Всплеск

Что я скажу? Не все ли вам равно? Слова, что говорят в подобные мгновенья, Почти не слушают, не понимают, но Их ощущают, как прикосновенья. Я чувствую, мгновенья торопя, Как ты дрожишь, как дрожь проходит мимо По ветке старого жасмина… Эдмон Ростан

Юля сидела за столиком под тентом, грела пальцы о большую чашку кофе. Очень хотелось спать, одолевала навязчивая мысль, что зря она поддалась на уговоры Юзуру и ввязалась в его безумную авантюру. Если бы месяц назад, когда Этери Георгиевна начала вести переговоры о постановке программ за океаном, Юле кто-то бы сказал, что с другого конца мира примчится Юзуру Ханю и предложит ей прогуляться по берегу озера Мичиган — она бы только пальцем у виска покрутила. Но вот оно доказательство — обширная переписка в телефоне, который она опять боится выпускать из рук — не пропустить бы сообщение. — Конничива! — от знакомого голоса прямо у уха она вздрогнула так, что ложка громко звякнула на блюдце. — Давно ты нас ждешь? Озадачившись этим «нас», Юля оглянулась и даже рот приоткрыла от удивления, увидев за соседним столиком Юми-сан, увлеченно читающую что-то на планшете. Юзу, перехватив ее недоуменный взгляд, смущенно улыбнулся: — Мама подождет здесь, не волнуйся. Юля пожала плечами, постаравшись принять как можно более равнодушный вид. Но Юзуру все старался объяснить, тщательно подбирая слова, как всегда, когда волновался: — Мама… беспокоится за мое здоровье. Я хотел, чтобы в этом сезоне она приезжала только на соревнования, а не была со мной все время, но когда собирался поговорить с ней, она… сказала, что во мне живет кусочек ее самой и она не может сейчас со мной расстаться. Я не смог просить ее оставить меня… Юля была потрясена — такая проникновенная речь. Господи, да у него почти слезы на глазах, вот это номер. Она посмотрела на Юми-сан, встретилась с вопросительным взглядом Юзу из-под упавших на глаза темных волос — и поняла, что и сама отказалась бы от завоеванной с таким трудом свободы в обмен на потрясающее чувство надежности, которое дарит присутствие самого близкого человека на свете. Только вот для нее мама таким человеком не была. Да и Этери не стала, хотя было время, Юля так на это надеялась. Должен был стать отец — но это уж вовсе давнее разочарование. Почувствовав легкое раздражение, Юля сказала резче, чем намеревалась: — Я надеюсь, твоя мама не устанет нас ждать? Юзу пожал плечами, как показалось Юле, с некоторой обидой и махнул головой: «Пойдем!». Они шли вдоль берега, увязая по щиколотку в мелком песке. Молчали. Юля жалела, что не сдержалась. В обществе Юзуру она чувствовала себя очень свободно, но иногда это выходило ей боком. Ставшие уже привычными сдержанность и молчаливость испарялись, и Юля говорила вещи, о которых потом, когда она начинала заново переживать каждую мелочь их немногочисленных встреч, становилось мучительно стыдно. Вот и сейчас она покаянно думала о том, что вовсе не обязательно было выражать свое удивление от того, что парень живёт совсем не так, как кажется правильным ей. Юля вздохнула тихонько, засунула сжатые кулаки поглубже в карманы штанов. «Мог бы и за руку взять в конце концов», — разозлилась она неожиданно для самой себя на того, перед кем минуту назад чувствовала себя виноватой. Юзуру не сразу заметил неладное. Его план удался, Юри шла рядом, озеро было синим, песок теплым — чего еще? Щурясь от яркого солнца, он смотрел на небольшой парус вдалеке и думал о показательных номерах, которые хотел поставить к летним шоу. Ему сложно было определиться — хотелось одновременно лирики и энергии. В принципе можно совместить, или сделать несколько номеров, ну, по крайней мере, прокатать на нынешнем уровне старые показалки… — Не хочешь посмотреть водопад? Этери говорила, это близко, надо только свернуть в парк, — Юзуру вздрогнул от резкого возвращения к реальности и посмотрел на Юлю. Английские фразы прозвучали отрывисто, по тону он моментально почувствовал, что она недовольна, вот только чем? Наверное, он слишком долго молчал, действительно, неучтиво получилось. — Конечно, если ты тоже хочешь. Это должно быть красиво, — он решил, что надо придумать тему для дальнейшего разговора, но в голову ничего не приходило, поэтому спросил о том, что больше всего волновало его самого. — Как твои программы? Нравится то, что поставили? И лучезарно улыбнулся. Юля посмотрела на него почти с жалостью. — Нравится, — коротко сказала она, аккуратно переходя прибрежный ручеек по перекинутым небрежно доскам. Юзу легко перемахнул через ручей рядом с ненадежным мостиком и оглянулся на нее с видом победителя. Вспомнилось некстати, как мальчишки ее группы устроили однажды шутливую свалку за право помочь ей выйти из автобуса. Юля не ответила на его улыбку — и сама себе удивилась. Юзуру Ханю, по которому сходят с ума, великий фигурист и герой сезона, занимавший ее мысли на протяжении последних нескольких месяцев, проехал ради встречи с ней несколько сот километров — и безумно ее раздражает до того, что хочется врезать по лохматой макушке или хотя бы сказать что-нибудь едкое. Она постаралась не думать о том, что эта неожиданная встреча совсем не похожа на то, что она воображала себе, когда фантазировала о следующем сезоне и вдохновлялась мечтами о прогулках с Юзуру в перерывах между соревнованиями. В конце концов, тогда эти мечты помогли ей выдержать маленький ад тренировок после окончания сезона, когда не получалось, казалось, совсем ничего — помогли, и хватит, пора забыть. Фантазии