The Twins

Алдер Хоторн не уверен в себе. Подобное состояние духа в его десятилетней жизни стало возникать уж слишком часто. А он к такому не привык. На самом деле он гордится своей выдающейся способностью ловко проникать в суть вещей. Проще говоря, он считает себя гением. Причем гением в стольких областях знаний, что мысленно произносить само это слово уже не возникает необходимости. Он знает об этом с тех пор, как ему стукнуло семь. *** Алдер сидит на круглом табурете в лаборатории Битти, но его ноги, хотя и слишком длинные для мальчишки его возраста, все равно не достают до пола. Остается только болтать ими туда-сюда, пока старый ученый объясняет принцип работы и устройство электронного микроскопа. Не успевает он еще закончить объяснения, как мальчишка уже засыпает его вопросами, на которые ученый порой даже не знает, как ответить. На пятом таком вопросе, который затрагивает аспект, о котором Битти прежде и не задумывался, ученый его тормозит и странно смотрит на мальчишку поверх очков, прежде чем заинтересованно покачать головой. Потянувшись к столу, он берет планшет и вводит туда несколько команд, а потом отдает его мальчику.  — Прочитай это, а потом обсудим, — усмехается он. Битти вообще-то редко усмехается, и улыбки обычно на его лице не увидишь, разве что он нашел ответ на некий трудноразрешимый вопрос, так что Алдер знает, что он на верном пути. Скользя пальцами по чувствительному экрану, он просматривает несколько заголовков. Под одним из них таится инструкция к микроскопу, но остальные состоят из очень длинных слов, с которыми мальчишке пока сталкиваться не приходилось. Впервые в своей юной жизни, Алдер поставлен в тупик. Он проверяет слова по встроенному в планшет поисковику, по словарю, но и там их не находит, и впадает в неистовство. Нечто подобное с ним случается обычно лишь когда ему хочется поговорить с отцом, но совершенно не ясно, как к нему подступиться.  — Не знаю, смогу ли я вообще прочитать эти слова… — начинает он. Вообще-то читать он научился, наверно, года в два на простеньких книжках, которые ему давали отец и мать. Потом с этих глупых выдумок он переключился на нечто поинтереснее, на книги для взрослых. Но слова, типа «катодолюминисценция» или «ультрамикротом» все равно вгоняют его в ступор. Никто, даже дядя Вик, так не говорит. Он никак не ожидал, что придется столкнуться с терминами, о которых он прежде нигде не читал и не слышал. Битти уже вновь отвернулся к микроскопу и углубился в свои научные изыскания. Не поднимая головы, он говорит: — Ну, а что делают ученые, когда сталкиваются с тем, чего не знают? Да это просто-напросто вызов. Мальчик не отвечает, а только вновь открывает электронный словарь и дотошно в нем роется, отыскивая определения к каждой составной части непонятных слов, а потом, уже у себя в голове, составляя их вместе. Пусть и не до конца, но это проясняет их значение. Сидя на табурете и болтая ногами, он потихоньку продирается сквозь неподъемные предложения, пытаясь с помощью терминов, которые ему уже известны, воссоздать значение совсем уж непонятных. Он не встает с места много часов подряд, пока не подходит время, когда за ним должна приехать мать. И к этому моменту он уже знаком с самыми часто встречающимися их этих длинных и заумных слов. И хотя он так и не получил ответа на свои нестандартные вопросы, это уже не имеет значения. У него теперь появились сотни новых. Битти переместился из-за микроскопа за консоль в своем кабинете и смотрит на голографическую проекцию прототипа своего нового изобретения, и на лице у него весьма сосредоточенное выражение, как будто бы он бьется над некой загадкой.  — Этот фрагмент болтается туда-сюда, — говорит бесстрастно Алдер, заходя в комнату, — Если ты поместишь это внутрь чьего-то сердца, оно просто взорвется. Наблюдать за этом, наверно, небезынтересно, вот только пациенту это вряд ли понравится. Энергично закивав, Битти смотрит на медленно вращающееся изображение поверх очков, прищуривается, а затем от потрясения широко раскрывает глаза. - Да, будь я проклят… — произносит он надтреснутым голосом, поворачиваясь от голограммы к Алдеру и глядя на него с благоговением, но и с примесью страха. Именно в этот момент Алдер окончательно убеждается, что он не такой, как все. Потому что Битти никогда не бранится. И никогда не выглядит испуганным. Но его мать в плане брани — совершенно иная история. И она это тут же подтверждает: ворвавшись в лабораторию минуту спустя, она рвет и мечет и поносит на чем свет стоит «проклятые камеры», которые преследовали ее от самого здания Минобороны. Но стоит ей увидеть сына, как на лице у нее расплывается такая широкая улыбка, что Алдер чувствует себя обласканным и защищенным от одного ее присутствия. Он любит свою мать, хотя любовь — совсем не то, в чем он готов с легкостью признаться. Он знает, что она бывает злобной, жестокой, а в прошлом укокошила по крайней мере пятерых, но для него это не имеет ровным счетом никакого значения. Она бывает еще и смелой, и сильной, а еще юморной и проницательной, обладает совершенно особым умом. Она не сильна в науке, как Битти, и не умеет разрешать глобальные проблемы, как его отец. Но её ум позволяет ей ловко дурачить людей. Когда они бывают с ней в необычных местах, она учит Алдера наблюдать за окружающими, подмечать их реакции, чтобы определить, что они собираются сделать, и подражать им, если ему будет угодно. Последнее ему особенно пригодилось, когда пришлось идти в школу. Его реакция на все происходящее сильно отличалась от того, как себя вели его однокашники, и волновало его совсем другое. Поначалу другие дети были с ним жестоки. Его не особенно задевало такое отношение, потому что их туповатость была ему очевидна, но повышенное внимание доставляло много неудобств. И он быстро сообразил, что порой много проще подстроиться. Так что он применил навыки, данные ему матерью, и стал притворяться неуверенным в себе тихоней, хоть это и было максимально далеко от истины. И тогда другие дети оставили его, наконец, в покое, наедине с его любимыми устройствами.  — Что тут у вас творится, толстолобик? — ухмыляется Джоанна, ероша ему волосы. Хотя толку от этого мало — его кучерявая шевелюра все равно вечно стоит торчком.  — Алдер только что продемонстрировал головокружительную глубину своего блестящего ума, — отвечает Битти. Она пренебрежительно дергает плечом.  — Еще что новенького? Вот что еще так восхитительно в его матери. Ее не волнует, насколько он умен. Это для нее просто одно из его свойств, и она любит его всего целиком, без изъятий. Хочешь сидеть после уроков в лаборатории с Битти — пожалуйста, но, пожелай он бегать и беситься с другими детишками из Второго, она бы одобрила и это. Конечно, он не собирался этого делать, ни сейчас, ни впредь, но приятно иметь перед собой весь спектр возможностей. Его мать в принципе не возлагала на него никаких ожиданий, так что можно было просто оставаться собой. Покинув пределы Миннауки, они попадают прямо в водоворот из телекамер. Но Алдер в принципе никогда и не представлял себе жизни, в которой их не существует, когда можно не проверять, застегнута ли у тебя ширинка, и не следить за собой постоянно. Два года назад он свалился с лестницы и поставил на подбородке здоровенный синяк. И вскоре один злобный пацан в школе принялся дразнить его – мол, это его чокнутая мамаша его отделала, в новостях передавали. Что, мол, все в курсе — она давно уже ку-ку. Когда учитель, наконец, оттащил Алдера от этого мальчишки, тот уже тоже выглядел так, словно его отделала безумная мамаша. Или даже сразу несколько мамаш. После этого Алдер решил, что крайне важно выглядеть перед телекамерами предельно нейтрально: самым обычным мальчишкой с самой обычной благополучной жизнью, который не творит ничего такого, из ряда вон выходящего, и чье единственное отличие от всех остальных — известные родители. Тогда же он решил, что подавляющее большинство обитателей нашей планеты — законченные идиоты.  — Убирайтесь с дороги, черт вас дери, — ревет Джоанна на репортеров, бегущих за ней по пятам до машины, и толкает Алдера перед собой. Ее совершенно не колышет, как она будет смотреться в кадре, что бы там ни говорил его отец в разгар семейной ссоры. Ей и дела нет, что болтают о ней люди, и считают ли они ее чокнутой. Ей вообще ни до чего нет дела, и это восхитительно. — Мам, — начинает Алдер, когда они садятся в машину и отъезжают, оставляя толпу репортеров за бортом, — Я что, с дефектом, ненормальный? — Нет, ты просто идиот, — она бросает на него короткий острый взгляд, на миг отрываясь от дороги, —, но это ведь тебе уже известно. Так что, будь добр, переходи сразу к той части, в которой ты мне объясняешь, почему вообще спросил. И хотя в ее речи как всегда полно грубости, ее смягчают трудно скрываемые нотки смеха в голосе. Он знает, что она смеется не над ним, не над его словами, а над абсурдностью подобной мысли. Ему приходится собраться с мыслями. Чувства для него почти все время играют столь малозначительную роль, что порой ему бывает трудновато до них докопаться. Иногда он даже не уверен, чувствует ли он что-либо вообще.  — В плане ума до меня никто и близко не дотягивает. Хоть я и хожу в школу для особо одаренных детей, они все равно для меня все тормоза и тупицы. Я в толк не возьму, как можно вообще дергаться из-за всей той ерунды, которая их так волнует. Мне, например, все равно, что вы с папой на войне убивали людей, и я не понимаю, почему остальным это так небезразлично. На вопросы, которые я задаю, даже Битти и дядя Вик часто не могут найти ответа и…  — И что? — подталкивает его к развязке мать, на сей раз уже нежнее. Он вздыхает.  — Я думаю, что напугал сегодня Битти. Когда сказал, что будет небезынтересно, если взорвется чье-то сердце. Гнев его матери в ответ на эти слова физически ощутим — он расползается от нее по салону машины ледяными волнами. Она вдруг резко тормозит и поворачивается к нему с самым серьезным выражением лица, какое ему доводилось у нее видеть. Но прежде чем что-то сказать, она несколько раз глубоко и медленно вдыхает и выдыхает, чтобы успокоиться.  — Люди, даже очень хорошие люди, иногда пугаются, Алдер. Пугаются тебя, меня, твоего отца. Это вовсе не означает, что с нами что-то не так. Как люди на тебя реагируют — это их проблема, а не твоя. Запомнишь на будущее, ладно? Он кивает, а она притягивает его к себе и крепко обнимает.  — И вообще это не важно, ведь мы оба знаем, что самая главная на свете – я, а меня тебе ни в жизнь не напугать, толстолобик, — добавляет она, — И никуда ты от меня не денешься.

