До рассвета

Медленной поступью, стараясь не нарушать идеальную тишину в сумрачной библиотеке, она открывает дверь и проходит внутрь. Как только широкие дубовые двери закрываются за ней, её накрывает чувство защищённости. Здесь она может быть спокойна - её не найдут до рассвета. Облегченно вздохнув, она стаскивает с себя мантию-невидимку и, положив на ближайший стол, проходит дальше. Лёгким касанием пальцев она скользит по шуршащим листам пергамента, на минуту задумываясь, чем же она займётся сегодня. Она садится за стол под большим витражным окном, через которое белёсый лунный свет освещает сам стол и ближайшие несколько полок. Красивый, чуть скошенный вправо, почерк начинает выводить аккуратные ровные строчки, выплёскивая на бумагу все мысли, которые приходят в голову, подгоняемые тишиной и спокойствием царящего в библиотеке векового умиротворения. Она не задумывалась над тем, что пишет, поскольку это письмо не было кому-то предназначено. Конечной точкой его пребывания должна была стать коробка, спрятанная в своеобразном тайничке под её кроватью, где присоединилось бы к уже находящимся там многочисленным рисункам и письмам, написанным бессонными ночами в одиночестве библиотеки. Она не помнила, когда именно всё это началось. Просто однажды вечером после неожиданной отработки она не успела попасть в башню из-за отсутствия Полной Дамы и, прождав более получаса, решила, что лучше всего будет отправиться в библиотеку, ведь там она точно ни на кого не наткнётся. Уснуть той ночью она так и не смогла, а читать что-либо почему-то не хотелось, поэтому, прихватив пару листов пергамента, она села у окна и неосознанно стала выводить ей самой непонятные линии и очнулась лишь в тот момент, когда поняла, что с бумаги на неё смотрит вполне знакомое лицо с характерной усмешкой. Тогда она не стала задумываться, почему же среди стольких прекрасных лиц она выбрала нагловатую усмешку и дерзкий взгляд этого рыжего недоразумения. Рисунок она тогда почему-то не выбросила, про себя решив, что он просто слишком хорошо нарисован. После того случая она стала проводить довольно частые бессонные ночи в библиотеке за написанием писем "никому", хотя позже она поняла, что хоть эти письма и не отправлялись, адресат у них всё же был. После пятого рисунка, запечатлевшего всё того же героя, она, наконец-то, осознала, что это всё не просто так. Но думать на эту тему не было абсолютно никакого желания, поэтому она просто отбросила эти мысли. В какой-то момент она поймала себя на том, что хоть и ругала его с братом за их проделки, по-настоящему сердиться у неё не получалось. Что-то в озорном взгляде заставляло её поверить, что зла они никому не сделают. Она тихонько улыбалась, когда слышала его смех, и ей становилось немного грустно, если он бывал расстроен. Она сама не понимала, когда влюбилась в него, да и не осознавала этого. Это не было какое-то сжигающее дотла чувство, заставляющее реветь ночами, уткнувшись лицом в подушку, нет. Она не проводила целые дни напролёт, наблюдая за ним исподтишка . Она просто почувствовала себя немного увереннее, заметив его улыбку во время своей речи по поводу создания ОД. Она легонько улыбнулась, когда у него почти сразу получился патронус, который не удавался ей. Улыбка слетела с её лица, когда она узнала, что его выкинули из команды. Это было слишком. Она понимала, насколько ему плохо, потому что у Гарри были и другие проблемы, которые нужно было решать, и это требовало времени, а для него смыслом жизни была игра. Но она его не жалела, понимала, что от жалости только хуже. Её безумно растрогала сцена, свидетелем которой она стала совершенно случайно, проходя по коридору как-то вечером. Близнецы, сидя на корточках перед маленьким плачущим мальчиком, чьё лицо она никак не могла рассмотреть, успокаивали малыша. Его рука сильно болела из-за садистского наказания Амбридж после раскрытия ОД. А братья, не обращая внимания на собственную жгучую боль, успокаивали мальчика, убеждая его, что им уже совсем не больно. В тот период у неё совсем не было времени заходить в библиотеку, поэтому лишь после ухода братьев из школы она смогла зайти сюда и, засев у окна, пыталась понять, что это за ощущение пустоты у неё в душе. Всё было более-менее хорошо, но это чувство никак не хотело её покидать. Лишь к рассвету, увидев как с листа пергамента ей вновь улыбается милое, но такое нахальное веснушчатое лицо, она поняла, чего же ей так не хватало все эти три недели. Его улыбки. Его озорного взгляда. Смеха на всю гостиную. Привычного: "Привет, Грейнджер!". Его. Кажется, даже тогда она не хотела осознавать, что он ей