустился в погреб, где и утешил страдающий желудок отбивной, гуляшем, вожделенными сосисками и копченой колбаской. Не забыл и про кружечку пива. Теперь же, видимо, придется забыть. Как только любимейшая супруга обнаружит отсутствие пуговиц, то посадит его, наверное, на хлеб и воду. И непременно запрет погреб на семь замков. От таких перспектив Штеффенбах загрустил и даже забыл о дальнейшей разминке, а чем больше размышлял, тем сильнее впадал в уныние. Жена могла забыть разбудить на работу, но по поводу еды никогда ничего не забывала. Послушав скрип половиц под собственными тяжелыми ботинками, гном нашел выход, когда раз двадцать измерил кабинет туда-сюда. Он же в Канцелярии. Нитки и иголки здесь в неимоверном количестве. Следовало как можно скорее заняться делом, то бишь пуговицами, пока не вернулся господин Рок. Взглянув на часы, старший писарь даже присвистнул. Начальство задерживалось вот уже на три часа. Конечно, это не означало, что его не будет вовсе. Поэтому следовало как можно скорее покончить с пуговичным делом. Вскоре выяснилось, что так прытко, как рассчитывалось, дело не пойдет. Берясь за иголку и катушку белых ниток, старший писарь не учел, что сшивать пачки листов и пришивать пуговицы действия совершенно разные. И если поначалу он был совершенно уверен, что справится быстро, то теперь был совершенно в этом не уверен. Нитки оказались белыми. Это составляло большой контраст с его черной курткой и такого же цвета пуговицами. Впрочем, тут оставалось только надеяться на подслеповатость почтеннейшей супруги и быстрее шевелить непослушными пальцами, которые были уже исколоты совсем. Последний раз старший писарь починял себе одежду в период собственного короткого жениховства к вышеупомянутой прекрасной даме. И то – дама сжалилась над нерасторопным гномом, помогла залатать штанину, которую изодрал, спущенный отцом невесты, злющий пес. С тех пор так и повелось – фрау Штеффенбах занимается домашними хлопотами, герр Штеффенбах потягивает пиво в уютном кресле. И теперь вот приходилось вспоминать непутевую молодость, пришивать пуговицы и молиться, чтобы за таким занятием не застало начальство. Удивительное дело, но кропотливая работа, разбавленная отборнейшей бранью, которой не постыдился бы и портовый грузчик, прогнала последний сон. Старший писарь орудовал ниткой и иглой с таким увлечением, что не заметил, как принялся зашивать куртку под мышкой. Потом оказалось, что и карман скоро порадует его приличной дырой. Пришлось шить и здесь. - Ты ошибся зданием, Штеффенбах. Институт благородных девиц как раз за Корпусом Искусства. Гном подпрыгнул, проколол палец от испуга и выругался автоматически. Затем очень захотелось спрятаться под стол и не вылезать оттуда до самого Страшного Суда. А может, и гораздо дольше. Все же он решился поднять глаза на непосредственное начальство, а потом уже действовать по обстоятельствам. Сандалии господина Рока проскрипели к рабочему столу. Штеффенбах смотрел только на них, словно загипнотизированный, не решаясь смотреть выше. - Ты закончил? – спросил господин Рок. Старший писарь оторвался от созерцания начальственных ног и решился поднять глаза. Он колебался - стоит ли спасаться под стол сейчас или же оставить это на потом. - Ты закончил? – нетерпеливо повторило вопрос начальство. Даже не глядя на конечные результаты своего кропотливого труда, гном кивнул и издал звук, похожий на испуганную икоту. Господин Рок встал, проскрипел как раз к столу своего старшего писаря и заинтересованно наклонился. - Очаровательно, - хмыкнуло начальство. – Когда будешь сшивать дела, непременно воспользуйся этим самым стежком. Будет красиво, думаю. Господин Рок вновь прошелся по кабинету, разбавляя тишину неизменным скрипом половиц. Штеффенбах подумал, что лезть под стол уже не обязательно, поэтому решился перевести взгляд на лицо начальника. Тот