Одиннадцать лет ненависти

У тебя все прекрасно. Ты не уродлива, у тебя есть много друзей, тебя любит твоя семья. Ты достаточно умна, умеешь трезво оценивать ситуацию. Возможно, немного занудная – так говорит твоя лучшая подруга, которой верить всегда хотелось больше, чем самой себе. Но иногда… Иногда ты ненавидишь себя. Нет. Сжимая кулаки от злости, стояла перед зеркалом уже битый час. Ты думала, что ненавидишь себя. Но это не так. Ведь если ты ненавидишь себя, то автоматически ты ненавидишь и свою маму. Но ты любишь её. Любишь настолько, что до конца её или своей жизни будешь тенью стоять за ее спиной, молчаливо поддерживая. А в руках будет стакан воды. Глупые людишки всегда преуменьшали значение этого таинственного ритуала. Но ты, ты знаешь, какое на самом деле он имеет значение. Твоя мама любит тебя еще сильнее. Ведь она та, кто дала тебе жизнь. Та, кто дала тебе себя. Та, кто защищает тебя от всех невзгод. Та, кто всегда принимает тебя такой, какая ты есть. Но порой… Порой её взгляд замирает на тебе. И в сине-зелёных глазах где-то на самом дне ты видишь как плещется ужас вперемешку с грустью. Когда ты была совсем малюткой, ты не понимала. И обнимала ее, выказывая поддержку. Чего же такого может страшиться твоя непобедимая мама? В свои двенадцать ты случайно услышала разговор мамы с отчимом. И тогда истинная причина маминых страхов открылась тебе. И ты возненавидела себя. Так тебе казалось тогда, в твои двенадцать. Но в свои пятнадцать ты поняла, что часть тебя – это часть мамы. А ты любишь маму. Ты ненавидишь не всю себя. Только своё отражение. Ведь оно так похоже на НЕГО. В свои пятнадцать ты возненавидела свою улыбку. Твоё постное выражение лица было намного меньше похоже на его мимику. При маме ты всегда лишь еле-еле поднимала уголки губ. И мама все реже смотрела на тебя этим взглядом. Чтобы стать похожей на маму чуточку больше, в день своего шестнадцатилетия ты пришла в парикмахерскую. И тебе срезали твои прямые блестящие шоколадные волосы. И сделали модное каре. А потом ты положила сверху еще одну хрустящую купюру и попросила перекрасить тебя. В блондинку. Но вечно у тебя все не как у людей. Однако мама полюбила твой цвет. По ее словам, твои волосы напоминают ей мёд. И ты стала меньше ненавидеть своё отражение. Ведь твоя улыбка больше не была хищным оскалом, а твои волосы были цвета мёда. В свои семнадцать ты пришла на ЕГО похороны. Увидев его синюшное тело с застывшими красными сгустками крови по линиям вен и сосудов, заглянув в его постаревшее за десять лет лицо, ты трусливо сбежала на улицу. И плотину прорвало. Ты даже не видела, кому в куртку ты рыдала, просто закрыла глаза и сжала зубы на внутренней стороне щек. Сжала с такой силой, что потом еще несколько дней подряд чувствовала во рту вкус собственной крови. Ты не понимала, почему. Почему? «Мама, неужели ты не видишь, что я совсем не похожа на это?» - вертелся вопрос на твоем онемевшем языке. Твоё сердце не дрогнуло ни разу, когда зеленый ящик забрасывали землей. Его больше нет. Часть тебя умерла в сентябре две тысячи четырнадцатого года. А на память он оставил тебе не когда-то давно обещанный велосипед, а свои гены, которые можно выжечь только посмертно. Ты не хочешь, чтобы кому-то передались эти гены, поэтому мысль о том, чтобы не рожать детей, приходит к тебе всё чаще. Ты знаешь, что твоя ненависть уже губит и разрушает твою жизнь. Но ничего не сможешь с этим поделать. ОН причинил вам с мамой столько боли, столько неприятностей и тягот, что даже после своей смерти ты не можешь освободить его от этой вины. И он – часть тебя. Поэтому ты ненавидишь его еще больше. Тебе почти восемнадцать. Ты учишься выжигать свою ненависть чем-то более светлым. Любовью, например. Пусть она болезненна и оставляет лишь вкус соли на губах, это куда лучше той черной склизкой дряни, что год за годом жрала твоё сердце. Тебя учили побеждать, и ты чувствуешь, что еще немного и ненависть падет перед тобою. Ты более сдержанна, менее закрыта и почти не чувствуешь отвращения, по утрам наводя порядок перед зеркалом. Ты ненавидела часть себя одиннадцать лет, но меньше, чем за год, выжгла эту ненависть почти дотла. И ты никогда не улыбнешься той самой улыбкой вновь, потому что ты – это ты, и твои гены никогда не возьмут верх. Потому что они – это начало, а все, что выше – это ты.