Талый снег

TK from ling tosite sigure — white silence

История нежной — как снег — девушки начиналась хорошо и светло. У неё вовсе не было причин, чтоб сильно расстраиваться и горько плакать, обильно покрывая подушку прозрачными, словно талая вода, слезами. Она была красива, даже — очаровательна, умна. Она пережила обыденные, стандартные вещи: разбитые молодые мечты, мелкие неудачи, падения, взлёты, неловкости. Эта второстепенная героиня повести о ночных городах, снеге и большой любви могла просто и в радость жить, мягко улыбаясь красивыми бледными губами. Детство, успехи в школе, радостные дни рождения зимой — всё в полном порядке и залито светом. Разве что мальчик, которого она по-настоящему сильно любила, был немного прохладным и странным… Их отношения нельзя было назвать обыкновенными: прочие юноши и девушки вели себя иначе, страдали по каким-то другим причинам. К слову, и сама героиня, вопреки всякой нормальности своего бытия, вряд ли являлась одной из самых обычных девушек в мире. Её удивительно длинные и пушистые ресницы, которые она никогда не красила, были почти белыми — словно ледяная крошка, упав с волос, так и осталась лежать на них, не растаяв. Казалось, эти ресницы могли укрыть её большие, блестящие голубые глаза так же плотно, как птичьи крылья. Она была на редкость спокойной, тихой и, наверное, даже никогда не капризничала. Возможно, она была талантлива и перспективна, но — просто сидела, сложа руки и смотря, как её жизнь, точно ребёнок, в воспитании которого она не принимала участие, меняется сама по себе; в хрупком бледном теле словно не хватало сил на рвение к победам, высотам, переменам. А всем, кто знал эту девушку, казалось, что у той вовсе нет имени. Ни одно ей не подходило, ни одно не вмещало её светлый, нечёткий образ в свои буквы. Девушка так и была «ей». Город, в котором девушка и её мальчик жили, был большим, снежным, а его незаметное дыхание — глубоким и чистым. Птицы, пролетавшие высоко над ним, видели километры разноцветных огней, укрытых куполом бархатного ультрамаринового неба. Под водянистым покровом этих небес и призрачных огоньков она смело шептала юноше о своей любви; и это было абсолютно нормально и привычно им обоим. Город любил их, а они — его. Казалось, город вновь и вновь подталкивал их в спину к поцелую слабым ветром, сильнее разжигая их любовь, когда они гуляли тёмными вечерами по его заснеженным улицам. Они ходили по запутанным улочкам между строгих высоток, мерцавших голубыми и розовыми огнями. В таких закоулках было совершенно безлюдно, не пробегало ни одной заплутавшей тени. Снежное, поразительно тёмное и глубокое небо смыкалось над головами юноши и девушки, аккуратно искря звёздами и городскими отсветами. Шорох от крыльев птиц, разрезавших хрустальный воздух, и мерный звон светофора, вдруг переключившегося с красного на зелёный, сливались в музыку. От красоты и любви девушке и её мальчику щемило сердце, и они, стараясь разделить, вылить эту сладкую боль, постоянно улыбались, целовались, крепко сжимали друг другу ладони. В такие моменты даже кареглазый сдержанный мальчик в полной мере дарил свои чувства и ласку. Он был музыкантом, поэтому бо́льшую часть нежности и любви отдавал альбому с нотами и гитарным струнам, без ограничений черпая вдохновение в снежном образе своей девушки. Они встретили друг друга как бы невзначай одной из зим. Его тёмные волосы, припорошенные снегом, задумчивые глаза, пальцы именно как у музыканта и с первых же минут уловимое свечение души запали ей в сердце и так и не отпустили. Любовь, которую она испытывала к нему, действительно была настоящей, и он ценил это, а её красота, чистое сердце, скрытая необыкновенность тоже не оставляли его равнодушным. Просто он не мог сполна этого показать. Юноша казался не таким счастливым, как девушка; может, из-за того, что глаза — тёмные, а может, из-за тяги к музыке, которая забирала у него много сил. Девушка обожала его игру. Звуками он укрывал её, точно звёздами и искрящимся снегом; слушая, она всегда