созерцал голые стены с таким видом, словно на них чего-то не хватало. Конечно, Штеффенбах знал, чего именно – ремонта. И не хватало его уже лет так тысячу. Впрочем, господин Рок всегда отказывался от него, выгоняя эльфов едва ли не пинками, когда те приставали, красочно намекая, что после работ начальство не узнает весь кабинет. Старший писарь, зная, что эльфы никогда не останавливаются на достигнутом, подозревал, что никто после этого не узнает не то, что кабинет, но и весь Корпус. Видимо, господин Рок считал точно так же, поэтому ремонт был запретной темой даже на обеденном перерыве, даже дома, когда начальство слышать крамольные речи никак не могло. - Тебе не кажется, что тут чего-то не хватает? Старший писарь дипломатично пожал плечами и так же дипломатично заявил, что, возможно, свежего воздуха. Господин Рок усмехнулся, открыл единственное окно, впуская томные запахи весны, вовсю цветущей вокруг здания Корпуса. - Нет, не хватает чего-то другого, - задумчиво изрекло начальство, почесав явно небритый подбородок. Штеффенбах удивился. Господин Рок всегда был гладко выбрит, всегда опрятен и причесан, а сейчас, присмотревшись, гном продолжил изумляться. Начальство было мало того, что не брито, так еще растрепано, в мятом хитоне и пахло какими-то женскими духами. Едва уловимо, но все же пахло. - Что? – подозрительно осведомился старший по званию, машинально поправляя сбившиеся кудри, вытаскивая из волос соломинки. Штеффенбах поспешно покачал головой, вновь опуская глаза. - Уже весна, писарь, - сказал вдруг господин Рок. Гном иногда замечал, какое сейчас время года. В основном, когда бежал с работы и на работу. Весной все цвело, летом все было зеленым, а химеры лопали яблоки на обеденном перерыве. Других времен года в этой части мироустройства не водилось. Хотя Штеффенбах слышал от всезнающих эльфов, что бывают еще осень и зима, но никогда их здесь не наблюдал. Впрочем, все это могло оказаться и выдумкой. Мало ли чего могло взбрести в голову остроухому племени после пятой или шестой чашечки настойки, которую они попивали на обеденном перерыве, думая, что начальство не знает? Впрочем, после распития эльфы не приставали с ремонтом, так что Штеффенбах подозревал, что господин Рок таки был в курсе. - Весна совершенно особенное время, - заявил босс. – Даже воздух другой. Чувствуешь? Старший писарь дипломатично угукнул, несколько разделяя мнение начальства. Весной не было удушающей жары, которая плавила все вокруг летом. А еще весной имелся дождь. Редко, но все же успевал оставить десяток-другой луж возле здания Корпуса. Господин Рок схватился за трубку, раскурил ее, наполняя комнату тяжелым табачным духом. Гном приложил максимум усилий, чтобы не раскашляться в имеющиеся на столе документы. Следовало отметить, что шеф переходил на более крепкие сорта зелья, что удручающим образом сказывалось на бумаге, стенах и заботливо взращиваемой петрушке, чахлые кустики которой приобретали нездоровый желтый колер. Ко всему прочему, господин Рок закрыл окно, видимо, посчитав, что весеннего, цветочно-пряного воздуха в помещении уже достаточно. Еще и жалюзи опустил зачем-то. - Сколько у тебя еще работы? – требовательно поинтересовалось начальство, буравя подчиненного взглядом. В таких вопросах лгать было нехорошо, да и попросту неразумно. Старший писарь проинформировал, что работы еще много, однако, не без гордости признался, что самая важная ее часть выполнена еще вчера. Начальство кивнуло, затем вздохнуло как-то уж совсем тоскливо и принялось что-то искать в ящиках своего рабочего стола. В скором времени изыскания закончились. На поверхности пыльного стола появилась бутылка алкоголя, два стакана. Гном здраво рассудил, что понадобится петрушка, которую и нарвал. - Вот за что я тебя ценю, писарь, так за смекалку, которую ты проявляешь с завидным постоянством. Штеффенбах скромно