Короткий эпилог

Кто придумал называть песок золотым? Он серый. Да и пену, что приносят на берег морские волны, белоснежной зовут зря. Серые хлопья, тающие на сером песке, пропахшем гниющими водорослями, рыбой да птичьим помётом. Юта вжимается в скалу — тоже серую — остались ли на земле иные цвета? — и зажмуривается. На обратной стороне век пляшут красные пятна. Юта облизывает губы. Солоно. От слёз? От морских брызг? Юта всегда задавала так много вопросов — неуместных, почти неприличных, а сейчас — ей вовсе не интересны ответы. Она просто прячется за вопросами и мыслями о постороннем, прячется от ответа на тот единственно важный вопрос, который не осмеливается задать даже самой себе. Юта собирает остатки храбрости — если она была у неё когда-то — и открывает глаза. Морская пена больше не кажется серой. Она розовая. Не от нежных лучей закатного солнца, а от пролившейся здесь крови. На берег выброшены бурей разломанные остовы кораблей, уже успевшие обрасти склизкими водорослями, тела утопленников, распухшие, объеденные рыбами, и ещё не обезображенные морем… Юта скользит взглядом по обломкам и в ней поднимается равнодушное удивление: надо же, какую высокую цену Остин заплатил за то, чтобы избавиться от неё. Неужели в роли жены она была настолько неудобна и неугодна? Юта должна бы испытывать вину — перед людьми, умершими потому, что их королева не смогла смириться с ролью покорной и безмолвной куклы, это же она разбудила в Остине демонов, о существовании которых до поры никто не подозревал. Или дело не в ней? Но всё же она не чувствует сейчас ни вины, ни жалости… Лишь комом подступающую к горлу тошноту. Взгляд цепляется за лежащую у самой кромки воды мужскую фигуру. Юта не сразу осознаёт, почему… А когда понимает, хочется снова смежить веки, отвернуться, сделать вид, что ей показалось… Потому что это он. Арм-Анн… или то, что от него осталось. В распластанной на берегу человеческой фигуре трудно узнать дракона, что парил над морем, сражаясь за её жизнь с чудищем из морской бездны. Тело лежит неподвижно, и под ним расплывается тёмное пятно. Это даёт надежду. Такую хрупкую, что Юте страшно за неё ухватиться. Лишь когда мужчина приподнимается на локтях и совершает попытку отползти подальше от моря, сознание Юты обжигает мысль: жив! Она дёргается всем телом, устремляясь навстречу, и боль в стянутых толстой верёвкой запястьях напоминает, что она по-прежнему привязана к вбитым в скалу кольцам. Цепи, стягивавшие грудь накрест сняли, а о верёвках забыли. Остин, её муж, король, чьи повеления больше никто не желал выполнять, покинул берег с неподобающей высокородной особе торопливостью, и каменщики, получившие напоследок невнятное распоряжение: «расковать», так и не завершили начатое. Не до того им стало. Или они испугались, что скрывшаяся в море тварь всё-таки вернётся на место несостоявшегося жертвоприношения, и рассердится, не увидев на берегу обещанного обеда? Толпа на набережной шумит, и Юта может расслышать, как выкрикивают имя её мужа. В этих выкриках нет былого восхищения и страха. «Колдун на троне!» — кликушествует высокий бабий голос. «Ясно колдун!» — «Он жену свою, значит, извести хотел, оттого и затеял всё» — «И с чего бы то?» — «Так, чтоб она кому не проболталась» — «О чём?» — «Что чернокнижник-то их величество». Говорят все разом, каждый спешит добавить новые подробности, и слова сливаются в невнятный гул. Короля обвиняют в том, что навлёк беду на прибрежные королевства, в том, что пытался извести жену колдовством, а о ней — той самой жене, никто и не вспомнил. Юте кажется, что она смеётся, но по щекам её текут солёные слёзы, а хриплые звуки, рвущиеся из её горла, больше похожи на рыдания. Море всё ещё неспокойно. Набежавшая волна накрывает Арм-Анна с головой, и он падает лицом в мокрый песок. Юта должна оказаться рядом. Обнять, назвать по имени, оттащить от воды, обжигающей его раны едкой солью, укрыть от чаек хищно парящих над берегом, спрятать от чужих взглядов, прошептать слова благодарности. Он ведь спас её. И не её одну. От жителей побережья, хоть они о том и не знают, он не первый раз отводит беду. Юта расскажет им об этом, и… Готовые сорваться с губ криком слова, замирают, так и не прозвучав. Что будет, если толпа угадает в раненом бессильном мужчине дракона? Того самого чешуйчатого ящера, которого они так долго ненавидели и боялись? Она не знает. Может быть, Арм-Анна провозгласят героем и устроят ещё один праздник в честь победителя морской твари, утянувшей на дно десяток кораблей объединённого флота трёх королевств и без счёта рыбацких судёнышек? Или — добьют чудовище и порадуются лёгкости победы над тем, кто ещё недавно казался неуязвимым? Юта не знает, но чувствует — звать на помощь сейчас нельзя. Слишком опасно. Она извивается, виснет на верёвках, пытаясь высвободится, тянется зубами к запястью — в безнадёжной попытке