Анастасия. Возвращение к жизни

На самом деле, все оказалось просто. Довольно лишь единожды принять твердое решение, чтобы все стало просто. В тот же день фрейлина принцессы Марии княжна Анастасия Долгорукая получила разрешение удалиться от двора. Среди придворных тотчас же разнесся слух о том, что императорская семья опомнилась и избавилась от байстрючки в числе приближенных к принцессе и без того сомнительного происхождения. В действительности Ее Величество Императрица Александра Федоровна выразила искреннее сожаление тем, что княжна вынуждена была покинуть их, и надежду на скорое ее возвращение. Принцесса Мария напоследок обняла подругу и тихо прошептала на ухо: «Будьте щаслифы, Анастази. Только будьте щаслифы». Все это было словно не с ней. Анна любила принцессу Марию искренно и беззаветно, и мысль о том, чтобы оставить ее в одиночестве накануне свадьбы, никогда не пришла бы ей в голову. Но она ни минуты не сомневалась в том, что ей теперь делать. Она вновь поселилась в знакомом с детства, родном для нее доме на Фонтанке. Тихо заняла прежнюю комнату, как при старом бароне. Но приходила туда лишь на ночь, целые дни проводя возле Владимира. Вся последующая неделя пролетела, словно в бреду. Михаил приводил докторов, те лишь разводили руками, соглашаясь с диагнозом доктора Мандта. Придя в себя, Владимир подтверждал, что действительно не чувствовал никаких прикосновений ниже места перелома. Анна только лишь поджимала губы, но упорно не верила, самой себе представляясь сумасшедшей. Владимир гнал ее. С первого своего пробуждения гнал. Это было в один из первых дней, когда она вернулась домой. Ей никогда не забыть того его самого первого взгляда. Недоумевающего, растерянного, полного боли и неверия – это стало почти ударом для нее – а потом наполнившегося усталостью и равнодушием. - Владимир… - проговорила она, словно бы желая задержать его взгляд на себе, не дать ему ускользнуть назад, туда, где начинаются беспамятство и чернота, - Владимир, вы слышите меня? Он поморщился, будто от звука ее голоса, посмотрел ей в глаза. И тихо прошептал: - Не вернусь. Уйди. На большее сил не было. Вскоре он снова спал. А она замерла у его постели, не в силах выполнить его – не просьбу – приказ. Дальше было только хуже. Она не могла сломить его сопротивления. Он упорно молчал, не желая теперь даже глядеть на нее. А она не уходила. От него ей было теперь уже некуда идти. В один из дней явился князь Долгорукий, самолично. Кажется, он еще больше хромал, еще сильнее сгорбился, но выглядел по-прежнему суровым блюстителем чести семейства. Поджимал губы, хмурил брови. А потом разразился громкой тирадой. - Ты оставила двор, не спросив моего совета! И ради чего? Живешь у всех на виду с неженатым мужчиной, с человеком, не считающимся ни с кем, чье имя опозорено дуэлью с престолонаследником, который принес столько горя нашей семье, ославив твою сестру на весь уезд! Да еще и с калекой! Ты – Долгорукая! На тебе лежит великая ответственность – быть достойной своего рода. Он перевел дух, глядя на нее в упор. Анна же, не выдержав его обвинений, вскочила с кресла, на котором сидела чинно, с ровной спиной, и воскликнула: - Милостивый государь, - она так и не научилась называть его батюшкой, - единственным, что я полагаю ценным, нося это имя – это преданность своим убеждениям. Этому я научилась от сестер. И этому буду следовать. Если честь для вас – это отсутствие слухов в салонах, то Иван Иванович научил меня иначе понимать честь. - Иван всегда был вольнодумцем! – проворчал князь. - Потому что крепостную воспитал как дворянку? Петр Михайлович поморщился, а потом лицо его чудесным образом смягчилось. - Настенька, - промолвил он заискивающе, подбирая каждое слово, - ты и есть дворянка. Прошу тебя, подумай если не о себе, то хоть о Софье. О нас и без того толков много. А теперь этот твой необдуманный… необдуманный поступок. Быть может, для себя ты все решила, но ведь Сонечка еще только невеста. Кто возьмет ее замуж? - Зная Софью Петровну, я уверена, что кто бы ни взял – это будет человек достойный. Анна присела в книксене, давая понять, что разговор окончен, но Петр Михайлович схватил ее за руку: - Неужели ты все еще любишь этого недостойного человека, Анастасия? – сурово произнес он. - Я никогда не позволю вам говорить о Владимире Ивановиче в таком тоне, - прошипела Анна, отдергивая руку. - От него, от него одного все беды, - запричитал старик. - Все наши беды в нас самих, - холодно ответила Анна и пошла прочь. Внутри нее впервые за долгое время проснулось настоящее человеческое чувство – и чувство это было яростью. Странно. Смешно. От осознания произошедшего, от понимания себя в этот час она пребывала в эйфории. Вслед ей донесся крик старого князя: - Я только желаю тебе добра, дочь! Но она не обернулась и не ответила, надеясь, что Петр Михайлович еще долго не появится в этом доме, в котором единственной ее заботой был Владимир. Приходила и Лиза. Невысокая, чуть более пухленькая, чем обыкновенно, в прелестном своем положении, она принесла с собой запах весны и оживление. Верная себе, сразу же пожелала видеть больного – решительности ей было не занимать. Однако не пробыла у него и