Архивное

      Он перестал знать покой в ту майскую ночь две тысячи восьмого года, когда прибыл новый объект на базу Зоны 50. Три часа доктор Таракан бесцельно шатался, пытаясь выяснить у работников, кого же они привезли, двигаясь по своей камере от стены к стене и подглядывая через щелку между дверью и полом, подобно шпиону, выискивая всю новую информацию.       Вот так все и началось – бесчисленные удивленные взгляды друг на друга, вскрики, преодоление страхов и отвращения, отрешенность, монологи о прекрасном женихе, который ни перед чем не остановится, лишь бы она была рядом, беседы о том, что было и что ждет за той стороной многослойных титановых стен.       Но доктор Таракан был иного мнения о той жизни, нежели она: для него боле не было другой реальности, не было боле другой жизни, кроме тех быстротечных часов, когда они впятером сидели в большом зале и занимались своими делами, чтобы не умереть от скуки. Теперь для него время между этими прогулками – бессмысленная пустота. Вечера, когда он не слышит её звучный голос – сплошная нескончаемая лихорадка напряженного ожидания. Кажется, теперь он только и делал, что сидел, уставившись на часы, и торопил время, мастеря что-то невообразимое, чтобы снова оказаться рядом с ней. Так близко, так близко… и в то же время так далеко… и низко, подобно мелкому паразиту, ерзающему в её ногах.       Жизнь начала рушиться вокруг него, подобно дому без фундамента, неспособному выдержать первый же толчок землетрясения. Доктор вдруг понял, что ничего у него совсем нет. Нет убежища. Нет места, где прятаться. Ад – это не место, это состояние души и тела. Ад – это одержимость голосом, телом, именем…       Он стал одержим Гигантикой, его охватило неодолимое и отвратительное желание обладать тем, что было для него абсолютно недоступно ни в нынешнем, ни в прежнем состоянии. Он чувствовал себя так, словно почти пятьдесят лет пролежал в коме, а теперь проснулся, охваченный диким звериным голодом. Таракан пытался взглянуть на себя со стороны, пытался с презрительной беспристрастностью высмеивать собственную слабость и чувствительность, объяснить себе самому, что совершенно неприлично томиться от любви к женщине, которая уже отдала свое согласие, подобно зеленому юнцу, в его годы. Особенно в его годы – а ведь это почти без малого век.       Его чувства были абсолютно непристойны, их следовало выдрать с корнем из ненавистного чудовищного тела и сжечь на задворках больного разума, подобно чертополоху, мешавшему расти непорочным маргариткам прагматично-эмпирического мышления.       Он поклялся, что никогда больше не выйдет к обеду, пока не сделает такое устройство, дарующее этой беловолосой особе шанс на нормальную и счастливую жизнь с тем благородным мальчиком, который по её рассказам был куда более хорошим человеком, нежели он сам. Даже если ему будут угрожать танк или ракетные войска, он не выйдет. Будет сидеть в своей камере денно и нощно, как рак-отшельник в своей раковине, утопая в науке, размышлениях и горах бытового мусора.       Где-нибудь когда-нибудь в лабиринте его сознания отыщется достаточно глубокая яма, чтобы похоронить в ней это постыднонежное чувство к ней. Если он зароется достаточно глубоко и быстро, как обезумевший крот, может быть, он сумеет защититься от боли… от невообразимой боли! Однако, все, что попадалось ему на глаза в его камере под номером два, вызывало изумленный ужас. Таракан как будто впервые увидел, что его камера напоминала заброшенный чердак, и что спал он в груде мусора. В мусоре! Со всех сторон его окружали жуткие знаки жизни, которую он сам для себя избрал, к которой он мог привести все человечество, если бы его не схватили служащие Зоны 50. Он в ужасе разглядывал обиталище подгнивающего мертвеца. Да что же доктор делал в этой гробнице? Он же был жив! Он был жив! Он был жив, и все же никогда не жил до сей поры.

***

Я просто плохой человек

      Эти слова всегда были всем ответом на все вопросы, связанные с ним, с его бывшим родом занятий, с его историей. И даже на просьбы о том, чтобы рассказать, почему же он такой плохой, он так же беспристрастно отвечал:

Вы не поймете

      Возможно, и поняли бы, но сколько пришлось переворошить событий из той застенной жизни, сколько пришлось углубляться в память, сколько пришлось промотать все ранее сказанное, чтобы донести до слушателя одну единственную мысль – он плохой человек.