прикрывала глаза, наклоняла голову, её пушистые ресницы подрагивали, как крылья бабочки, а длинные белые волосы едва заметно спадали на плечи и струились по груди. Наверное, жизнь прекрасной, доброй и нежной героини действительно искрилась, как снег на полуденном солнце, пока печаль, с рождения еле заметным тёмным крылом оставившая на девушке свою печать, не пробралась прямо в сердце. Девушка знала необычную легенду об одном старом, обшарпанном городе, бледные кирпичные дома которого, несмотря на ветхость, перешёптывались между собой заблудившимся ветром, жили — как могли. Снег укрывал их пуховым одеялом, редкие вьюги шептали сказки и воспоминания о светлом прошлом, навевая добрые сны. Мощённые камнем дорожки и тротуары навсегда скрылись и уснули под сугробами. Почти все огни погасли, затухли; лишь изредка зажигались фонари или окна невысоких домов, вдруг ненадолго стряхнувших свою многолетнюю печаль. Провода, протянутые от одной крыши к другой, умерли, замерли, покрытые инеем и льдом. Над всем этим приютом снов, одиночества и печали простиралось гладкое сине-голубое небо, вечно по́зднее; прояснялось оно изредка, обычно — ближе к ночи, когда пушистые и тяжёлые снеговые облака улетали набраться сил и повидать другой мир: яркий, счастливый, оживлённый. Когда-то давно этот город был густо населён людьми, он развивался и дышал полной грудью, но в конечном итоге опустел и замкнулся — любому счастью и любой истории рано или поздно приходит конец. Легенду девушка узнала то ли от матери, то ли по секрету от одной из детских подруг, или вовсе из книги. Эта легенда понравилась тогда ещё маленькой девочке, и первое время она часто размышляла над ней — ведь легенда была волшебна, красива и печальна, — но вскоре позабыла. Лишь спустя несколько лет, когда в отражении стёкол своего города она увидела искажённое бледное небо, она вспомнила легенду и вновь загорелась мыслями о ней. Тот сказочный город казался ей близким, похожим на неё саму, родным. Однако, думала она, она ни за что не отправилась бы жить в нём, ведь там крайне одиноко, почти не горят огни, дома — неприветливые. Она бы не смогла его полюбить, ни за что не смогла. Разве он стоил того? Её город был в десятки раз лучше; было бы здорово превратить город из легенды — в её. Изменить. Перестроить. Стереть его, прежний. Она даже подумала, что город из легенды и тот, в котором жила, чем-то похожи, только, разумеется, второй был не в сравнение лучше, больше, красивее. Живее. Только в нём стоило жить и любить, только в нём, как она считала, она способна была быть счастлива. Её суждение было справедливо, но она не знала, что слова, которые она говорила, на самом деле ранили её прямо в сердце. Впрочем, её сердце, чистое, блестящее и хрупко-выносливое, как алмаз, было не главной проблемой. Она бы так и жила с нарастающей внутри тьмой, печалью, даже не замечая этого. Только все слова, которые она произносила, безжалостно ломали пространство. Тот вечер был особенно прекрасным: казалось, что звёзды и городские огни светят ярче, веселее, снег идёт как никогда пушистый и мягкий — хоть лепи из него варежки или вяжи плед; морозец был лёгкий, темнота окутывала всё вокруг синей тенью. Блики переливались по улицам в забавном танце. Город наполнялся всё новыми огоньками и снежинками. Девушка шла с мальчиком — который, впрочем, уже вырос из этого ласкового слова — за руку, и они шептали друг другу что-то хорошее: об их городе, о том, как провели день, о своей любви. Снег падал им на плечи, путался в волосах. Было спокойно и тихо, лишь огни станций, небоскрёбов и домов встревоженно моргали, а проезжавшие мимо машины взбивали колёсами испачканный снег. Героиня плотнее прижалась к плечу мерно и уверенно шагавшего юноши и прикрыла глаза. Город, который она действительно сильно любила, дотрагивался до её сердца, снежинками и ветром целовал в белоснежную щёку; трудно сказать, кого она любила больше: город или давно повзрослевшего мальчика. Она любила их как-то парно, неотделимо друг от друга; если бы