потупился и принялся разливать содержимое бутылки по стаканам. Господин Рок тем временем достал два листа бумаги, простые карандаши и объемную папку, примечательную отсутствием рисунков, что само по себе было удивительным, ведь эльфы оставляли свои художества на всех канцелярских принадлежностях. Шеф залпом осушил свою порцию, нетерпеливо покосился на гнома, и тот поспешил выпить, зажевать петрушкой и вытереть рукавом брызнувшие из глаз слезы. - Тащи стул и садись, - велел господин Рок. Старший писарь в точности выполнил приказания, уселся напротив и принялся гадать, что будет дальше. Начальство сунуло гному под нос листок, карандаш и отгородилось от него папкой. - Черти квадрат десять на десять, - босс принялся рисовать на своем листочке. – По вертикали цифры, по горизонтали – буквы. Решивший ничему не удивляться, гном бодро принялся за черчение. Когда с этим было покончено, господин Рок велел чертить кораблики, поясняя, сколько клеточек должен занимать каждый из них. - Мой выстрел будет первым, - сообщил из-за папки начальник. – В1. Господин Рок не попал, чертыхнулся и сказал, что теперь очередь гнома. Выстрел оказался удачным на столько, что однопалубный кораблик пошел ко дну. На этот раз шеф выразился гораздо цветистее, нетерпеливо махнул рукой, давая понять, что Штеффенбаху опять стрелять, однако сначала требовалось разлить пойло по стаканам, чем писарь и занялся. После принятия на грудь Штеффенбах выстрелил по Б7, подбив четырехпалубного гиганта. - Папка что ли прозрачная? – насупился господин Рок. Штеффенбах решил не отвечать, подозревая, что вопрос, скорее всего, риторический. - Знаешь, писарь, я все же думаю, что тут нужен ремонт. От неожиданности гном промазал под довольный вопль начальства. И крепко заподозрил, что сие высказывание именно на такой эффект было и рассчитано. - А что такого? – невинно повел плечами господин Рок. – Сам видишь, все в очень плачевном состоянии. Я даже подумываю добавить сюда окон. А10. В этот раз он попал, подбив гному двухпалубный кораблик. Издал весьма довольный звук и потребовал налить еще. Штеффенбах налил, уничтожил свою порцию, подождал, пока начальство сделает выстрел, раскурит погасшую трубку и выпьет. Идея ремонта гнома не вдохновляла совершенно. Мало того, что последнее время господин Рок пребывал в скверном настроении, так еще и решил добавить проблем всему Корпусу, задумавшись о красоте интерьера. Оставалось только гадать, на сколько именно хватит терпения и сколько остроухих доживет до окончания отделочных работ. Начальство добило двухпалубного героя и принялось выискивать новую жертву, пытаясь угадать, где какой кораблик, но в этот раз промазало. Штеффенбах звонко чихнул, затем уловил тихое «мяу» позади себя и тут же хвостатая любимица уселась к господину Року на колени. Поерзала и перебралась на плечо, обвивая хвостом шею. - Разливай пока, а я буду тактически мыслить, - объявил босс, склоняясь над своим полем боя. Кошка укоризненно посмотрела на хозяина, задрала хвост и спрыгнула, исчезая где-то в углу необъятного кабинета к величайшему облегчению старшего писаря. Отношения с четвероногими друзьями гуманоидных рас у гнома явно не складывались. Каждая собака по дороге на работу почитала святым долгом облаять его, а то и угрожающе примериться к штанам. Каждый черный кот в округе стремился перебежать ему дорогу. Учитывая эти непростые отношения, Штеффенбах всегда с подозрением относился к кошке начальства, ожидая пакости. Однако, хвостатая не обращала в большинстве случаев на гнома никакого внимания, что не могло не радовать. Господин Рок тем временем закончил упражняться в стратегии и тактике, произвел залп и покалечил второй двухпалубный кораблик великого гномьего флота. Следующим залпом до невозможности довольный босс отправил боевую посудину ко дну. Штеффенбах расстраивался на глазах. Игра, которую