Я думаю, что я человек. Я думаю о Боге И я думаю о шансах, Я думаю, что я неправ. Я хочу быть заботливым, Но знаю, что не могу. Lurk (The Neighbourhood)
Гордыня. Грег никогда и не отрицал, что подвержен ей сильнее, чем другие люди. С того самого момента, как этот жестокий мир показал ему свои зубы (а случилось это в возрасте пяти лет), мальчик уже знал, что для него Богом уготовлено что-то великое. Миссия, которую исполнить по силам только ему: маленькому, хлюпенькому и дрыщеватому мальчишке, оставшемуся без отца. С годами это чувство непреодолимой веры в собственные возможности лишь крепло, развиваясь внутри него подобно тому, как развивается могучее величественное дерево из крохотного ростка. Теперь он был солидным мужчиной с широкими плечами и обаятельной улыбкой, сводящей с ума. Позже, оглядываясь на свою жизнь, Грег даже не мог поверить, что когда-то этим жалким, ничтожно-бесполезным мальчуганом был он, а за пустой личиной скрывался такой потенциал… но в то время, сомнений не возникало: Грегори (именно так называла мать неугомонного сына, до тех пор, пока ему не исполнилось десять) был полон веры в то, что он избранный. Особый сорванец, который с годами приобретет власть над всем миром благодаря своей невероятной харизме. А время шло и к харизме добавился определенный букет качеств. Их с трудом можно было назвать хорошими, но полезными они определенно были. Гнев. Если бы на очередной пресс-конференции, или, может, при встрече с избирателями (этими напыщенными, до безобразия глупыми индюками!) кто-нибудь спросил у Грега, какая из эмоций преобладает в его жизни, то он, наверное, даже не сомневаясь в уместности ответа, сказал бы, что это гнев. Он был его постоянным спутником, не отпускал из своих цепких, скрюченных лап ни на секунду. Только в гневе Грег становился собой, срывал с себя напущенные маски и… это заставляло его чувствовать себя по-настоящему живым. Психологи часто утверждали, что вымещать обиду и изливать чувства кому-то — до боли важная необходимость в современном обществе, но Стилсон определенно не относился к числу глупцов, спешащих открыть перед кем-то свою душу. Его душа была слишком темна и запутана даже для него самого. А пока гнев ледяными оковами боли сковывал его разум, заставляя метаться в агонии от непрекращающейся атаки, мир вокруг мерк, краски становились тускнее, а свет — ярче, и это было именно тем, что так легко выводило его из себя. Иногда, смотря в зеркало, Грег видел не себя — популярного политика, любимца публики и грозу женских сердец, а того замкнутого, брошенного Богом паренька с брошюрками, которыми были забиты все карманы, и это пугало до глубины души. Из отражения на него смотрел тот Грег, что в порыве ярости забил до смерти собаку и ни капли не раскаялся в этом и по сей день. О да, гнев был его самым близким смертным грехом. Чтобы репортеры не сделали из этого сенсацию, запятнав его образ слоем сажи, Грег конечно же, заметил бы, что гнев охватывает его каждый раз, когда он видит мусор, выброшенный вне мест, пригодных для этого, или, например тогда, когда бенгальских тигров, которых и так можно было сосчитать по пальцам, истребляют ради шкуры. Но это была бы ложь — гнев в его случае не имел никаких причин. Он просто накатывал пенной волной на его сознание, без предупреждений и звонков. И с возрастом Грег понял, что это чувство ярости, зарождающееся глубоко внутри и мешающее сделать полноценный вдох, тоже одно из его преимуществ, которое, отчего-то, он все чаще пытался усмирить, оправдывая свое поведение тем, что гнев — один из самых главных козырей в его рукаве, и его время еще не пришло. Алчность. Грег никогда не мог сознаться себе в этом, но тихие, долгие вечера, проведенные им в нескончаемых поисках денег для предвыборной кампании, настойчиво твердили об обратном. Алчность тоже нашла себе отличное тепленькое место в личине, ставшей знаменитым политиком. Она сидела глубоко, но не так, чтобы избавиться от нее представлялось невыполнимой задачей. Напротив — избавиться от алчности Грег мог без малейших трудностей, но не желал этого, считая, что он в первую очередь должен принимать себя таким, какой он есть. В этом же не было ничего страшного: любой человек, при виде зеленых бумажек, не очень-то надежно упакованных в черные спортивные сумки, испытывал невообразимое возбуждение. Деньги манили к себе любого, начиная от уличного бомжа и заканчивая президентом Америки, не было ничего позорного в том, что и Стилсон мечтал сколотить целое состояние. А от мыслей, сколько он сможет заработать, заняв верховную должность в конгрессе США, вниз по позвоночнику полз приятный холодок предвкушения… Зависть. Грег утверждал (скорее, пытался убедить в этом себя), что зависть никогда не захватывала его в свои сети, и отчасти это было правдой. Он, не кривя душой, признавался пустующему холлу, что никому не завидует, да и зачем это ему?! Дела у него идут в гору, по