она и этот молодой человек оказались в другом городе, девушка наверняка стала бы искать в парне пометки любимого города: бледную кожу, блестящие глаза, волшебную пыль на куртке или запах. Иначе — никак. Вспомнив о позабытой легенде из детства, девушка немедленно захотела поделиться ей с юношей. Она рассказывала о ней беззаботно — так же, как и привыкла жить, не оглядываясь на опасности. Она не думала, что слова, сказанные ей без особой оглядки, могут распахнуть дверь в мир печали и боли. — …но то нехороший город. Если бы родилась там, то вряд ли бы его любила. Наш с тобой гораздо лучше, а тот походит лишь на его подделку, — закончила она. — Не говори так, — сказал парень ровным, сильным голосом, чуть крепче сжимая её холодные пальцы. Она вопросительно взглянула на него из-под пушистых белых ресниц, но так и не получила ответа. — А разве что-то не так?.. — она подняла брови, и в её голосе послышалось что-то виноватое, затем — незнакомо-грустное. Юноше показалось, что в её глазах перевернулся мрак. — Ведь ни в каком другом городе не будет так красиво и хорошо, как здесь. Представляешь, если найти тот маленький городок на карте, поехать туда на время: посмотреть, что к чему. Его можно было бы изменить, сделать таким, как мечтаешь. Я бы этого очень хотела: найти его, откопать из снега, сделать всё по-своему. А потом назвать этот город твоим именем. О нас бы тогда все узнали, — она засмеялась. — Замечательная мечта, правда? Только… отчего-то сердце колет. — Она остановилась, слегка наклонившись. Она подумала, что у неё закружилась голова, но на самом деле пространство вдруг стало ломаться, искажаться. В её сердце отчаянно похолодало. Девушка взглянула на парня непривычно ледяными глазами. Он понял, что её ладонь вдруг пропадает из его.

Vergissmeinnicht — whispering solitude

Казалось, небо гуще затянуло синими снеговыми тучами, которые скрыли звёзды и поглотили все городские огни: точно с жаркого чуждого юга ни с того ни с сего налетела злобная, хмурая гроза. Воздух стал прозрачнее. Ветер задул холодный, штормовой, печальный, он тоскливо свистел в ушах, стонал и бил по лицу. Пространство исказилось, перемешав погоду, звуки и города в маленьком переулке. Остальные жители мегаполиса, не знавшие ни героини, ни её возлюбленного, шли в тот момент по другим заснеженным дорогам и никаких изменений не замечали. Кроме маленькой пространственной дыры, разрезавшей воздух, самое сердце города, всё было по-прежнему, снег неизменно падал на здания, бледные фонари и дороги. Не понимая, что происходит, но подсознательно чувствуя суть, девушка спешно призналась парню в любви под тёмным небом и сиянием далёких, закрытых облаками звёзд и фонарей, а потом он исчез с её глаз, будто унесённый неизвестно откуда налетевшим порывистым ветром. Она, словно зная, что вот-вот исчезнет, поцеловала его особенно крепко; ветер холодными и ловкими пальцами трогал её кожу и волосы. Поцелуй вдруг стал шелестом нежных фраз — едва ощутимым. Она ломала пространство, и город, поддаваясь, не желая испытывать боли, не пытался удержать её в своём измерении. Воздух дрожал, звенел, искажался. Когда она просто — без предупреждений и объяснений — растворилась в воздухе, лопнула, сердце юноши чуть не разорвалось тоже. Пропала. Вместо её блестящих глаз — только звёзды в небе. Он кричал в скованный морозом воздух, надеясь, что она отзовётся, и не слышал, какое имя произносит. Она лишь моргнула, и, открыв глаза через мгновение, увидела чужие пустые улицы, незнакомые дома. Она узнала этот город не сразу — город, в который она боялась попасть и который её ненавидел, кричал тысячами сирен и разбитых стёкол. Тем временем юноша набирал SMS дрожащими пальцами, но сообщения не доходили до адресата. Когда город, в котором он остался один, привычно зажёг огни, подсветив тёмную кромку неба, загладив пространство, он понял, что мстительный и чужой город всё же забрал девушку. Идя рядом с ней, он будто бы чувствовал, что её слова не приведут к добру, они звенели болезненно и странно.

