Rewritten

Брайтонское небо было мертвецки серым. С запада быстро двигались тучи, за шумом прибоя даже можно было различить далёкие перекаты грома. Пинки Браун нахмурился, натянув потрёпанный котелок чуть ли не на глаза, и деревянной походкой зашагал вперёд. Пробираясь сквозь воскресную толпу, назойливо сотрясающую воздух потоком слов, из которых едва ли одна сотая имела хоть какой-то смысл, он уже несколько раз хотел развернуться, укрыться в каком-нибудь дрянном пабе до вечера, наконец оставшись наедине с собственными мыслями, но всё равно шагал вперёд. Он должен был это сделать. Стерпеть минуту позора, чтобы исправить свой второй в жизни промах. Мол встретил Пинки запахом сгоревшего сахара, газировки и мокрого дерева. У крохотной маленькой будки с пустыми пластинками никого не было. Юноша неуклюже постоял у двери, ковыряя ботинком размягчённую древесину, как и пару дней назад, и вошёл внутрь. Окинув незамысловатый механизм взглядом, Браун торопливо засунул в автомат монету. Выдвинулась пластинка, в неё с каким-то шуршанием вонзилась игла. «Говорите ясно и прямо в аппарат» Пинки растерялся. Узкая кабинка будто сдавливала его со всех сторон, выкачивая воздух наружу. У него закружилась голова, в горле было так сухо, будто он не пил два дня. - Ты просила, чтобы я записал для тебя свой голос. Что ж… Ты хотела, чтобы я сказал, что я люблю тебя. На этом приторном «люблю» его голос осёкся. Браун нервно сглотнул. Снаружи серое небо становилось чёрным — тучи обволакивали его, будто затягивая новой кожей запёкшуюся ранку. И вот по стенам кабинки застучали капли дождя, сначала тихо, а потом всё ожесточённей, будто стремясь разбить стекло и вонзить осколки в худощавое тело юноши. Пинки лишь поджал губы, забеспокоившись, как бы этот монотонный стук не был записан на чёртову пластинку, и произнёс холодно, выдавливая из себя каждое слово: - Я люблю тебя, Роз. Правда, люблю. И я… благодарен тебе за заботу обо мне. Отвратительно. Как он хотел выплюнуть эти слова, рассмеяться, растоптать сказанное, дать, наконец, понять этой жалкой девчонке, что она лишь лишняя обуза для него, очередной зевака, оказавшийся не в то время не в том месте! Его трясло от того, что он был вынужден стоять здесь, в узкой кабинке, и записывать на угольно-чёрный диск банальные обескровленные пошлые признания, которые с недвусмысленными намерениями шепчет каждый замужний мужчина жирному истеричному существу — тени той женщины, с которой он когда-то решил связать свою жизнь. «Но так будет безопаснее» — снова и снова твердил он себе и продолжал что-то говорить, силясь не выскочить из этой будки под проливной дождь. Пинки Браун не был способен на любовь. Он никогда не хотел связывать себя с жалким существом, таскающимся за ним, как верная псина, и пищащим что-то своим кукольным голосом. Только не с этой девочкой, которой ещё слишком рано сталкиваться с реальным миром. Она должна, закутавшись в одеялий кокон, слушать или читать сопливые сказки о любви до гроба и с блаженной улыбкой засыпать в своей кроватке, надеясь в призрачном будущем встретить принца на белом коне, и так же восторженно, как и её мамаша, читать белиберду на ночь своим чадам. Такие девочки, как Роз, не должны впутываться в грязные делишки взрослых мужчин и уж точно не должны вставать у них на пути, рискуя собственной жизнью. Пинки Браун не был способен на жалость. Но ему почему-то впервые захотелось уберечь кого-то от правды, а не сорвать розовые очки, обнажая всю неприглядность этого мира. Ослепить, плеснуть серной кислотой в глаза, ловко обмануть и больше не беспокоиться, что она, это наивное дрожащее существо, каким-то чудом ухитрится понять его или, вспылив, сделать что-то против него. Лгать — вот единственное, что ему оставалось. Нагло лгать, как и всегда до этого, порой скрывая за вымученной улыбкой жгучую ненависть, всего за несколько месяцев выросшую из будничного презрения. Играть свою роль, в шутку навязанную ему Спайсером и остальными, чтобы ни одна сука в Брайтоне не смогла вернуться к делу Хейла. Играть, как бы ни было противно, ведь невозможно раскаиваться в том, что приносит безопасность, да? Щелкнул механизм, и через мгновение ещё тёплая пластинка оказалась в руках у Пинки. Сегодня он вернётся в то место, что Роз ласково называет домом, продрогший и вымокший под проливным дождём, и подложит эту пластинку вместо старой. Сегодня он уничтожит прежнюю пластинку, и ещё какое-то время будет удивляться тому поступку, что он совершил. А завтра наступит новый день, резанув парня ярким солнечным светом по глазам, и Пинки Браун погрузится с головой уже в новые заботы.