всем каналам говорят только о нем, обложки журналов (не только политических, что стало для Стилсона настоящей находкой) украшало его лицо. У Грега было всё на данном этапе, кроме, разве что, должности президента Соединенных Штатов, но и до этого момента, как казалось самому мужчине, оставалось не долго. Однако, копнув глубже, он и сам бы удивился, как много зависти осело на подкорках его разума. Это была и давняя, детская зависть, и жгучая подростковая, и даже зависть более зрелая, принадлежавшая уже окрепшему мужчине. С незавидной яркостью, граничащей лишь со светом флуоресцентных ламп, Грег мог вспомнить, как завидовал в детстве другим детям, которые были окружены заботой родителей, имели лучшие игрушки и вели себя куда более раскованно, чем он. В школе он завидовал отличникам, и вовсе не из-за оценок, а из-за того, что в список любимчиков вновь не включили его фамилию. В самом начале своего политического пути — в юности — по-черному был возмущен преуспевающими кандидатами, которые фальшиво улыбались с глянца рекламных листовок. Но сейчас… нет, сейчас Грег не испытывал зависти. Разве что совсем немного, к представителям верхней палаты конгресса… но это ведь не считается, правда? Лень. А уж вот этот смертный грех никоим образом не «цеплялся» к образу преуспевающего бизнесмена и политика. Грег был ленив в пределах разумного, куда менее, чем остальные восемь миллиардов людей на Земле. Его стойкость, упертость и целеустремленность никак не позволяли ему сидеть на месте, даже если тело, мучительно ноющее от постоянных поездок по штатам и клоунских выступлений перед публикой, молило об отдыхе. Он плевал на это, так же как и на жуткую жару, царящую на большинстве площадок для выступления. В дурацкой каске было чудовищно, просто невыносимо жарко — иногда Грег даже подумывал, что в аду грешников встречает более холодное пламя. Но он не позволял себе останавливаться, и, сцепливая зубы до скрипа, продолжал распалять толпу, приветливо улыбаться видеокамерам, смеяться с избирателями и раздавать автографы. Сладострастие. О да, плотские утехи занимали солидное место в жизни Грега Стилсона. Отчасти, причиной этому стала его популярность: представительницы прекрасного пола, начиная от семнадцати и заканчивая шестьюдесятью, мечтали оказаться в его постели, даже если он не обещал им ничего, кроме секса. Казалось, женщины просто сходили с ума от его обаятельной улыбки и задорных, но совершенно не искренних искорок в глазах. Такие истерично вопили «возьми меня прямо здесь, Грег!», когда он появлялся на публике, или чуть позже, на автомобильной стоянке, когда после мучительно долгого дня он возвращался домой. И он брал. Как товар в магазине. Выбирал самых лучших, тех, в ком, как казалось Грегу, был огонь исключительности, такой же, какой горел и в нем. Он был покупателем, хотя не платил ни одной из таких барышень ни цента; они — необычным товаром. Вслед за бушующими ночами, полными разврата и похоти, девушка чаще всего бесцеремонно выставлялась за дверь с визиткой и цветным глянцевым буклетом в руках. «Голосуйте за Грега Стилсона! Вместе мы очистим Америку от коррупции и лжи чиновников!» — гласила яркая надпись, занимающая половину такой листовки, а чуть ниже красовалась его фотография с широкой, но столь же неправдоподобной и фальшивой улыбкой, как и других кандидатов. Чревоугодие. В этом смертном грехе Грег даже не видел ничего страшного и порочного: его окружало высшее общество, дорогие банкеты, элитный алкоголь и не менее элитные блюда. Ему хотелось попробовать всё без исключения. Светские приемы были полны самых разнообразных явств, некоторые из которых Стилсон видел впервые. От обилия названий у него кружилась голова, а желудок протестующее сжимался, пока очередная порция какой-то заморской изысканной дряни спускалась вниз по пищеводу. Но он был доволен, даже более чем. Если бы кто-нибудь лет десять назад сказал Грегу о том, что он будет есть ТАКОЕ, запивая коллекционным вином из бокалов, украшенных золотом, то он бы рассмеялся этому человеку в лицо. Это казалось таким невероятным тогда… и таким родным сейчас. Грег чувствовал себя рыбой в воде. И конечно же, он не считал себя грешником.Часть 1
15 июля 2015 г. в 15:28
Грег Стилсон, бывший распространитель религиозных брошюр и известный конгрессмен в настоящем, всем сердцем верил в Бога и искренне недоумевал, какого же черта смертные грехи составляют такую неотъемлемую часть жизни людей? Это казалось ему настоящим кощунством со стороны Всевышнего — создать столько удовольствий и тут же возвести их в ранг первородного греха. Такие мысли особенно часто посещали Грега за бокалом дорогого терпкого вина, в окружении полураздетых спутниц, готовых отдаваться ему ежесекундно. Он, правда, считая себя высшим существом, греха за собой искренне не замечал, наивно полагая, что все эти сказки предназначены для стаи овец, которой и считал своих избирателей.