он сначала воспринял с удивленным скепсисом, неожиданно захватила, разбудив азарт, который у гнома просыпался обычно только в компании хороших приятелей за пивом и картами. Начальство жестом велело наливать, выпило, утерло заслезившиеся глаза и произвело очередной выстрел, который угодил в цель. Видимо, сегодня фортуна была полностью на его стороне, потому как последующими залпами флот гнома был уничтожен весь. - Последний раз я играл в детстве, - признался господин Рок поникшему писарю. – Спасибо за игру, Штеффенбах. В такие дни, как этот, приятно вспомнить, как весело бывает быть ребенком. Гном решил поинтересоваться, что особенного именно в этих днях, о которых упомянуло начальство. Алкоголь развязал язык, притупив осторожность и скромность. Однако, господин Рок не рассердился, отправил мимоходом зазвонивший телефон в мусорную корзину одним движением руки, в которой аппарат жалобно звякнул и затих. - У меня, писарь, сегодня день рождения. Штеффенбах изумился, приоткрыв рот. Видимо, босса позабавило выражение лица подчиненного, потому как он вполне дружелюбно улыбнулся. - Что? Думал, у меня дней рождения не бывает? По правде сказать, писарь вообще редко задумывался о личной жизни начальника, предпочитая приходить, работать и уходить. Однако, периодическое совместное пьянство прямо на рабочем месте не только гному развязывало язык. - Да, представь себе. У меня сегодня именины, - продолжило начальство. – И обычно за неделю до сей знаменательной даты я пребываю в скверном настроении. Гном подумал, если учесть настроение, то именины у господина Рока были круглый год, однако, предусмотрительно не стал делиться этим соображением. - В детстве я любил, - продолжил шокировать подчиненного шеф. – Ждал подарков, внимания и вкусного пирога. С возрастом приоритеты меняются, писарь. Штеффенбах взглянул в лицо собеседника, отмечая на нем отсутствие вообще каких-либо признаков возраста. Словно время не касалось того совершенно. Сколько гном помнил господина Рока, то тот всегда был таким – нервным, вспыльчивым и красноречивым, когда дело касалось нарушения трудового распорядка. Морщин не было, седины тоже. Кожа на красивом лице дышала таким здоровьем, что позавидовал бы и младенец. Конечно, старший писарь знал, что здесь время течет иначе, чем, допустим, в том же мире людей. В сравнение с тем же Штеффенбахом, людские жизни были короткими, как у мотыльков. А сколько лет было господину Року, ему было даже представить нелегко. Отец писаря тоже трудился здесь в свое время. И сколько помнил Штеффенбах – господин Рок всегда был таким, каков есть сейчас. Внезапно гному взгрустнулось. Если он так уставал от однообразия дней, то сколько же от них уже маялся господин Рок? - Ты чего это, писарь? – удивилось начальство, встало, потянулось и вновь принялось созерцать обшарпанные стены. - Сожалеешь о проигрыше? Может, реванша алчешь? Думаю, сегодня нам не стоит испытывать судьбу. Господин Рок усмехнулся, предлагая оценить подчиненному каламбур. А Штеффенбах разлил последнее по стаканам, чтобы побороть зарождающуюся в душе жалость. Сегодня уж точно не стоило шокировать шефа своими размышлениями о судьбе. - Вставай, писарь, нас ждут великие дела! Сначала гном подумал, что ему предлагается сбегать куда-нибудь за новой бутылкой, но когда господин Рок порылся в ящике стола и выудил оттуда острейший канцелярский нож, забеспокоился. Потом на свет Божий явилась бутылка, радующая глаз мутноватым содержимым. Стало быть, поход откладывался. Штеффенбах разлил по стаканам, свято соблюдая постулат о неизменности руки наливающего, они выпили, проигнорировали петрушку, а потом начальник подошел к стене со старыми, желтоватыми обоями и сделал точный, почти хирургический надрез, схватился за краешек и потянул внушительный пласт обоев к себе, наполняя воздух пылью старой штукатурки. - Я ведь не