пятнадцати минут. Вылетела пулей, едва сдерживая слезы, а потом долго-долго, обнявшись, они рыдали с Анной в гостиной. - Не может быть, - твердила Лиза, - не может быть. Жизнь не могла обойтись с ним так жестоко. Это так несправедливо! - Он жив, по крайней мере, - заплаканная, отвечала Анна, - жив, и это главное. А с остальным – поглядим. Чудеса случаются, Лиза. - Какой он был красивый. Ты помнишь, какой он был красивый? Я любила его с самого детства, всю свою жизнь. Любила, толком никогда его не понимая. Господи, Аня, как ты будешь теперь жить? К вечеру за Лизой приехал князь Михаил. Он застал их уже успокоившихся, чинно пьющих чай – ему ни к чему было знать, каким волнением обернулась эта поездка для супруги, которую он теперь оберегал, как зеницу ока. Князь был против этого визита, но Лиза уговорила его отпустить ее в гости к Корфам. Почему-то Анну по-прежнему она причисляла к семье барона, хотя называть ее своей сестрой оказалось просто. Теперь Репнин недоверчиво поглядывал на лица девушек, ничем не выдававшие недавних слез. Пожалуй, Лиза была несколько бледнее, чем обычно, но он ожидал куда худшего. - Завтра я привезу к вам доктора Ренье, - сказал он деловито, - он в Петербурге всего-то на неделю – путешествует в Гельсингфорс. Большая удача, что он согласился осмотреть Владимира. - Немецкая медицина оказалась бессильна, переходим к французской, - невесело ответила Анна, - благодарю вас, Михаил Александрович, мы будем надеяться, что он скажет что-то более обнадеживающее, чем все прочие доктора. - Владимир без изменений? – спросил Миша огорченно. - Сегодня согласился поесть. Справедливости ради следовало добавить, что желудок барона не принял бульон, заботливо приготовленный кухаркой, и тот вскоре очутился в медном тазу, быстро подставленном Анной. - Прекрасно, - ответил Миша, - но я все-таки очень рекомендую вам нанять опытную сиделку. Вы не справитесь одна. Это слишком тяжкая ноша для молоденькой женщины. Или возьмите, в конце концов, кого-нибудь из дворовых. - Я справляюсь. - Сейчас, пока он наполовину в бессознательном состоянии вы справляетесь. Вам обоим будет трудно и больно, когда он придет в себя и наберется сил. Не унижайте его еще и этим. - Благодарю вас, Михаил Александрович, - с улыбкой ответила она, и по глазам ее было видно, что едва ли княжна прислушается к совету друга. После ухода Репниных между Анной и Владимиром состоялся первый настоящий разговор. Она вошла к нему в комнату, по обыкновению, чтобы посидеть немного у его постели. Эта привычка появилась у нее сразу. Она подолгу глядела на его черты, нетвердые, размытые в неровном мерцании свечей. Днем, при ясном солнечном свете, он выглядел измученным, посеревшим, будто это был не он. А в полумраке снова напоминал самого себя, прежнего. Она привыкла говорить с ним, слушая в ответ одно лишь его дыхание. И понимала, что в эти минуты он, наконец, совершенно и безраздельно принадлежит ей, как не принадлежал никогда раньше. Крепостная и барин будто поменялись местами. Но, Господи, как сильно она желала повернуть время вспять и вновь принадлежать ему! К ее удивлению, едва войдя, она наткнулась на его впервые за это время до конца осознанный и острый взгляд. Замерла на месте, не зная, куда деть собственные глаза. Он смотрел на нее безотрывно, долго, будто вбирал каждую частицу – нет, не тела ее – души. - У вас дурная привычка приходить ко мне по ночам, - сказал он то ли в шутку, то ли серьезно. Анна не нашлась, что ответить. А Владимир продолжил: - Итак, теперь вы намерены изображать из себя сиделку. Браво! Тугой ком в груди ее расслабился. Колючим, обозленным, с таким ядовитым взглядом он был ей привычен – всю жизнь он был таким. Теперь она понимала, почему, и это не пугало ее. - Я просто хочу быть подле вас, - ответила она тихо и приблизилась. Владимир вздрогнул. - Мне ни к чему ваши жертвы, - голос его звучал сухо и равнодушно. - Это не жертва. - А что же еще! – сердито воскликнул он. – Жить с калекой, который не в состоянии добраться самостоятельно до ночной вазы! Ведь вы все равно не выдержите, все равно уйдете. Так сделайте милость – уходите сейчас! Анна побледнела. Его откровенная грубость и почти обвинение в малодушии покоробили ее. Но это был Владимир! Тот самый Владимир, который стоял перед ней на коленях и умолял ее, бывшую крепостную, стать его женой. Никогда, никогда она не была крепостной для него – даже, если он сам себя пытался убедить в этом. Тогда он готов был бросить мир к ее ногам, жертвуя своим положением в обществе. Теперь у него не было ничего, чтобы дать ей. И он поступал так, как она и ожидала – пытался ее прогнать. Но последние его слова! Он так и не смягчился, так и не сумел пережить тот страшный день… - Я пойду в свою комнату, вы постараетесь заснуть, а завтра утром мы с вами поговорим, - мягко проговорила она, - а теперь постарайтесь успокоиться. - Ежели вы хотите говорить, то мы будем говорить сейчас. Завтра я надеюсь вас уже не видеть в своем доме. Анна вздернула подбородок. - Как вам будет угодно, - почти сердито проговорила она и вышла прочь, закрыв за собой дверь. А барон Корф, откинувшись на подушки, закрыл глаза и тихо-тихо простонал: - Аня…