должны оставаться фантазиями, а не лезть в реальную жизнь. Только вот, если ему на нее совершено плевать, зачем было нестись в Америку, чтобы погулять с ней по берегу Мичигана пару часов? Чтобы поговорить о фигурном катании? Юзуру пребывал в полнейшем замешательстве. Он был невероятно горд собой, когда, глядя на грустные фотографии в инстаграмме и читая вялые Юлины сообщения в последний месяц, придумал эту сумасшедшую встречу в Америке. Идея пришла в голову совершенно спонтанно во время сборов в Торонто, осуществилось все неожиданно легко — поуговаривать пришлось только осторожную Юлю, которая по-прежнему очень боялась повышенного к ним внимания. Вот, кстати, еще проблема — неужели в следующем сезоне он по-прежнему должен будет держаться от нее подальше и проворачивать настоящие шпионские трюки, чтобы случайное приветствие не попало на камеру чужого телефона? В конце концов, Юзу решил не создавать трудностей хотя бы сейчас. Он осторожно потянул Юлю за рукав, прося остановиться. Она встала лицом к воде, скрестила руки на груди. Юзу спросил, мысленно взмолившись, чтобы знания зубодробительного английского хватило для серьезного разговора: — Что с тобой? Ты не рада встрече? Юля беспомощно посмотрела на него, не зная, что ответить. Она вдруг поняла, что всё сегодняшнее раздражение объясняется просто — после его головокружительного предложения встретиться здесь она ожидала совсем другого поведения. Она не может понять, кто она для него — и ведь не спросишь. — Ты меня бесишь, потому что я не могу тебя понять. Не говоришь со мной о действительно важном. И не я же, в конце концов, должна просить меня поцеловать! — сказала она по-русски, не отводя взгляда от его раскосых глаз. Юзу пожал плечами, посмотрел непонимающе, но Юля молчала. Правда лицо у нее смягчилось, как будто она выпустила из себя что-то досадное. — Хочешь, я сделаю твое фото с озером? — спросил, наконец, Юзуру, глядя на нее совсем уж убито. — Давай, — согласилась со вздохом Юля, протягивая ему свой телефон. Она сняла и накинула на плечи джемпер, оставшись в коротеньком топе, встала прямо, засунула руки в карманы. Юзу, как заправский фотограф, долго выстраивал кадр, подходил поближе, отбегал подальше, поворачивал телефон то вертикально, то горизонтально, просил присесть на песок, пока Юля, оттаяв, не рассмеялась: — Фотографируй уже! Отщелкав несколько кадров, Юзу вернул ей телефон и попросил: — Пришли мне потом фотографии! Юля кивнула, устыдившись своих обид. Позже они сидели на каменной скамье, вырубленной, прямо в скале с видом на пенные потоки водопада. Небольшое озерцо, над которым стояло облако водяной пыли, лежало у них под ногами — окаймленное изумрудной зеленью, как будто заключенное в резную рамку. Иногда Юля видела все это, а иногда – нет, когда закрывала глаза, положив голову на плечо Юзуру. Это получилось как-то само собой. Ей было так хорошо, что даже не очень хотелось, чтобы он ее поцеловал, — хотя она по-прежнему не совсем понимала, почему он этого не делает. Просто ее голова лежала на его плече, а ее руки — в его руках, и ей хотелось одного: чтобы так было всегда, чтобы это длилось, чтобы это никогда не кончалось… Но это все-таки кончилось, потому что солнце упало за вершины елей и вдруг стало холодно, а на ней был только легкий костюм и тоненький джемпер, да и гуляли они уже больше двух часов, о которых договорились. Почувствовав, что она дрожит, Юзуру сказал, что пора возвращаться, но Юля только отрицательно качнула головой, не открывая глаз, и тогда он встал и поднял ее на руки. Вспоминая это потом, Юля каждый раз обмирала от того странного, томительного головокружения, которое овладело ею в ту минуту, когда она лежала у него на руках, обняв его шею и прижавшись щекой к его плечу, а он осторожно спускался по склону холма, засыпанному сухими ветками и иголками. Это, наверное, и было то, что называют блаженством, и вот это уже не могло длиться, она очень ясно почувствовала — это должно было так и остаться слепящим мигом, молнией, невыносимой по яркости вспышкой. Она не знала, что могло бы произойти в противном случае, но ей вдруг стало страшно. Страшно именно за это неведомое, что не может иметь протяженности во времени. И еще ей стало неловко: она только сейчас заметила, что коротенькая маечка съехала неведомо куда, и его рука крепко и бережно обнимает ее обнаженную талию. Она сказала что-то или просто сделала какое-то испуганное движение, но он сразу понял, сразу отпустил ее, осторожно поставив на землю, и дальше они шли молча, даже не держась за руки. И только оказавшись снова на пляже, Юля осмелилась взглянуть на Юзуру, встретила его сияющий взгляд — и ей снова стало с ним просто и легко. Прощание вышло скомканным и неловким — за спиной Юзуру с непроницаемым лицом стояла его мама, Юле нетерпеливо сигналила из машины Этери — нужно было торопиться, чтобы успеть вернуться в Детройт. Они молча пожали друг другу руки, пробормотали что-то вроде «до связи» — и вот уже ветер треплет Юлины волосы, забираясь в открытое окно, а сама она устало откидывается на сидение и думает о том, что сегодня, может быть, лучший день ее жизни. И он никогда уже не повторится. Возможно, будут еще более радостные дни, будут праздники, будут победы — но все будет уже совсем-совсем по-другому. Победы, кстати, вовсе не вспоминались как праздник. Сегодня было что-то совсем другое. Счастье, может быть, но какое-то слишком смятенное, слишком глубоко запрятанное, чтобы воспринимать его именно так.