Наш адрес - Солнечная система, планета Земля...

— Садись, не стесняйся. — Роджер? — Есть еще варианты? Новак, неуверенно дернув плечом, приблизился к темной фигуре, расположившейся прямо посреди Центрального корта. — Давай быстрее, пропустишь все. Серб, еще несколько секунд помявшись, быстро и несколько неловко опускается на колючую, кое-где стоптанную траву. Швейцарец не глядя протягивает ему фляжку. — Что это? — с подозрением понюхав содержимое, интересуется Джокович. — Чай. Вокруг них стоит тишина. Огромный мегаполис кипит своей неуемной жизнью, но где-то там, вдалеке, отделенный километрами пыльного асфальта… Да и ночь умело скрадывает все звуки — только неясный тяжелый гул на юге предвещает о возможной грозе. Новак, отхлебнув коньяка, отдает фляжку швейцарцу. В голове у серба на несколько секунд все мешается в цветастый карнавал, и он шумно втягивает носом воздух. — Хороший… чай, — хрипловато сообщает Джокович, чуть закашлявшись. — Да, неплохой, — Роджер, в отличие от собеседника, глотает спокойно, не подавая никаких признаков опьянения. Только заметно в полутьме, как неестественно блестят его глаза. — Откуда? — А это называется «любовь и уважение по всему миру». — Скромно, — хмыкает Новак. Сорвав несколько травинок, он нервно крутит их в длинных узловатых пальцах. Федерер ничего не отвечает. Молча отставив фляжку в сторону, ложится на спину. Забросив руки за голову, долго вглядывается в темное небо. Постепенно там, в вышине, так до конца и не покорившейся человеку, начинают вспыхивать звезды. — Роджер… Я… Мне правда очень… — Стыдно? — перебивает рассеянный монолог серба Федерер. — Не неси чушь. — Но… — Джокович виновато смотрит на собеседника, не находя слов. Он не знает, что ему делать или говорить. Перед глазами проносятся сотни побед великого чемпиона… Но сегодня Федерер оказался вторым. Так за чем же дело стало? Почему к терпкому вкусу победы примешивается что-то еще? — Перестань. Ты выиграл. Я проиграл. Ты сильнее… Я слабее. Новак удивленно хлопает глазами. Роджер же с улыбкой поглядывает на соперника, будто большой довольный кот на глупую мышь. — Но ведь ты… Ты столько всего выиграл! Ты же установил столько рекордов… — По-твоему моя жизнь складывается из рекордов? — А… Нет? Федерер, резко сев, начинает хохотать. И смеется как ребенок, до слез, до икоты, негромко всхлипывая. Стуча ладонью по вытоптанному корту, швейцарец вытирает слезы и, все еще немного подхихикивая, внимательно смотрит на пораженного Новака. — Погоди, погоди, я и впрямь произвожу впечатление человека, гоняющегося за победами? — Я… не знаю, — совсем потерянно хмурится серб. — Дожил! Господи, неужели же все зря? — Что зря? — на лице Джоковича уже откровенно отражается глубокое страдание от полного непонимания. — Все! Нет, погоди, — Федерер, счастливо улыбаясь и покачивая головой, отчего его кудри подпрыгивают в такт, кладет ладонь на плечо соперника. — По-твоему я живу ради титулов? Да я плевать хотел! Слышишь, плевать хотел на все! И Роджер, вскочив и раскинув руки, вновь хохочет в каком-то нечеловеческом приступе радости. В голову Новака закрадывается вполне закономерная мысль, вызванная практически пустой фляжкой, о том, что чемпиона надо спасать от белой горячки… — Это все такие мелочи! Такие глупости! Слышишь, Новак?! Это все глу-пос-ти! — Но зачем же… Федерер только заливается смехом и, в очередной раз повернувшись, вдруг замирает. — Вот! — шумно выдыхает он. – Вот! Джокович, вслед за швейцарцем взглянув на небо, тоже застывает. А там, в гордом холоде, не доступном ни человеку, ни времени, расстилалось белое облако… Млечный путь сиял мириадами ярчайшими огоньков. Это особенно хорошо было видно именно теперь, когда темнота окончательно вступила в свои права, укрыв далекий от города и фонарей стадион бархатным пологом. Звезды зажглись. И погас этот мир, затерялся, показался незначительным, ненужным… Вдруг сорвался один огонек. За ним второй, третий… Проносились мимо Земли безжизненные ледяные камни, рассыпались в серебряную пыль, распадались на тысячи молекул. И неслись, неслись все дальше, в холодное черное ничто. Чтобы создавать новые вселенные. Чтобы зажигать новые звезды. Серб, не отрывая глаз от великолепного, невиданного ранее зрелища, неслышно подошел к Роджеру. А тот, слегка покачнувшись, вцепился сегодняшнему победителю в плечо. — Что-то я расклеился… Но это пройдет. Все пройдет! Что такое, по-твоему, июль? — Лето… Тренировки. Уимблдон, Кубок… — Джокович честно пытается найти ответ на этот вопрос. — Нет, — качает головой Федерер. – Нет. Июль — это начало крупнейшего звездопада… Его всегда хорошо видно отсюда. Конечно, когда нет дождя… Они молчат, наблюдая это невероятное явление. Новаку даже иногда кажется, что это — только сон, настолько все невероятно. Ночь. Звездопад. И пьяный Федерер, пусть хоть немного, но приоткрывающий огромную завесу огромной тайны. Тайны, которая неподвластна многим всю жизнь… И Джокович знал, что сейчас он ничего не поймет. Да и Роджер сейчас практически ничего не расскажет. Ведь это не просто поучение более молодого и неопытного игрока. Это его душа. А душа — всегда потемки. Тем более чужая… — Новак? Слышишь меня? — абсолютно адекватным, только немного хрипловатым голосом спрашивает Роджер, все так же глядя в светящуюся темноту над ними. — Да. — Не думай, что ты навсегда сильнее. — Я и не думаю… А звезды все неслись, неслись к крохотной земле, чтобы разлететься яркими частичками при встрече с ее атмосферой. И упасть, тонкой паутинкой покрыть маленькую планетку, чтобы зацепиться за жизнь, составить новых людей… Каждый из нас — это множество частиц. И далеко, далеко не все из них есть в справочниках дотошных биологов. Вот, например, душа. Что это? Наши решения и чувства? А может, это микроскопические кусочки далеких галактик, вселенных, миров, лишь случайно оказавшихся на пути третьего от солнца камешка с жизнью… Новак вдруг понял, что он не хочет знать всего Роджера. Но он отчаянно хочет ему верить. Ведь жизнь — это не просто тайна. Это вера. В других. В лучших…