***

      И время все катилось по горам мусора и гладкому полу, и наступило время отбоя. То время, когда предназначавшийся для побега ход в стене должен был быть продлен на пару футов ближе к свободе, но теперь же он служит не такой уж и благородной цели – подглядывание за молодыми двадцатиметровыми женщинами. Как низко это было для него... слишком низко.       Когда дали отбой доктор таракан отодвинул старую стиральную машину, и перед ним раскрылась дыра, в которую еле пролезала его огромная голова. Он залез в тоннель и начал свой отсчет шагов, чтобы подсчитать, сколько же осталось.       ...5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31...       В тоннеле было тихо, как в капсуле дезинтегратора, накатывало чувство клаустрофобии, становилось трудно дышать; каждое движение отдавалось глухим стуком о стену, и он все яснее видел свою собственную глупость. Он не должен был заниматься подобным - этот тоннель не был сделан им, точнее выгрызен, чтобы он шпионил за молодыми особами, которые сладко спят. Даже если Сьюзан и забылась сном, то может так же легко проснуться или раздавить его, приблизившегося к ней слишком близко.       "Что за глупец! Зачем это делаю!? Незачем было это делать! Незачем! Старый дурак!"       ... 48, 49, 50, 51, 52, 53, 54, 55, 56, 57, 58, 59, 60, 61, 62, 63, 64, 65, 66, 67, 68, 69, 70, 71...       Как же он устал! Все теперь приходилось делать с усилием, все эти сотни ходов, устремляющихся в бесконечность… трудно поверить, что каких-то полгода назад он пролетал их, не замечая. Все это дело напоминало ему какой-то кошмарный проект, который он никак не мог выполнить в срок и удерживаясь в рамках госбюджета. Что ж… Его научный руководитель в университете говорил когда-то, что если ты сильно промахнулся с оценкой данных, остается только одно – быть готовым терпеть бесчисленные перерасчеты и жалобы. Но, вместо того, чтобы последовать этому мудрому совету, он вел себя, как обезумевший игрок в казино, неустанно пренебрегая расчетами, не раздумывая, к чему это может привести в результате. Право, он, кажется, бросил делать расчеты с того времени, сколько он с остальными здесь находился.       84, 85, 86, 87, 88, 89, 90, 91, 92, 93, 94, 95, 96, 97, 98, 99, 100,101, 102, 103, 104, 105, 106, 107.       Он оказался за плакатом, с другой стороны еще горел свет, Сюзан готовилась ко сну. Её фигура виднелась за бумагой, словно тень. Когда доктор ждал, он прикасался к тени на плакате и представлял себе то, как сам дотрагивается до неё. Это напоминало момент из детства - первый эротический опыт, когда малец застукал родителей за процессом, в результате которого рождаются дети. Теперь же он корил себя за то, что пришел сюда, за то, что преодолел стосемишаговый путь от камеры к своему личному эшафоту – все это напоминало настоящую тюрьму для смертников. Она выключила свет и улеглась на нарах, девушка ворочалась и тяжело выдыхала

***

      Пришлось долго ждать за плитой, пока Сьюзан заснет, но, наконец, он услышал её мирное дыхание. Доктор чувствовал кончиками усиков, как течет по её сосудам горячая молодая кровь. Он стоял неподвижно в своем укрытии, а она тихо дремала и иногда дергалась на нарах, словно ей снился кошмар.       "Ах! Если бы она знала, каким кошмаром обернулась для меня вся долгая жизнь» - подумал таракан"       Он спрыгнул с выступа в проделанной дыре, чтобы приблизиться к спящей, но даже присутствие рядом с её теплым, мягким и гладким телом не могло утешить его, даже наоборот – убивало его. Сьюзан спала почти нагая: на ней была свободная футболка с эмблемой Зоны 50, которая еле прикрывала её упругие крупные бедра, что таракан мог видеть её нижнее белье, сшитое специально для Гигантики. Наверное, если он прикоснулся даже к её ногтю, то у таракана сердце бы остановилось. Но нет. Он прикоснулся кончиками пальцев к её венке, видневшейся синей змейкой под белесой кожей, и остался жив.       Доктор подошел к её голове и взял белые пряди в руки, потом приблизил их к своей голове, чтобы почувствовать их запах. Эта манипуляция с волосами показалась ему каким-то страшным издевательством, и он в тоскливом отчаянии отпрянул от неё, отвернувшись. Таракан услышал то, как Сьюзан во сне что-то бормочет, и тут же повернулся к ней обратно. На её овальном лице поблескивала улыбка, веки её чуть подрагивали.       "Мне стыдно за то, кем я стал. Но я ничего не могу с этим поделать".       Таракан положил ладони на её щеку, покрытую веснушками и поцеловал её. Но женщина не убила его за подобное, в ответ на эти действия он услышал из её уст неясное "Дерек". Это любовь, которую никто не собирался отдавать ему. Это лепестки, которые никогда не раскроются по своей воле, даже в ответ на самые сильные стимуляции. Доктор стоял и смотрел, как Сьюзан спала и как задиралась её футболка при каждом непроизвольном движении в быструю фазу сна.       "Не надо было сюда приходить" - теперь он точно больше не будет спать по ночам, а ходить сюда и любоваться ею, теша свою искаженную похоть. Если бы он только мог, он бы сделал её своей.       Убийца, шарлатан, бессовестный садист, презренный таракан… но на преступление против чувств он не был способен. Он не мог взять у нее ничего, что она не дала бы ему сама, вроде приветливой улыбки или доброго слова. Так что он лучше закроет тоннель и вернется к науке и средству, чтобы её уменьшить. Пусть бежит отсюда без оглядки, как из страшного сна, пусть больше не мозолит ему глаза и не разрывает его сердце на части.       Спокойной ночи, Сьюзан!