небезразличен. Она ведь не сгорала от страсти, не теряла голову в его присутствии, как это описывалось в бульварных романах, которые она читала, пытаясь понять, что же это за чувство "любовь", которое все её сверстницы так жаждали постичь. Спустя несколько вечеров она всё же признала. Решила, что так будет легче бороться с пустотой. Она не собиралась говорить ему или показывать ему свою симпатию, считала, что это обычная подростковая влюблённость, которая пройдёт так же незаметно, как и появилась. Ведь настоящая любовь - это боль, так говорила мамина подруга, когда она была ещё совсем маленькой девочкой. Та женщина страдала от своей неразделенной любви, Грейнджер же любила тихо. Без слёз, томных вздохов, взглядов, полных обожания, или румянца на щеках от одного ЕГО взгляда, как у Джинни, например. Она очень обрадовалась, когда близнецам удалось открыть свой магазин, хотя очень за них боялась. За обоих. Конечно, не могла не восхититься их талантом и воображением. Ещё долго их счастливые лица появлялись перед её мысленным взором за секунду до того, как она засыпала. Ей нравилось, что, несмотря на все её чувства, она не менялась, не изменяла своим привычкам, всё так же прилежно училась. Во время похода с Гарри и Роном ей нравилось слушать его голос, знать, что он жив. На краткий миг ей показалось, что её чувства остыли. Но когда она увидела его семью в Большом Зале, захлёбывающуюся рыданиями, она почувствовала, что это он. Ей показалось, что земля ушла у неё из-под ног. Она не могла пошевелиться, подойти, ведь если её догадки подтвердятся - она не вынесет. Это будет последней каплей. Но она преодолела себя, увидев полные отчаяния глаза Джин. Джордж, казалось, обезумел от горя, его душа рассыпалась на кусочки. Не в состоянии больше смотреть на него, она повернулась к миссис Уизли. Но лучше не стало. Она как будто видела перед собой, как раскалывается на мелкие осколки материнское сердце. Да, кажется, она была права, когда стёрла своим родителям память. Молли умирала, старела на глазах. Гермиона поняла, что если позволит сейчас чувствам завладеть ею, некому будет им всем помочь. Наверное, она никогда не забудет вопль Джинни, только что лишившейся брата, а теперь смотрящей на любимого ею всю жизнь, единственного, избранного, лежащего прямо перед ней. Гермиона почти потеряла брата. Но всё обошлось тогда, Гарри победил и Волдеморта, и смерть. А когда больных стали переправлять в больницу, она вдруг заметила, что ткань, которой накрыли лицо Фреда, шелохнулась. Её сердце замерло. Она умоляла Мерлина, Моргану, да всех, кого только можно, чтобы ей не показалось. Ещё одно лёгкое движение. Не показалось, он дышал. Она закричала так, что даже Джордж подскочил с места и подбежал к ней. Так Фред оказался в Св. Мунго. Диагноз заставил её содрогнуться. Она не переживёт его потерю, просто не сможет, сломается. Что-то вроде комы или летаргического сна. Шансы ничтожно малы. Она не особо понимала, что происходит. Было ясно одно - его тело живо, но мозг вроде как спит. С отсутствующим взглядом бродя по коридорам, она пыталась унять дрожь в руках. Через пару недель бесцельного существования к ней в комнату зашли Гарри и Рон. Она была удивлена, но старалась не подавать виду. Джордж тогда сказал, что ещё одну потерю он не вынесет, а на неё уже смотреть больно. Парни взяли её за руку и трансгрессировали. Открыв глаза, она не сразу поняла, где она. Осознание пришло через пару минут. Дальше всё было как во сне. Родители, неизвестное ей заклинание, найденное парнями и вернувшее родителям воспоминания, объятия и слёзы, снова Лондон. В начале сентября старшими было решено отправить всех детей в школу. Подальше от больницы и потерь. Первые три месяца они восстанавливали школу, начав обучение лишь в первых числах декабря, а двадцать третьего они уже вернулись на Гриммо, где собрались все, включая родителей Гермионы. Было решено, что дежурить в больнице будут по очереди. Сидя рядом с кроватью Фреда, она сама не заметила, как начала рисовать его, вновь. Лишь задержалась взглядом на бледных скулах и ужаснулась, поняв, что даже его веснушки стали незаметны. Кожа была до ужаса белоснежной. В голове, откуда ни возьмись, всплыла старая маггловская сказка и абсолютно абсурдная идея толкнула её вперёд. Она наклонилась к его лицу, невесомо касаясь его бледных губ своими. Отстранилась и, взглянув на его сомкнутые глаза, прошептала: "Прости. Прости меня." Коснулась нежным поцелуем его лба, откинув назад отросшие пряди волос, но в ту секунду, как скатившаяся по её лицу слезинка капнула ему на щеку, его ресницы дрогнули. Она испуганно