Анаграммы

      Подруга приезжала раз в три месяца. Родители работали с утра до ночи и приходили провести пару часов в компании дивана. Школа была школой и не пыталась становиться доброжелательней. И тогда я вдруг подумала: а правильно ли я живу?       В четырнадцать я обзавелась котом: маленьким трехцветным комочком, напоминающим мою старую детскую шубку. Помнится, она была той же расцветки: серая, рыжая и белая. Любимец почему-то был назван Пломбиром: так и закончилась моя двухмесячная радость. Котенок сбежал, не попрощавшись. А ведь, кажется, когда мы только-только принесли его в дом, он ласкался, урчал, как маленький паровозик, и приводил всех в неописуемый восторг.       А затем при первой же возможности он сбежал: отец выходил в подъезд, а котенок бросился прочь.       В шестнадцать судьба благосклонно подарила мне юношу, довольно-таки даже симпотного: высокий, темноволосый, с невероятно запоминающимся парфюмом и до жути смешными шутками. Через месяц парфюм надоел, шутки казались слишком заезженными, а до лица стало проблемным дотягиваться.       И в этом моя самая большая проблема: люди быстро надоедают. Надоедают не тем, что при каждой встрече кажутся абсолютно одинаковыми, а тем, что я начинаю понимать: мне не хватает сил узнать их получше. Потому что когда приходит время недопониманий и все доходит до ссор, передо мной предстают совершенно незнакомые лица.       Поэтому люди для меня — бесконечные анаграммы. Задумываешь «апельсин», а выходит «спаниель». Стоит лишь сменить буквы местами. В случае людей — подтолкнуть.       А если трансформация из «апельсина» в «спаниеля» не происходит, то люди надоедают. Ты думаешь: а вдруг из «апельсина» получится «вертолет» и тогда ты сможешь уйти от своих проблем, попросту улететь? А тут тебе — спаниель. Ты будешь сидеть в гостиной, у твоих ног пес, а в голове мысль, что лучше бы это было что-то другое.       Так и с людьми.       Старые друзья превращались в «спаниелей» один за другим, и я искала новых. Находила и тут же теряла их. Первый, второй, третий. А затем — бежишь под дождем, а по щекам дорожки: то ли капли, то ли слезы, но на вкус что-то смешанное. И думаешь, думаешь, думаешь.       Вот бы найти человека, который помог бы и от которого не хотелось бы уходить.       Он появился из ниоткуда. С мыслью «это будет в последний раз» я подкатила тележку с продуктами к менеджеру продуктового магазина. Мне — двадцать один. С ума сойти можно: уже в двадцать один год люди могут понять, что живут зря, едва прожив четверть.       — Что-нибудь подсказать?       Это не входит в его обязанности, и я прекрасно это знаю. Мы оба это знаем.       — Э-э-э… Где у вас здесь… масло? — лепечу что-то первое, что забрело в голову, и улыбаюсь так, словно выиграла в лотерею. Кстати, никогда не выигрывала.       Казалось бы, после многих попыток заводить дружбу, я должна была привыкнуть обращаться первой. Но, судя по всему, опыта у меня мало. Меньше, чем я думала.       Парень, кажется, немало удивлен: он с подозрительным выражением лица медленно показывает на полки позади себя. Я отвожу взгляд и внятно, отчетливо говорю:       — Извините, я перепутала.       И иду дальше, потому что это провал. Когда я оборачиваюсь, вижу, как он улыбается, а на щеках — ямочки от улыбки. Я оставляю тележку там, где остановилась, и снова подхожу к юноше.       У него светлые волосы и божественная улыбка.       И когда я смотрю в его глаза — я понимаю, что темнее еще ничего не видела.       Иллюзия, что человек и в самом деле предназначен тебе, растворяется быстрее, чем все остальные предрассудки. Но если не будет этой иллюзии, что дальше? Первая встреча кажется невероятной: столько впечатлений, эмоций, мыслей, а ночью думаешь, как бы снова увидеться. Вторая не оправдывает ожиданий, но оставляет приятные воспоминания, теплые, свежие, как холодный чай в жаркую летнюю погоду на террасе.       Третья становится скучнее. И так по убывающей, пока не пойдет дождь: тебя больше не проводят до дома и не спрячут под зонтиком в самый разгар грозы.       И ты бежишь.       Я бегу.       Нет, только я одна.       Я буду бежать, укрыв голову желтой кофтой и все время неотрывно смотря себе под ноги, думая, как бы не споткнуться. Но если все время думать о том, что сейчас я споткнусь о ближайший бордюр и упаду, невозможно увидеть радугу.       Он приходит ко мне каждый день, но уходит раньше, чем я понимаю, что он рядом. Делает мне чай, кладет две ложки сахара, приносит по утрам кофе. Гладит по волосам, кусает ранки на губах, а затем уходит.       Это тот человек, который понимает всех и каждого, даже если они не откроются ему. И я не открылась: он лишь позволяет мне не допивать людей до дна, а оставлять на будущее. Себя в том числе.       Анаграмма в нем была чем-то другим, особенным. Что-то вроде из «скалы» в «ласку»: глубокое, неизведанное, темное. Заставлял задыхаться от цветов в легких, а когда они заполняли все — закрывал за собой дверь, вымыв посуду. Господи, какой же он был невероятный.       Я рисковала. Пыталась заговорить с кем-то еще: девушки, парни, дети. Ни один не заставил встретиться снова, ни один не позволил зацепиться хоть за что-то. Скучные, серые, однообразные. Многие так и застыли в шкуре спаниелей и не собирались превращаться во что-то другое. Их губило нежелание меняться. Менять хотят все, измениться — никто.       Люди больше не надоедали, они отталкивали. Появилось неисчерпаемое чувство, что вся Вселенная стала заключаться в одном лишь человеке, и это начинало пугать.       Потому что всю жизнь приходилось бежать. Бежать от людей, от себя, от всей суеты и лживых лиц, которые с первого взгляда казались такими чистыми и светлыми, доброжелательными. Бежать, бежать, бежать. А затем остановиться.       Это огромные перемены.       Поэтому когда у дверей я увидела букет цветов с запиской, в которой было написано всего несколько до ужаса приятных слов, я обрадовалась так, как не радовалась еще никогда в жизни: пришлось понять, что все-таки не все может быть ужасно.       Только вот когда я засыпаю, я все равно бегу. Бегу под дождем, без зонта, темное небо пронзает молния, а я все бегу и бегу, по колено в грязи, сломя голову, будто нужно спасти что-то или кого-то. А вокруг никого, словно бежала я без цели, но с острым ощущением, что нужно было что-то делать.       Первый год. Второй. А сон продолжается снова и снова с периодичностью в месяц-полтора.       И только когда в единственный раз я перестаю бежать, дождь поначалу начинает медленно накрапывать, а затем и вовсе прекращается, выходит солнце, и я вижу радугу.       И понимаю, что спасать нужно было только себя.