Chouchou — sign 0

Героиня судорожно вздохнула, зажмурилась, попав в бесцветное пустое пространство, и через полмгновения оказалась в тёмно-голубом сумраке. Всюду лежало полно снега, но не такого белоснежного и пушистого, к которому она привыкла. Дома были невысокими и бледными, небо — мутно-синим, чистым. В его глубине мерцали несколько несчастных, далёких звёздочек. Ветер дул такой же холодный и тоскливый, как за несколько секунд до исчезновения девушки. Она испуганно озиралась, не понимая, где и почему оказалась, куда пропал её мальчик, глаза которого были ничуть не меньше напуганы и широко раскрыты, чем у неё. Девушка схватилась руками за голову, присела на корточки, из её глаз покатились слёзы. Город истошно кричал, она — плакала, пока тихо не пошёл снег, скрыв облаками звёздочки. Город, дрогнув в ответ рыданиям девушки, немного стих: снег уронил голубой сумрак на дома и улицы; ветер подул слабее — город вдруг испугался сам и пожалел девушку, погладив ветерком по голове. Слёзы ещё мерцали в её глазах, но дрожь в теле постепенно угасала. Она повязала обратно слетевший с неё шарф и с опаской зашагала по улице, мягко ступая по снегу и почти не оставляя следов. Изо рта судорожно дышавшей героини шёл пар, слёзы в её красных глазах трогательно блестели, сердце громко, отчётливо билось. Город тоже не мог вспомнить её имени. То ли Соня, то ли Зоя, то ли ещё как-то снежно… Она шла по абсолютно чужому и пугающему её городу. Она не понимала, почему оказалась в нём, но надеялась, что видение скоро растает. Её душа болела и тосковала так же, как и плакавший сиренами и битой стеклянной крошкой город, которому не хватило сил, чтоб раз и навсегда сковать девушку морозом, напугать её до седины в волосах. Он лишь накричал на неё, хлестнул ветром и отобрал шарф. Ему было жаль её; поняв, насколько она похожа на него, насколько она родная, он не решился её трогать, однако затаил в разбитом, покрывшемся ледяной коркой сердце глубокую обиду. Девушка, цокая каблучками по льду и холодным тротуарам, рассматривала одинокие дома и тяжёлое небо, накрытое тучами. Она провела рукой по обшарпанным кирпичам, но, почувствовав неожиданный, едва тёплый отклик стены и увидев моргнувшее окно, испуганно отняла руку. В её городе, подумала она, почти не осталось зданий из кирпича, всё сияло глянцем, плиткой, бетон был идеально ровным, без потёртостей — приятно и красиво. Вдруг послышался протяжный, гулкий стон, хотя всё оставалось на своих местах. В конце улицы — там, где два оббитых тротуара сливались воедино — девушка заметила что-то блестящее и синее, она прищурилась, но ничего не разобрала. Дома, сгрудившиеся по бокам прямой, без единой извилины, дороги, были одинаковыми, а снег и лёд скрывали каменный узор тропы. Когда девушка подошла ближе к той точке, где обрывались тротуары, она поняла: то плескалось синее, густое, замерзающее море или же широкая, вышедшая из берегов, река. Подобрав кофейного цвета пальто, одинокая заблудившаяся героиня присела на холодный берег. Сначала море приветливо и тоскливо шумело, а снежинки таяли в нём. Иногда — надрывно вздыхало. А потом стало затягиваться льдом, волны — застыли. Вдруг небо разрезали яркие вспышки; искры, мерцая, сыпались во все стороны. Девушка подумала, что это салют, и немного успокоилась, однако на самом деле то были раны, обиды, рдеющие и наливающиеся кровью. Она просидела так долго, в одиночестве смотря на разрывающийся в небе «салют», блёстки которого падали в море. Потом вновь вспомнила о своём любимом городе: там нельзя было увидеть северное море, в которое тихо и тоскливо падают снежинки, багровые искры… Вода неожиданно затеплилась, сбросила лёд и приятно, нежно зашелестела. Мерный прибой и снег, падавший на героиню, убаюкали её. Она отошла от моря и попыталась зайти в один из домов, но внутри было гулко и холодно, она испугалась темноты, поскользнулась на ступеньке. Поэтому девушка, не в силах бороть печаль и сонливость, заснула прямо на улице, в окружении мягкого снега, обнимавшего