Дом забвения

Этот камень, привязанный к моей шее тянет меня ко дну. Фигурально. Я должна с ним попрощаться! Ночная прохлада окутывает меня, стоит высунуть нос за порог. Босиком по гравию ходить больно, но это даже немного радует. Я давно не чувствовала под стопами ничего кроме паркета собственной норы. В доме Пита горит свет, там, где должна быть кухня. За задернутыми занавесками пляшут тени. Не одна и не две. У него всегда кто-то есть. Друзья... Фу, слово-то какое, аж тошнит. А вот я теперь одна. Но иду не к нему. Дверь в дом ментора оказывается закрыта. Но когда меня останавливали такие мелочи как запертые двери? Босые ноги не оставляют отпечатков на густой летней траве, сверчки орут что есть мочи. Ночные вредители, вечно не дают мне спать. Но иногда они будят меня от кошмаров. Больше никто не хочет этим заниматься. Обойдя дом, я оказываюсь на заросшем дикими растениями заднем дворе. Грязное и засаленное стекло гостеприимно приоткрыто. Ну и ладненько, не придётся разбивать окно. Открыть дверь больше некому. Хозяин дома недавно сгинул в болоте алкоголизма. Эбернети уже как месяц разлагается в могиле. Последний кого я любила, покинул этот мерзкий, гнилой мир, перепив своей любимой отравы. Надеюсь, умирая в пьяном угаре, он ничего не чувствовал. Ведь это и было его целью: забыться. Стопроцентное забвение. Остаться инкогнито и рефлексировать в одиночестве. В тишине. Иногда под оглушительную, странную, допотопную музыку, танцевать и страдать. Иногда он плакал, а я над ним смеялась. Иногда наоборот. Бывало, и вместе плакали над какой-нибудь грустной песней. В очередной раз убеждаюсь, что Эбернети знал толк в развлечениях. Как можно аккуратнее вытаскиваю оконную створку и подтянувшись на руках к высокому окну, проскальзываю внутрь мрачного здания. Обнаруживаю, что нахожусь в кабинете. Господи, каким снобом нужно быть, чтобы построить дома с кабинетами для победителей Голодных Игр? Пройдя в коридор, я по привычке перешагнула несуществующую сейчас кучу битого стекла, и едва не растянулась на деревянных половицах. Они убрали всё. Щелкнув выключателем на стене, щурюсь от яркого света, и снова бью ладонью по выключателю – я уже недели две не выходила на солнце и не включала в собственном доме свет. Мне, как летучей мыши, лучше в темноте. А смысл освещать уютненький бардак собственной обители? За пять лет добровольного заточения в любимом доме, я изучила каждый уголок. Как слепые люди знают свои дома на ощупь, так и я могу с закрытыми глазами обойти своё жилище. Достав из кармана платья маленький фонарик, я осматриваю то, что когда-то было столовой. Мебель никто не трогал, но вся обивка стерильно промыта. Стекла окон прозрачны, кухонный гарнитур начищен, да тут и с пола можно есть, такой порядок навели. Мой друг, во что они превратили твоё убежище? И к чему мы пришли? Ты - к могиле, а я - к одиночеству. Одиночество – самое жестокое наказание для эгоиста. Особенно для меня. В последнее время у меня появился странный недуг, ощущение тяжести на шее. Словно ко мне привязали огромный камень, и я всюду его за собой таскаю. С фонариком ходить неудобно, и я отваживаюсь настолько, что беру масляную лампу с полки. Оставили, наверное, в качестве предмета интерьера. Теперь спички. Ну конечно. Какие спички в пустом доме? Освещая себе путь в темноте, я поочерёдно открываю все шкафчики и ящики, но все они оказываются пустыми. Ну конечно, наверняка они все его вещи утилизировали. Я при процедуре опознания не присутствовала, да и нужна ли она была? Все и так знают, кто такой Хеймитч Эбернети. Да и я бы не смогла выдержать этого, даже Пит не смог. Сам отсиживался в пекарне, а меня потом ещё обвинял. Мы не смогли с ним мирно жить. Он мне не верил, я его боялась. Ядовитые мысли в его голове мешали ему спокойно смотреть на меня, а без едких замечаний не обходился ни один разговор, и я не могла не ответить. И, последняя нить, что удерживала нас вместе, лопнула. Пит перестал верить, что такую как я можно любить. Последние капли теплых чувств покинули наши отношения. Не в один миг, нет. Просто общение сошло на нет, оставив лишь взаимные «Привет! – Пока!». Вот и кончилась любовь, что держала вместе целую нацию. Потеряла связь с Питом, но не с Хеймитчем. По началу