отскочила, выронив пергамент и простой карандаш из рук, и бросилась к двери, зовя врача. Он очнулся. Уже после Рождества они все вернулись в Хогвартс. Она была счастлива впервые за долгое время. Но сегодня ей почему-то вновь не спалось, и она решила зайти в давно забытое убежище. Так она и оказалась здесь, с почти законченным коротким письмом перед ней, в котором она впервые назвала его по имени: "Здравствуй, Фред. Я хочу сказать тебе, что счастлива за тебя. Ты не мог умереть. Это было бы противоестественно и неправильно. Я хотела объяснить, за что просила прощения, хоть ты этого и не слышал. Прости, что недостаточно сильно любила тебя, чтобы разбудить. У меня не получилось. Ты бы сейчас засмеялся и сказал что-то вроде: "Как же так, у маленькой всезнайки что-то не получилось?!" Но знаешь, я согласна, чтобы у меня никогда больше ничего не получалось, лишь бы ты был жив. Знаешь, я думала, что больнее всего мне будет увидеть тебя мёртвым, но больнее было видеть твою семью, твою маму, Джорджа. Не было больше Форджа, Фред. Был только Джордж, потому что без своего Дреда он уже не мог быть Форджем. Я раньше думала, что мои чувства к тебе пройдут со временем, но, знаешь, сейчас я не хочу, чтобы они проходили. Пусть это останется со мной. Прости меня, я оказалась не такой уж сильной...." Она не успела дописать последнее предложение, услышав, что двери библиотеки открылись и кто-то тихо прокрался внутрь. Она быстро спрятала исписанный пергамент под чистый, раскрыла лежащий на столе учебник по трансфигурации для виду и скрылась за полками, укрывшись мантией. Оттуда, куда она встала, стол не было видно. Она лишь услышала шелест пергамента - кто-то, видимо, листал страницы учебника, а потом удаляющиеся шаги и закрывающуюся с характерным звуком дверь. Вернувшись на место, она облегченно вздохнула и опустилась на стул. И кому только взбрело в голову отправиться ночью в библиотеку? Неожиданно она поняла, что под чистым пергаментом находится отнюдь не её письмо, а какой-то рисунок... Её глаза расширились от ужаса, когда она поняла, что это за рисунок. Где она могла забыть его? Письма не было. Кто бы это ни был, он забрал письмо. Быстро собрав свои вещи, она бросилась в башню. Зайдя в комнату и сев на кровать, она попыталась логически соображать. Единственное место, где она могла оставить рисунок - его палата. Он наверняка нашёл рисунок там и не мог знать, кто его нарисовал. Благо, ей хватило ума не подписывать письмо, которое теперь, вероятно, у него. Мог ли обо всём догадаться? Маловероятно, что означает, он надеется, что она выдаст себя сама. Ха. Да никогда. Или она не Гермиона Грейнджер. Поняв, что поспать ей сегодня уже не удастся, она решила убрать рисунок в тайник, где ему самое место, и спуститься в гостиную. Она сложила пергамент и собиралась опустить его в коробку, как вдруг заметила в правом верхнем углу на оборотной стороне сделанную кривоватым почерком надпись: "Я тоже тебя люблю..." Быстро бросив пергамент в коробку и закрыв тайник, она выбежала из комнаты, но была остановлена неожиданным препятствием в лице объекта её размышлений. Чуть не столкнув его с лестницы и не полетев за ним, она попыталась удержать равновесие, но не смогла ни за что ухватиться и, не придумав ничего лучше, вцепилась в его плечо. Он слегка придержал её за талию. Поставив девушку на ноги, он спросил с лёгкой усмешкой на губах: - Решила сбежать из школы прежде чем увидишь меня утром? Извини, твой план провалился. - Ты меня раскусил, - она улыбнулась, стараясь выглядеть непринуждённо. Получалось из рук вон плохо, особенно если учесть, что он всё ещё держал её за талию. - Я не знал, что ты так красиво рисуешь. Тебе стоило показать мне раньше. - Как ты узнал? - Джордж нашёл его под моей кроватью. Он не знал, откуда это, но мне показалось, что его могла оставить девушка, которая меня поцеловала. Гермиона была, мягко говоря, в шоке. Как он мог узнать про это? - Ты же умненькая девочка, соображай. Ты ведь должна знать, что в коме или во сне, или как там это называется, можно всё прекрасно слышать и чувствовать, - он повёл бровью, заставив её покраснеть, на что лишь улыбнулся, - я хотел ответить тебе ещё тогда, но не получилось. Наклонившись, он невесомо и ненавязчиво коснулся её губ, обхватывая её лицо с двух сторон широкими ладонями. Его руки скользнули по её струящимся по плечам волосам и по рукам, обхватывая её талию и прижимая к себе. Она обняла его, одной рукой поглаживая шею, другой зарывшись в его волосы на затылке. Он отстранился, лбом упираясь в её лоб, но вдруг с силой прижал её к себе, не желая больше отпускать. Никогда.