её плечи, среди мороза, печально свистевшего ветра и холодных незнакомых домов. Мутные синие небеса прикрыли её своим крылом, а тусклые звёздочки украдкой любовались её красотой. Пока девушка беззаботно спала, город точно свернулся вокруг неё клубком: плакал, роняя льдинки на её волосы, обнимал, тяжело вздыхал, навевал ей особые сны — прямиком от израненного сердца. Девушке снились рыдания этого одинокого городка, печальные, мигающие окнами-глазницами дома; как прозрачные постаревшие руки города тянутся к её волосам, а ветер шепчет: «За что ты так поступила, почему не осталась?.. За что?.. Почему?..» Сон был крепким, но тяжёлым — страшно и тоскливо. «Почему предала?.. Почему променяла?..» «Почему так жестока?» Знала ли девушка, что слова, сказанные ей без особой оглядки, могут распахнуть дверь в мир печали и боли? Город, который она разбила изнутри, с са́мой его сердцевины, показал ей другую жизнь, открыл глаза и изменил: она жила в нём, менялась и росла, в конечном итоге поняв, как ошибалась. Её характер и внешность достались ей по случайности от старого убитого города, она была его последней надеждой, а так с ним обошлась. Город был человечным и живым, чувствовал всё остро и болезненно, а она этого не понимала. Как не понимала и того, что была должна ему всем: жизнью, любовью, сердцем, а восхищалась другим, на самом деле чужим ей городом. Такую обиду сложно превозмочь и простить. В обозлённом городе девушка сильно замёрзла: ресницы, волосы, кожа — в иней. Проснувшись, она со страхом и грустью обнаружила, что видение не пропало, она всё ещё одна в незнакомом убогом городе; даже утро не наступило: небо было по-прежнему синее и затянутое снеговыми тучами. Она плакала и кашляла — простыла. В снежном сумраке её покрасневшие глаза, наполненные слезами, казались звёздным небом. Ветер шептал ей: «Не кричи, детка. Ты не должна». Она не слушала, ей до слёз хотелось домой. Никогда в жизни она ничего так не желала, как вернуться в её любимый прекрасный город, пройтись по его улочкам и вдохнуть его запах. Обиженный город, хоть и имел бесконечно любящее и жалостливое сердце, остро высушивал морозом её слезы на щеках, кричал на неё гулом и треском разбитого стекла. А ведь всё так хорошо начиналось в её жизни. У девушки поднялась температура, она бесконечно плакала и кашляла, закрывая лицо руками. Ни родной ей снег, ни звёзды в небе, ни готовые принять её в свои прохладные, но любящие объятья дома не интересовали и не прельщали её. Ей было страшно, плохо и холодно в безлюдном городе. — Почему всё так получилось? Почему это происходит? — сквозь рыданья повторяла она. Город же незамедлительно ей отвечал и едва разборчивым гулом рассказывал о своих чувствах: как ему больно и обидно за то, что человек, в которого он вложил всю свою душу, предал его и отчаянно не любил. Ещё в самом раннем, бессознательном детстве сердце девушки сделало неправильный выбор: променяло родное на красивое и глянцевое. Это, из последних сил говорил город, всё равно, что восхищаться всеми вокруг, но себя не любить: долго не протянешь. Он знал это не понаслышке. Из-за жара мысли героини путались, она теряла суть того, о чём идёт речь, но глубоко в сердце поняла: она была должна этому городу, как родной матери, а считала его лишь суррогатом, подделкой красоты и счастья. На эту историю её сердце болезненно отозвалось. Она утёрла слёзы и прислонилась головой к потеплевшему дому. Мороз стал мягче, вскоре и вовсе потеплело, будто ранней весной. Город утих, снег перестал идти, а в закоулках, где его было мало, даже подтаял. Городу было жаль заболевшую девушку, но вылечить её он не мог. Ему было стыдно и горько, что он так поступил, хотя и он, и девушка понимали: она этого заслужила. Пробравшись в невысокий, с заедающей дверью дом, девушка утёрла со лба пот, ослабила шарф. Температура и кашель съедали её, но она надеялась, что, если немного отлежится в сухом уголке дома, ей полегчает. Все дни, пока она болела, город в ущерб собственному здоровью