просто заходить к нему, из чистого любопытства: не упился ли ещё по зелёных чертей? Потом из привычки. Ну а чем ещё заняться? Правильно! Посидеть с Хеймитчем. Я не пила с ним. Иногда, но не часто. Пит тоже к нему заходил, но мы не пересекались. Да и какой в этом смысл? Его глаза наконец открылись, и слава богу. В моём сердце больше не поют птицы. Хотя сама я пела. С Хеймитчем, эти дурные, допотопные песни… где он только раздобыл эти записи? О любви. О войне. Обо всём на свете… Иногда он включал и просто инструментальную музыку. Он танцевал, смешно, неуклюже и глупо. От опьянения падая, вставал и снова танцевал. Подпевал грубым голосом, иногда, даже попадая в ритм. Я скучаю по нему, но слёз нет. Спички нашлись только в кабинете, возле канделябра. Прихватив и его, я вернулась в гостиную, снова удивляясь противоестественной чистоте. Лампа и канделябр дали достаточно света, и я видела, что на каминной полке осталась аудио система. Здорово. Но, наверное, немного неуважительно было бы слушать музыку в доме Хеймитча без него самого. Хотя… Неееет, это же ментор! Он бы скорее обиделся, что я так и не выпила за его упокоение, чем на то, что я хорошенько повеселилась в его доме. Он не из тех, кого бы радовали долгие надгробные речи и слёзы прощания. Наверное, в такой ситуации, я должна чувствовать себя некомфортно, но я знала Хеймитча, гораздо больше, чем кто-либо другой, и я знаю его отношение к смерти. Она стала для него отпущением, которого он так долго ждал. Сказал мне как-то приложившись к горлышку: «Когда ты настолько изнеможён жизнью, то тебе уже всё равно, проснуться, или не проснуться». Мы ведь никому оказались не нужны. Изуродованные, заблудившиеся в собственных мыслях. Потерянное поколение войны. Она пережевала нас и выплюнула, оставив калеками. Меня и Пита – физическими, Хеймитча покалечила морально. Из музыкального центра не вытащили диски, и стоило мне утопить кнопку включения, как из динамиков наружу рванулась музыка. Лихорадочно нажимаю кнопки, пытаясь убавить звук, но выходит только с третьей попытки. Черт, я наверняка привлекла внимание с улицы. В окошке я сначала вижу только собственное, испещренное шрамами лицо, и только потом, затушив на канделябре свечи, могу разглядеть дом Пита – судя по быстро перемещающимся теням за шторами, веселье идет полным ходом. Маленький казус, который чуть меня не оглушил, никто не заметил. Снова зажигаю свечи в канделябре, но задергиваю плотнее занавески, чтобы точно остаться незамеченной. Усаживаюсь на ступеньки лестницы, поставив рядом лампу. - Жаль, что ты ушел. Без тебя тут стало совсем тухло. И дом твой они испоганили. А в ответ тишина. Мама говорила, что до катастрофы, похоронившей почти всю планету под толщей воды, люди верили в Бога. Бог это тот, на кого они складывали за всё ответственность и у кого просили прощения. Они верили, что он построил на небе город, в который после смерти попадают люди, и когда я была малышкой, то представляла себе, как у каждого умершего свое собственное облачко, на котором есть всё, о чем они мечтали. Как я и ожидала, команда зачистки из столицы не смогла найти тайник Хеймитча под половицей третьей ступеньки лестницы, если считать снизу. А в тайнике… ммм… коньяк двадцати трёх летней выдержки. Эбернети хвастался, что спрятал его, ещё когда его выдержка была трёхлетней. Еле откупорив бутыль, я нахожу пузатый бокал в кухонном гарнитуре, и наполняю его ароматной жидкостью. Принюхиваюсь – запах вышибает слёзы, но что я могу поделать? Обещала, что приду проститься, загляну на прощальный бокал. Кто знает, может он меня сейчас видит. Зажав в пальцах холодный хрусталь, я поднимаюсь на второй этаж, в хозяйскую спальню. Лестница такая же скрипучая, как и прежде, каждый мой шаг отдается гулким скрипом, тонущем в ночной тишине пустого дома. За тяжелой дверью спальни так же стерильно, как и в остальных частях дома. Пальцы ног тонут в мягком ворсе ковра, и я вдыхаю запах хлорки. Именно здесь Пит нашел Хеймитча. На кровати, как он сказал. Странно, ментор никогда тут не спал, оставаясь на диване в гостиной или на кухне. Комната, несмотря ни на что, красивая. Ставлю на каминную полку лампу, сажусь на кровать, все также сжимая в руке бокал со спиртным. Шелк покрывала