перегрызть путы. Толпа шумит уже не на площади, а прямо на берегу. Невнятный ропот распадается на отдельные голоса — что звучат громко и зло. Хлынувший на берег поток людей загораживает от неё Арм-Анна, празднично одетые горожанки переступают через него, подобрав юбки, кто-то спотыкается о вновь обмякшее тело. Юта вытягивает шею, но уже ничего не видеть, Арм-Анна заслоняют от неё чьи-то затылки и лица. Её народ. Так говорил старый король? Да, это её народ, но Юте — внезапно — нет до них никакого дела. Эти люди выкрикивают потерявшее смысл слово «Справедливость!», и тащат Остина, вцепившегося в отломанную дверцу кареты — к воде. Чтобы утопить, понимает Юта. Кто-то снимает с пояса ремень. Королю стягивают за спиной руки — для верности. Юта смаргивает застывшие в глазах слёзы, избавляется от мутной пелены. Пристальнее вглядывается в собравшихся здесь людей — ожидая наткнуться взглядом на искажённые яростью лица, но видит лишь радостные ухмылки — в толпе царит веселье. Женщина в белом накрахмаленном чепце, хихикая, расталкивает локтями мужчин, протискиваясь через людскую гущу, чтобы подобраться к Остину поближе и самолично плюнуть ему в лицо. На короля сыпятся тычки и пощёчины, и когда он пытается отвернуться от своих мучителей, те заливаются смехом почти добродушным. Арм-Анн, они могли его затоптать, не намеренно, нет: случайно и бездумно. Эта мысль колотится в висках, заставляет сжиматься сердце, встаёт комом в горле. Юте хочется кричать, проклинать, и плакать, но она удерживает рыдания, и не зовёт протяжно «Арм-Анн», а произносит хрипло: — Мой народ… — получается тихо, и за гомоном и смехом никто не слышит её слов. Ютта кашляет, прочищая горло, и начинает снова: — Народ мой! — этой фразой её отец всегда начинал торжественные речи, и Ютта надеется, что в её устах, она звучит хотя бы наполовину так же весомо. Как ни удивительно, смех смолкает, и по рядам проносится тихий говор: «Королева говорит…» и, когда он стихает, Ютта продолжает: — Я, как и вы, ужасаюсь злодеяниям своего мужа. Она делает паузу дожидается, когда её фраза, повторённая десятками уст — те что стоят ближе передают её тем, кто не расслышал негромкую речь королевы — разнесётся по всему берегу. — Ваше решение — покарать преступника — справедливо. Она глубоко вдыхает и старается, чтобы её голос был громок, но не срывался на крик. — Я разделяю ваши чувства. Но Остин VIII всё ещё ваш король. Разочарованный ропот заполняет берег. — Это не означает, что он должен избежать наказания!.. — вставляет Юта, пожалуй, слишком быстро. — Действия моего мужа нанесли вред не только нашему королевству. Чудовище, что он вызвал с морского дна, затопило две прилегающих к нам державы… Их жители тоже имеют право на возмездие… — она переводит дыхание. — Моего мужа должен судить суд Союза Королевств. Раздаются робкие голоса: «Да здравствует королева!» Второй раз это звучит гораздо увереннее. А в третий — восторженным рёвом. Юта задирает подбородок — это выглядит величественно или глупо? — требует небрежно: — Освободите меня! Верёвки срезаны, и Юта ощущает покалывание в занемевших руках. Удерживается от того, чтобы растереть запястья. Нет, нельзя, не сейчас. Идёт нарочито замедляя шаг: нельзя проявлять излишнюю живость, нельзя споткнуться, нельзя показать, как трудно даётся ей этот путь. Юта ступает в толпу — и впервые за всю свою жизнь — радуется своему высокому росту. Долговязая цапля — так о ней говорили придворные дамы? Юта расправляет плечи, вертит своим острым носом, кивая подданным налево и направо, хочет сцепить руки в замок за спиной, но пальцы ещё не слушаются. Она идёт — и люди расступаются перед ней, опускаются на колени. Когда Юта подходит к Остину, угрюмому, словно уменьшившемуся, молчаливому, кто-то толкает короля в спину, и тот неловко падает ниц. — Супруг мой, — декламирует она нараспев. Смешно и фальшиво, но она — королева и должна доиграть этот спектакль до конца. — Ты ответишь за то, что совершил… И я надеюсь, что раскаяние твоё будет столь же глубоко, сколь глубока моя печаль. Признаёшь ли ты свою вину? — Признаю, — цедит король сквозь зубы и тут же получает болезненный удар в правый бок; один из горожан, удерживающих опозоренного монарха, спешит проявить своё недовольство ответом. — Пр-р-ризнаю! — рычит Остин, и толпа выдыхает злорадно. Горгульи, да они разорвут его. Один неверный жест или слово, и они растерзают его, — понимает внезапно Юта. И её тоже, стоит только оступиться показать свою слабость или простоту. — Я ценю твою честность, — спокойно и размеренно. — Следуй за мной, супруг мой. Совет королевств решит твою судьбу. Юта не оборачивается. И только когда они с Остином подходят к чёрной карете, позволяет себе бросить прощальный взгляд на берег. «Прости», — шепчет она беззвучно, одними губами. — «Прости». Она снова спасает того, кто её предал, и предаёт того, кто её спас.