согревал улицы, плавил снег. Температура у девушки спала, кашель же, пусть и стал немного слабее, не унимался. Город раздирали жалость, стыд и обида, он выл, как десяток голодных собак. Когда ей стало легче, она, покрепче замотав шарфом грудь и шею, отправилась посмотреть на потеплевший город. Там, где снег подтаял, виднелись неброские узоры мощённых камнем дорожек, редкие фонари очистились от наледи, на карнизах однообразных домов виднелись блестящие переливающиеся сосульки; всё в городе выглядело милым и сверкающим, но крайне простым, уставшим и облезлым. Девушка посмотрела в развидневшееся и едва посветлевшее небо: чистое, умытое, огромное, с нашитыми на него звёздочками — как будто остальные стразы со временем отлетели, — и вспомнила о своём мальчике. В городе, в котором он остался, были потрясающие звёзды. Они были настолько огромными и так ярко сияли, что искусственный свет не мог их потушить. Ночные огни там были синие, голубые, серебряные, с редкими красными и зелёными крапинками. В её же — тусклые, с болезненной желтизной. Город застонал, резко похолодало; девушка осипшим голосом попросила прощения, закашлялась, она гладила рукой стены и дорожки, лишь бы город не плакал. За то время, что она провела в затхлом доме с жаром, она поняла, как ошиблось её сердце и как жестоки были сказанные ею слова. Она была не права по отношению к этому брошенному печальному городу, который очень хотел любви и не быть одиноким. Девушка села в снег, оперлась о стенку заколоченного почтамта и провела по ней белоснежной рукой. Всю ночь она думала о мальчике, скучала по нему, но с наступлением утра его образ растаял. Из-за холода и снега у героини вновь поднялась температура, она сильно кашляла и плакала, пока вспоминала парня и скучала по нему, она не знала, что делать дальше. Ей всего лишь хотелось быть счастливой, попробовать стать значимее, чем она была всю свою жизнь. Но не получилось. Она разбила сердце и себе, и городу. Она омерзительна, хоть её и можно простить. Слёзы — всё, что ей оставалось. Город в свою очередь судорожно вздыхал, не понимая, почему его просто не могли полюбить так же, как другой город и какого-то незнакомого мальчика. Его стены из последних сил стояли на промёрзшей земле только благодаря тому, что они надеялись на чью-то ласку и любовь. А когда девушка, в чьих жилах и глянцевом сердце текла кровь, разлитая именно под небом этого городка, беспечно, по глупости его предала, он не смог этого вынести. Она его любовь не разделила, хоть и была должна. Однако — не могла. Родной высокоэтажный город и мальчик прочно вросли в её жизнь и сердце, отказаться от них было невозможно. Город был неизлечимо болен: его душу раздирало слишком много противоположных друг другу чувств, и, чтобы устоять, ему нужна была помощь миллионов людей, давно покинувших его. Он медленно умирал, хватаясь окостенелой рукой за девушку; она хотела ему помочь, пыталась, но уже не могла — поздно, и раны были глубоки. Она этот город разбила, пусть и случайно; её удар был последней каплей, последней стрелой в уставшее сердце городка. И в ответ он разодрал её на куски: лишил всего, что она любила, поселил глубоко в неё осознание, насколько неправильно она поступила, как виновата; она заболела, кашель не унимался, а душа ныла. Будущего не было, ведь девушка понимала, что в этом одиноком, холодном, без перспектив и смысла, цели, городе долго она не протянет. Её жизнь, её сердце разбилось просто в миг. Разве кто-то ожидал подобного исхода? Когда кашель начал сильнее колотить её тело, а тоска по юноше и родным до основания вгрызлась в сердце, она рыдала так сильно, что по всему городу эхом раздавались её надрывные всхлипы и крики. Разве она знала, что так выйдет? Разве должна она расплачиваться такой монетой за то, что по какой-то дурацкой случайности поломала пространство, вместе с собой забрав из города его кусок и последнюю надежду. У города уже не было сил, чтоб её держать. Ни он, ни девушка не были виноваты в том, что ни у кого из них