приятно скользит под пальцами. Поднимаю руку с бокалом так, словно говорю тост. — Я сейчас выпью эту отвратительную хрень, которая воняет хуже самогона Риппер, только за то, чтобы на твоём облачке, была бездонная бутылка твоего любимого вишневого ликера! — торжественно выдаю я в тишину и осушаю залпом бокал. Жидкость, прокатываясь по языку и пищеводу, оставляет огненный след. Прокашлявшись, я вытираю выступившие от горечи спиртного слёзы. Ноги сразу становятся ватными, и я откидываюсь на подушке. — Мне без тебя одиноко… — Соплю я в подушку, онемевшим языком. — А давай потанцуем? — тишина поглощает мой вопрос, но я и не жду ответа. Почти бегом спускаюсь вниз, подлетаю к музыкальному центру и снова нажимаю кнопку. Регулирую громкость, нахожу любимую песню. Плевать, что громко. Да кому придет в голову идти ночью в деревню победителей!? Шаг, другой. Беру начатую бутылку и раскачиваюсь в такт незатейливому ритму. Прикладываюсь к горлышку, делая несколько маленьких глотков. Заученные наизусть слова, просто песня. Поднимаю руки, танцую так, как танцевала с ним. Как будто никто не видит. Слиться, вспомнить, навсегда запечатлеть в памяти момент, когда я была уверена в том, что у меня есть друг. Не преданно влюбленный, не связанный со мной оружием, а просто друг. Подпеваю, помня слава любимой песни Хеймитча наизусть. Закрываю глаза, и представляю, что он рядом, продолжаю танцевать, двигаясь в такт музыке. Вот он сидит за столом со стаканом в руке и смеётся над моей неуклюжестью. — В дохлой кошке больше грации, чем в тебе, дорогуша! — сказал бы он, и непременно бы решил, что мне нужно показать, как танцуют настоящие ценители веселья. Двигаюсь в такт, раскачивая бедрами и запрокинув голову назад, волосы рассыпаются по плечам. Музыка умолкает, и я опрокидываю содержимое бутылки в рот. Давлюсь, но глотаю огненную жидкость, из глаз хлещут слезы, уже не знаю от чего – от горечи спирта, или от того, что я наконец понимаю: он больше со мной не споёт. Забыться, растворить боль в чем-нибудь покрепче, остаться в тени забвения. Начинается новая песня, я подпеваю и ей, но слова выходят рваными, грудь сотрясают рыдания, плечи трясутся. — Почему вы все меня бросаете?! — кричу я куда-то наверх, мысленно возвращаясь на свое личное, воображаемое кладбище. Тут все они, и сестра, и отец, и тысячи жителей дистрикта 12, но самая свежая – это могила ментора. — Я совсем одна. Я не могу нести все это в одиночку! Вы нужны мне… все вы. Этот дом видел столько слёз и боли, слышал так много откровений, что моё не станет самым печальным. В тусклом свете свечей, мне чудится, что на вершине лестнице кто-то стоит. Знакомый силуэт. Лишь искаженная тень, отблеск, иллюзия.Но я её вижу. — Ты меня бросил… — бормочу я, не в силах оторвать зарёванных глаз от миража. Одна из свечей гаснет, и загадочная тень тает словно дым. Я поднимаюсь наверх, следом за этой тенью. Я так хочу спать. Войдя в спальню хозяина, я валюсь на кровать и закрываю глаза. Словно в тумане шепчу: — Это было только ради бездонной бутылки ликёра… — перед глазами всё кружится, и слух выхватывает голос из темноты: И мне стало гораздо легче. Словно камень с души упал. Этот дом задыхается от одиночества. Этому дому чужда стерильная чистота, которую навела здесь группа медиков и криминалистов из Капитолия. Для этого дома свойственен запах спирта, пыли и нечистот. Этому дому плохо, тяжело. Его словно выпотрошили, вывернули на изнанку, вытрясли из него самую душу. Да, грязный. Да, невозможно дышать. И, да, больше был похож на свалку, чем на жилое помещение, но это был наш дом забвения. Дом, который принимал в себе нас всех, потерянных людей войны. Беженцев из реального мира в мир забытья. Он отпускал нам наши грехи, словно впитывая в свои стены наши исповеди. Трезвые и не очень, мы по очереди изливали ему наши души. Мы, это я, Пит, и конечно же, Хеймитч. А я та ещё эгоистка. Уже не столь важно, любит ли меня Пит. Полюбит, и вспомнит, стоит только заставить себя подойти к нему. Улыбаюсь в темноту. Похоже, этот дом в очередной раз помог одному из нас. Время не пустит меня в прошлое, не вернет отнятое. Но вылечит. Сквозь сон я чувствую, как по коже скользит шелк покрывала, становится теплее. — Спокойной ночи, солнышко.