шутил, писарь. Присоединяйся, не стой столбом. Ничего не оставалось, как принять приглашение, отданное совершенно командным тоном. Господин Рок разошелся не на шутку. Он кромсал обои, отрывал огромные куски от стены, бросал их на пол, наблюдал, как они бабочками порхают по кабинету. Надо было признать, что работало начальство с катастрофической скоростью. Старший писарь едва успевал следить за движениями рук – так быстро они скользили, занимаясь обоями. Закончив с одной стеной, господин Рок замер в позе художника, обозревающего результаты своих гениальных трудов, покрепче перехватил нож и довольно улыбнулся. Затем едва ли не бегом проскрипел по половицам к столу Штеффенбаха, схватил чернильницу, вернулся, обмакнул палец и принялся рисовать на стене. За какие-то доли секунд на штукатурном полотне обозначилась весьма страхолюдная рожа с остроконечными ушами. Начальство задумалось, добавило тщедушное тельце с непомерно длинными руками и коротенькими ножками, повернулось к гному, предлагая оценить художества. Тот не преминул издать одобрительное междометие, заметив после, что только слепой не узнает в наброске его остроухих сослуживцев. Господин Рок задумался, добавил уродцу мольберт с кисточками, дорисовал единорога, начеркал что-то похожее на черные полосы, видимо, должные изображать радугу, и только тогда удовлетворенно заметил, что теперь-то никто из подслеповатых писарей не ошибется. Со следующей стеной возникла некоторая заминка. Вдоль нее выстроились обширные, массивные шкафы, забитые под потолок папками, подшитыми письмами и прочими бумажными достопримечательностями. Начальник и подчиненный застыли в некоторой нерешительности, выпили, закусили, а потом господин Рок начал сбрасывать на пол содержимое полок. Поднялись катастрофические пыль и грохот, сопровождаясь звонкими чихами то одного, то другого ремонтника. После этих манипуляций было коллективно решено шкафы отодвинуть, чтобы добраться до вожделенной стены. Ни здорово выпившего гнома, ни такого же шефа совершенно не смущала значительная разница в росте. Первый мебельный гигант едва не завалился, со второго посыпались полки, а у третьего отвалилась нижняя дверца, пребольно стукнув Штеффенбаха по колену. Господин Рок захохотал, наблюдая, как старший писарь скачет на одной ноге, ругаясь, на чем свет стоит, потом, видимо, сжалился, велел передохнуть и в процессе выпить. Штеффенбах разлил по стаканам, отмечая, что самогона осталось на один раз. Шеф успокаивающе поднял раскрытую ладонь, призывая гнома не паниковать, указал на свой стол, заговорщицки сообщая, что без спиртного они никак не останутся. Гном восхитился запасливостью начальства, дергающееся колено восхитилось тоже, потому как болеть перестало совсем. Господин Рок вновь принялся работать со стеной, а Штеффенбах – собирать отстающие пласты обоев в огромные бумажные мешки, которые плодились в огромном количестве. Шеф периодически контролировал сбор мусора, оборачиваясь на трудящегося писаря. Гном услышал резкий окрик, заметил, что вместе с обоями прихватывает и прошлогоднюю отчетность. Господин Рок пожурил за невнимательность, затем вздохнул, махнул рукой и велел собирать все. Штеффенбах на всякий случай переспросил, за что был покрыт матом. Пожав плечами, старший писарь принялся собирать все, что попадало в весьма плывущее поле зрения, в том числе и дневники головного мозга людей, которые вгоняли начальство то в приступы ярости, то в черную меланхолию. Третья стена как-то не задержалась в памяти Штеффенбаха, он смутно видел, что шеф что-то малюет на ней, но вот что – понять не смог, сколько ни присматривался. Когда же было покончено с четвертой стеной, батареи мешков заполнили почти всю комнату, а Штеффенбах с удивлением заметил, что за единственным окном царит ночной мрак. Господин Рок не удивился, а, пошатываясь, язвительно сообщил, что