Поэзия Панема

Ее прекрасные глаза закрылись навсегда, И пушки мрачный выстрел нам возвестил тогда, Что, хоть ее младая жизнь вся и ушла в песок, Она отваги нам с тобой преподала урок. Она напомнила всем нам, как же мы жить должны, Себя ни капли не щадя для блага всей страны. И я хочу, чтобы страна смогла гордиться мной, Готов я так же, как она, пожертвовать собой. Миссис Босуэлл захлопнула книгу, прошла по проходу между партами обратно к учительскому месту и повернулась лицом к классу. Она глянула на своих учеников и вздохнула, заметив их явное равнодушие к прочитанному. Ее уроки обычно проходили живенько, в отличие от всех остальных. Миссис Босуэлл была полна энтузиазма и поощряла дискуссии в классе. После долгого вдалбливания в их головы истории Панема и устройства человеческого тела, слушать о которых полагалось молча и смирно, большинство детей с нетерпением ждали урока литературы. Но Китнисс не разделяла энтузиазма своих однокашников. Нет, учительница ей нравилась. Просто воспринимать ее чтение на слух было тяжеловато. Может, сказывалась усталость от этого долгого дня или дело было в монотонном голосе учительницы, от которого и не захочешь, а впадешь в мечтательную прострацию. Сама же Китнисс винила в своей неспособности сосредоточиться на поэзии ближайшее к ней окно. Класс литературы был единственным в их школе, из которого открывался великолепный вид. В остальных помещениях окна глядели на знакомые унылые пустыри, засыпанные гравием, и безбрежное небытие серого неба над ними. Это же окно выходило в сад торгового квартала, который был зеленым и живым, обласканным солнечными лучами, что помогали ему расти. Китнисс могла бы смотреть в это окно до вечера. - Ну, есть ли у кого уточнения? Замечания? — вопрошала миссис Босуэлл. Тишина. Никто не горел желанием обсуждать тему «Стихов Панема». «Это вообще не поэзия, а пропаганда, » — сказала ей Мадж Андерси за обедом. Обычно она всегда молчала. И ее вольность отражало то, как ненавистны были всем эти стихи. Учительница затопала ножкой, выражая нетерпение и досаду.  — Не самые хорошие стихи, — высказалась Салли Кинер, девчонка из Шлака. Она была в этой школе едва ли не самой умной, действительно умной, а не просто «умной для Шлака», как некоторые тут частенько выражались. Китнисс была уверена, что Салли в любом споре может отстоять свою позицию, да и вообще постоять за себя. Глаза миссис Босуэлл загорелись, когда она поощрительно улыбнулась любимой ученице. - Ну, Салли, я уверена, ты могла бы сказать нечто и получше. Салли закрутила в пальцах прядь своих темных волос, таращась задумчиво в потолок:  — Ладно, как насчет: Он пооплакивал ее положенный часок, А к вечеру все у него обратно стало ОК. Капитолийский парень был отнюдь не так глубок. Несколько учеников прыснули от этой опасной шутки, и Китнисс заметила, что среди тех, кто засмеялся, был и Пит Мелларк. Он широко улыбнулся, прежде чем вернуться к своему рисунку на полях тетради. Пит тоже всегда смотрел на литературе в ее любимое окно. Миссис Босуэлл вздохнула. — Я знаю, некоторые находят эти стихи ужасно скучными, но произведения Гэллоу — важная составляющая литературного наследия Панема. И это стихотворение — лишь первое из большого цикла о его несчастной любви к павшей на Играх трибутке. Мысли Китнисс блуждали далеко, когда она невольно взглядом изучала Пита. Он сидел на две парты впереди и попадал непосредственно в поле ее зрения. Китнисс наблюдала за тем, как сосредоточенно он рисовал. Она сидела недостаточно близко, чтоб разглядеть что именно он рисует, и ей было невдомек, над чем это он так корпит, и хорошо ли рисует вообще. Но она все же ловила себя на том, что время от времени наблюдает за тем, как зачарованно он колдует над своей работой. Каждые пару минут он вскидывал голову и смотрел в окно, так что Китнисс была почти уверена, что он рисует что-то из того, что там увидел. Неужто аккуратные овощные грядки? Или живописный старый дуб вдалеке?  — В стихах Гэллоу красной нитью проходит тема фатума, то есть предопределения в противовес свободной воле человека. Быть избранной на Жатве — вот в чем заключалась судьба этой девушки, и поэт уверен, что она была предопределена. Она неизбежно погибала на Играх, а он сгорал от безумной любви, наблюдая за ней из Капитолия.  — Но он ведь даже не был с ней знаком, — заметил один парень с галерки. Китнисс не была уверена, как его зовут. Пит заерзал на стуле, но потом опять стал рисовать. - Да, но ведь сердце — любопытная, загадочная вещь. Он также чувствовал, что они с ней особым образом связаны из-за общей преданности Голодным Играм. Рукав Пита был закатан чуть повыше локтя, и мускулы его предплечья рельефно выступали от его усилий. Ладони у него были широкие и мощные. Она знала, что он был силен, так как видала прежде, как в отцовской пекарне он закидывал огромные мешки с мукой себе на плечи, как будто они были не тяжелее перышка. Учительница смиренно вздохнула:  — Ну ладно, давайте поговорим о судьбе и о свободной человеческой воле вне поэтического контекста. Эта тема будет возникать во многих произведениях, с которыми вы столкнетесь в ближайшие четыре года, — она искательно пробежала взглядом по классу. — Какие есть мысли? Ну, кто-нибудь? Китнисс наблюдала за тем, как Пит оторвался от рисунка и медленно поднял руку. Миссис Босуэлл явно вздохнула с облегчением. - Да, Пит?  — Свободная воля. Она подняла брови в замешательстве.  — В каком смысле?  — Я хотел сказать… что я в нее верю. В свободную волю. А не в судьбу. Учительница была явно на секунду ошарашена, но быстро пришла в себя.  — Ладно, допустим. Почему? Пит пожал плечами.  — Полагаю, мне просто не нравится думать, что у меня нет права голоса и я не могу влиять сам на свою судьбу. Что все за меня уже давно решили.  — Так ты не веришь, что у каждого события есть причина и своя цель? - Нет, я думаю, что цель-то есть, — он замолчал и задумался, прежде чем продолжить. — Наверное, это как порывы ветра и как летящая птица. Ветер может поднять ее вверх или швырнуть вниз, но лишь птица выбирает, куда же ей лететь. Китнисс обдумывала его слова, пока миссис Босуэлл записывала на доске задание на дом. Она, в конце концов, решила, что тоже с ним согласна, и что ей нравится эта мысль - то, что куда же ей лететь, дальнейший выбор, зависит лишь от нее одной. Когда прозвенел звонок, и все встали, собирая свои вещи в ранцы, Китнисс взглянула вперед, в сторону Пита, и краем глаза углядела, что же он так долго рисовал в своей тетради. Рисунок был красив. Это была птица.