не было сил, чтоб остаться в сердце другого. Но ничего нельзя было изменить. Девушка направилась обратно к застывшему морю: там было спокойнее и красивее. Город затих и осунулся. Ветром, заблудившимся средь малоэтажек и пустых улиц, шептал: «Прости, дорогая. Прости, что так получилось». Только извинения эти — мимо. Она, конечно, и простит, и поймёт, но ей легче не станет. Не о такой жизни она мечтала. На окраинах города обрушились дома, забытые больницы, кассы с билетами в никуда: железная дорога была погребена подо льдом и снегом. Ему было больно до крика, до визга — смертельно. Девушка ещё поплакала, глядя на море, услышав пронзительный, до мурашек, стон города, а потом ей стало легче. Ведь она не могла ничего изменить, но, как она думала, помочь городу — в её силах. И, чем дольше она жила среди этого снега, тусклого кирпича и ледяного моря, тем глубже забывала мальчика и его город. Она попыталась найти силы для того, чтобы пройтись по тем улочкам, уголкам, где она ещё не была. Всё было одинаково, но всё же симпатично. Она улыбалась домам, глядя в их окна, стряхивала иней с фонарей и покосившихся лавочек. Город пригрелся от объятий и нежности девушки, его боль немного утихла. Так они и жили: вместе, пытаясь друг другу помочь. Девушка привыкла к городу, разглядела в нём родную ей суть, городу же кроме капельки ласки ничего больше было не надо. Он кормил её замёрзшей рябиной, забытым в магазине эскимо, посылал птиц за ягодами. Девушка продолжала болеть, ослабела, но теперь не хотела бросать действительно родной ей город. Она осталась с ним наедине и приняла его; открыла сердце, словно превратившееся в хрустальную побитую точку. Конечно, долгими вечерами она вспоминала и красивый большой город, и мальчика. Он остался в воспоминаниях, как бывший герой и самый любимый принц-персонаж из сновидений. Возможно, она даже не переживала за него, забывала, но какая-то точка, царапина всё равно кровоточили в её сердце при воспоминаниях о нём. Юноша тоже грустил без неё. Но — недолго и незаметно, она растворилась в воздухе, как первый снег, подарив ему столько красоты и вдохновения, что ему хватило бы на много лет вперёд. Поэтому он скучал по ней только когда брал в руки гитару и карандаш, которым писал стихи. Его сердце умело любить, но, подобно сердцу Кая, было холодным. Их пути разошлись. Изначально не родные сердца забились в привычном, нужном ритме. По вечерам его город, объятый зимой, по-прежнему накрывался синим, обшитым блёстками бархатом и снегом; её — метался от холода к теплу, от снега к талой воде. Скудные огни судорожно мигали. Город был болен — и гораздо серьёзнее, чем девушка, — но радовался её прикосновениям, ласке, добрым словам и старался ей улыбнуться. Город был закрытым, маленьким, неполноценным миром, его не раздирали ни конфликты, ни войны, ни люди. Когда его раны, оставшиеся от прошлого, переставали ныть, в городе было тихо и спокойно как ни в какой другой точке планеты; девушке нравилось это. Она болела вместе с ним, грустила и улыбалась. Она жила в нём, меняясь. Взрослея. Пусть ей было го́лодно, а кашель не проходил, — то, что она получила взамен этому, было куда важнее: обретённый дом, искренние чувства, которые пронзили её сердце, и, наконец, прощение. За долгие годы сне́га в городе нападало столько, что его хватило бы на несколько небольших стран. Город, пригретый лаской девушки, чувствовал, что умирает. В его душе и сердце не осталось сил, он выплакал и выстрадал всё, что мог. Он слабел, его дома рушились, а пространство становилось тоньше и податливей. Снег таял и таял. Город умирал постепенно и поначалу думал, что справится с болезнью, вросшей в него, как грибок, и выживет; затем, когда понял, что шансов уже нет, просто скрывал свою участь от девушки: она была добра и мила к нему, и он не хотел рушить их недавно выстроенные отношения. Город молчал долго, пока длинные, острые лапки разрухи не подобрались прямо к его сердцевине. Здания падали прямо на глазах у девушки, рассыпаясь кирпичом и