даже в этом забытом месте свет имеет обыкновение сменяться тьмой. Тем временем старший писарь заметил на лице начальства некоторую грусть. Он связал это с окончанием работ, ведь с каждым оторванным куском господин Рок все больше входил в раж и, видимо, выходить из него не собирался. Верный подчиненный быстро налил самогона, преподнес стакан старшему и сообщил, что придется что-то делать с этими мусорными Вавилонами, которые заполняли собой уже довольно значительную часть пространства. Господин Рок просиял, как дитя, распахнул окно, мимоходом сорвав жалюзи, и принялся отправлять мешки прямо на улицу. Когда и с этим было покончено, шеф высунулся из окна, чертыхнулся, впечатавшись плечом в узкую бойницу, велел писарю собираться да бутылку не забыть. В точности выполнив все указания, Штеффенбах отправился за шефом, стараясь как можно тише ступать по музыкальным половицам. Господин Рок освещал путь зажжённой спичкой, постоянно призывая гнома не шуметь, не сопеть и не бормотать ругательства под нос. В гордом одиночестве они спустились в холл Корпуса, так никого и не встретив. Кажется, именно этого господин Рок почему-то очень опасался, балансируя на ступеньках, хватаясь за перила и стараясь не завалиться назад. Он прекрасно помнил, что позади топал старший писарь, неся последнюю бутыль самогона. В холле было темно так, что хоть глаз выколи. Правда, в уголке за стареньким, обшарпанным столиком, за которым обычно останавливались визитеры, мирно почивал такой же старенький, такой же обшарпанный сторож-гном, оглашая гулким храпом окрестности. Босс укоризненно покачал головой, стараясь замереть перед сторожем, чтобы разразиться гневной тирадой и непременно причинить тому сердечный приступ. Штеффенбах, презрев субординацию, деликатно все же подергал начальство за перепачканный чернилами хитон, напоминая, что дело не терпит. Господин Рок покивал и схватился за стол, стараясь не потерять горизонтальное положение. Штеффенбах дело поправил, поддержав за локоть. Господин Рок приложился к бутылке, увлекая подчиненного к массивным дверям Корпуса Канцелярии, чтобы открыть их. Давно несмазанные петли издали такой душераздирающий скрежет, что старший писарь даже малость протрезвел. Однако, сторожа это не смутило совершенно, он только громче принялся храпеть. - Ч-ч-черт знает что… - не смог не заметить господин Рок, стараясь, однако, головой больше не качать. Мусорные мешки великолепной кучей расположились прямиком возле скульптурной группы, изображающей безжалостных Мойр. Штеффенбаху-то и днем не хотелось смотреть на это произведение искусства, а ночью и подавно. Благо, свет давала только спичка господина Рока. Собственно, это не мешало прекрасно ориентироваться в темноте. Все сотрудники Канцелярии знали свой Корпус и прилегающую территорию, как облупленную, ведь сколько раз приходилось возвращаться отсюда домой в страшных потемках. Старший писарь, все еще поддерживая начальство под локоть, поинтересовался, что делать с мусором. Господин Рок элегантно освободился, не менее изящно споткнулся об мешки, но выпрямился, а затем задумчиво пошел вокруг изваяния. Гном отправился за ним на всякий случай, чтобы тот нигде в кустах не пропал. Господин Рок остановился, врезавшийся в спину Штеффенбах заставил его выругаться, потом улыбнуться. Видимо, начальство осенило, потому как в руке появился спичечный коробок. Бумага вспыхнула мгновенно, озаряя работников Судьбоносной Канцелярии веселым, ярким светом. От жара они отступили на некоторое расстояние, уселись под каким-то темным кустом и решительно допили третью бутылку самогона. - Жаль, что день рождения только раз в году, - заявил господин Рок, ткнув Штеффенбаха локтем в бок, а попав в плечо. – А то мы с тобой каждый день ремонт бы устраивали. Старший писарь Штеффенбах должен был признать, что такие воскресенья ему определенно по душе.