Имя им Легион

Робин окружало море песка, шепчущегося о вечности. Пустынный остров, на котором не было и следа живого, знойным днём прогревался до самого основания. Идти в сердце этих песков было жарко и глупо, но Робин шла. Пригодилась сила её фрукта: свить из фантомных рук навес оказалось просто. Солнечные ожоги ненастоящих рук были похожи на щекотку и боли не несли. Ярко-рыжее светило на пустыне небосвода продолжало злиться и жечь ненастоящую кожу. Зачем она шла вперёд? Куда «вперёд»? Что её зовёт и почему она так упорно, шаг за шагом, проваливаясь в зыбкий песок почти по колени, идёт на этот зов? Робин почти не удивилась, когда заметила на горизонте скелет разрушенного храма. Его кости-колонны при приближении оказались намного выше, чем она могла вообразить. Идти до руин пришлось долго — пустыня и жар существенно искажали расстояние. К скелету храма вели изумительно чистые мраморные ступени. Камень был прекрасно отшлифован и не носил на себе ни трещин, ни потемнений. Нереальная белизна. В сердце у женщины чёрным зверем ворочался страх, и каждую ступень приходилось практически завоёвывать в бое с собственным ужасом. Губы у Робин высохли до корки, навес из рук распался, солнце жгло настоящую кожу. На то, чтобы преодолеть четыре мраморных ступени, женщине потребовался час. Храм не сохранил своей красоты. После грабежа и бесчисленных нападений, унёсших за собой все сокровища этого места, осталось только озлобленное на весь мир существо, скалящее свои кости в небо. Усталый путник не нашёл бы здесь тени, паломник — веры, а просящий утешения. Остался только алтарь и его ноша: толстый книжный молитвенник всё также лежал на богато украшенном подносе, точно и не было сотен грабительских налётов. Робин подошла к алтарю. Мозаика у неё под ногами хрустела и ломалась, как старая скорлупа. Уже нельзя было сказать, что было изображено раньше на полу: птицы? Ангелы? Цветы? Люди, умирающие в адских муках жертвоприношения? Рядом с молитвенником стояла крошечная шкатулка, в которой на протёртом бархате покоился человеческий палец. Мясо с него успело сгнить сотни лет назад. Книга закрывалась на костяную защёлку. Небольшое отверстие прямо говорило о необходимости найти ключ, чтобы вскрыть последнюю преграду перед нутром странного гримуара. К замку в виде детской челюсти, идеально подошёл ключ-палец от более взрослого скелета. Фаланговые кости были скреплены странным раствором и свободно двигались, как у живого человека. Также двигался Брук: без связок, без мышц и кожи, на одной силе своей души. Увиденному Робин не удивилась. С тихим стоном книга открылась. Она звучала, как обычный человек, и её страницы оказались вышиты именно из человеческой кожи. Робин за свою жизнь передержала столько различных книг, что могла безошибочно определить, из чего они сделали: телячья кожа мягкая, козья обладает большой упругостью; хорошо выделанный пергамент мало чем отличается от качественного папируса; келая искусственная бумага, к которой пристрастились дозорные, ощущалась бездушной. Человеческая кожа самая нежная. Но только не детская, та слишком быстро рвётся даже в самых осторожных руках. На пальце-ключе обнаружилась гравировка. Символов Робин не знала и не понимала. Вопреки её опасениям, книга говорила с ней на понятном языке. На страницах молитвенника проступали и исчезали картины прошлого и будущего, настоящее распадалось на миллиарды новых ветвей, и каждая из этих реальностей плодилась и цвела дальше. Некоторые загибались и хирели, другие приносили обильные плоды. Множество миров, у всех один исток, одна история, вечная, как ничто иное. Дыхание Робин срывалось, она едва могла заставить себя проталкивать ледяной воздух в лёгкие. Её глаза больше не были её глазами: сквозь них на эту реальность смотрели все другие существа, обитающие во вселенной. Во всех вселенных! Робин задыхалась и хрипела, а перед её внутренним взором разворачивалась та История, которую она всегда искала. Робин видела, что и как ей стоит делать в будущем, чтобы найти Рио понеглиф, чтобы капитан стал Королём, навигатор написала карту мира, доктор нашёл лекарство… чтобы все они достигли своего предела и ушли в новую бесконечность миров за новыми приключениями и историями. Но для всего этого ей было нужно дышать. Заталкивать в лёгкие воздух, слишком холодный для знойного дня. Жить, заставлять своё тело работать, качать кровь и потреблять кислород. Для жизни ей было нужно оторваться от источника этого бесконечного знания и отречься от своей божественной сущности, которую Робин только что обрела. Оставить все миры, все вариации миров без её глаз и внимания, осиротить их без её божественности. Дышать. Жить. Чувствовать. Забыть всё, что узнала только что. — Ты — Азазель? — спрашивал молитвенник сотней разных голосов. — Тёмное знание, тайные умения! Ты — это он? Ты знаешь все тайны миров или же ты обычная женщина? Чтобы закрыть глаза и вдохнуть ледяной и обжигающий воздух, Робин не потребовалось ни капли самообладания. Она не мучилась выбором и не пребывала в раздумьях. Знания всех миров не стоили и капли горя её семьи. Молитвенник лежал перед ней, распахнутый и обнажённый. В нём не было тайн и силы, которая наполняла Робин мгновение назад. Это была просто опасная книга, священный фолиант, способный убивать и благословлять одновременно. Робин взяла книгу в руки. Та оказалась неожиданно лёгкой, словно пыталась понравиться женщине изо всех сил. Робин знала, что ей нужно делать. Это будет опасно, плохо, зло, она испытает огромное разочарование и боль, её сердце будет разбито без возможности вновь собраться воедино из миллиона осколков. Книга пахла сырой землёй и плесенью, голова Робин кружилась от этого смрада и собственной безрассудной смелости. Она чувствовала, как в наведённом восторге замирало её сердце и как ледяные искры прошивали её лёгкие. Лишь немного расслабишься, дашь волю этой силе — и вновь соединишься с вечностью и бесконечным множеством миров. Показывать такое другим было страшно, обрекать накама на страдания — тем более. Но в том всезнании, что жило в голове Робин мгновения назад, не было сомнений: книгу необходимо отнести на корабль. Её семья… они справятся. Они всегда побеждали своих врагов, так почему же должны проиграть теперь? Враг хорошо знаком и нет никого более близкого, чем он. Враг — они сами.