песком, с криками и стонами в последний раз мигая светом. Небо корчилось, меняло цвет; снег и ледяное море таяли. Ветер яростно сдувал прах города, ровнял его с промёрзшей землёй. Девушка была напугана, но не могла ничего сделать. Её ласки и новорожденной любви больше не хватало. Она пыталась найти сердце города, прочувствовать рукой его пробивающееся из-под земли тепло, но камни летели на неё, грозясь похоронить под собой, а пыль застилала глаза, мокрый снег проскальзывал под ногами. Город тихо и обессиленно шептал ей на ухо о том, что ничего нельзя поделать. «Прости, дорогая. Прости, что так получилось. Ты вернёшься домой, который так любишь». Но она не хотела домой и больше его не любила. Она открыла сердце городу и хотела его спасти, наладить, попробовать начать всё сначала. Но — не вышло. Город не выдержал болезни и сдался, его завеса пала. Ослабевшее пространство сломалось в который раз, за его тонкой стеной остались ручьи талого снега, стекающие в мутное море, обломки зданий, искорёженные разбитые фонари, побитые парки и разложившееся небо. И прощальный стон. «Прости, что так получилось». Город, казалось, плакал талой водой, потрескавшимися стёклами. Ветер слизал его останки, словно на ровной, пустой и одинокой земле никогда и не стояло города.

Roberto Cacciapaglia - Wild Sea

Девушка до последнего стояла среди разрухи и криков, пока пространство окончательно не разложилось. Вдруг — она оказалась на знакомой, ровной заснеженной улице, стиснутой по бокам глянцевыми небоскрёбами, сверкавшими голубыми, розовыми и серебряными огнями. Небо было низким, синим и бархатным. Она упала коленями в снег и зарыдала, хватаясь руками то за противно-идеально чистый пушистый снег, то за голову. Её кашель смешивался с всхлипами и криками. Не сумев спасти родной ей город, а лишь изуродовав его, она рыдала еще сильней, чем когда очутилась в нём. Она не знала, куда идти: ей не хотелось домой, она не представляла, что скажет родителям и знакомым. Вдруг её телефон, о котором она давно забыла, затрещал: sms от мальчика-музыканта наконец дошли до адресата. Девушка набрала его номер и лишь плакала в трубку, её горячие слёзы падали в снег и моментально плавили его. Парень прибежал быстро, поднял девушку из снега и, держа за плечи, расспрашивал обо всём, что с ней случилось. Но она не сказала ни слова, а лишь рыдала и кашляла. Городское волшебство между ними пропало. Ни поцелуев, ни улыбки. В итоге оказалось, что её сердце по праву принадлежало лишь городам. Юноша, в которого она влюбилась, был случайностью. Девушка стала другой. Худая, бледная, глаза — точно стеклянные, а голос безвозвратно осипший. Мальчик-музыкант любил не эту девушку, а искрящуюся, беззаботную, которая смотрела на него и город отчаянно влюблённым взглядом — и на его донышке нельзя было углядеть разбитого сердца. После исчезновения она же, пусть и была очаровательно нежна в пальто больше неё размером, с одинаково белоснежными волосами и кожей, потеряла свою лёгкость и свою любовь. Она замкнулась, выпала из блестящего, красивого, счастливого мира. Она, конечно, жила дальше, но не восхищалась городом, не любила его глянец, звёзды и снег. Она жила дальше, иногда, по случайности, виделась с чуждым ей мальчиком, виновато ему улыбалась и никогда больше к нему не прикасалась. Соврала родителям, что, никому не сказав, убежала из дома и, уехав куда-то на первой попавшейся электричке, потерялась, едва не умерла от тоски и голода. Она и плакала, и просила прощения, но — не искренне. После гибели города она плакала и раскаивалась лишь перед ним, любила только его и считала единственной родной душой. Она даже почти не гуляла по снежному сверкающему мегаполису, потому что тоска раздирала ей сердце, было противно и неловко. Лишь искалеченные камни, на века погребённые под снегом в позабытом людьми северном мире, могли издалека отозваться ей слабым теплом. Но тот несчастный обездоленный город развеялся прахом, лопнул, исчез, и его пустое битое сердце навсегда замолчало.