***

Все-таки на свете остается множество вещей, которых он не понимает. В основном они касаются людей. Так было всю его жизнь. Люди беспокоятся о глупейших вещах, как, например, о том, что они собираются есть на ужин, или будет ли по тв повтор их любимой программы, или кто с кем дружит. Именно люди порождают глупые проблемы, над которыми его отец вынужден постоянно биться допоздна. Так что совместный ужин в их семье вообще большая редкость, и мама от этого часто грустит, хоть и старается не подавать виду. Однажды люди даже решили, что было бы совсем неплохо заставить двадцать четыре здоровых ребенка раз в году друг друга убивать, и идея благополучно просуществовала целых семьдесят пять лет, даже несмотря на угрозу сокращения народонаселения. Правда ведь, нет предела их идиотизму. Алдер вообще с трудом порой понимает мотивы людского поведения, особенно все эти эмоциональные реакции. Но это только если говорить о людях в общем. Те же, с которыми он знакомится поближе, вскоре перестают быть для него большой загадкой. Так поступки его матери для него всегда объяснимы, и даже предсказуемы. Во всяком случае, так было раньше. Не то чтобы она вдруг от него отдалилась. Она всегда была колючей, по крайней мере, внешне. Но прежде Алдер всегда ее понимал, и угадывал заботу и беспокойство о себе за ее всегдашними подколками. Что бы она там не говорила ему или его отцу, несмотря на то, что родители его так и не поженились, и даже вопреки тому, что вся страна ее боится — он всегда знал, что она любит его и всю их семью больше всего на свете. Что она никогда его не покинет и, что бы ни случилось, от себя не оттолкнет. А так как она была единственной, чью любовь он готов был принимать и возвращать сторицей, это было очень важно. Но в последнее время он уже начинает задаваться вопросом — может быть, его мать все же надумала в итоге смыться? Конечно, это отчасти связано с другим довольно существенным обстоятельством. А если быть точным — с двумя существенными обстоятельствами, которые постоянно сеют хаос в доме. С его братом и сестрой. Близнецами.  — ДЖАСПЕР ХОТОРН, Я ТЕБЯ ПОРОДИЛА, Я ТЕБЯ И УБЬЮ, — слышит он громкий рык матери, эхом разносящийся по дому. За этим следуют грохот от падения чего-то тяжелого, безудержное ржание Джаспера и мягкое хихиканье Джунипер. Он топает по своей комнате и громко хлопает дверью, давая им всем понять, что он на середине важного эксперимента. Этим модифицированным клеткам самостоятельно не достичь митоза, уж, конечно, не тогда, когда каждый в этом доме поднимает такой дикий шум. Но даже сквозь закрытую дверь все еще отлично слышно материнское глухое рычание, и затем — оглушительный звук крушения, от которого содрогается весь дом. Пораженный этим Алдер опрокидывает микроскоп и ненароком рассыпает вокруг предметные стекла.  — ДЖУНИПЕР, ПРЕКРАТИ КАРАБКАТЬСЯ НА ПОЛКИ! — ревет Джоанна, и потом ее голос ломается и дрожит, — Как ты еще до сих пор не убилась? Его мать всегда была шумной, и дерзкой, и орала даже тогда, когда достаточно было сказать спокойно, но сейчас в ее словах так много неистовой тревоги, что это уже чересчур. Алдер уверен, что прежде подобного за ней не водилось. А так как он привык все подмечать, это свидетельствует о том, что ситуация и впрямь стала критической. Устало отодвинув микроскоп, он встает и направляется прочь из комнаты. Стоит ему приоткрыть дверь своей спальни, как его встречает звон бьющегося стекла и затем приглушенный треск рвущейся ткани. Его мать исступленно стонет, а затем принимается хохотать как полоумная. — Да, вот так вот! — голос у нее как у маньячки. Он сбегает вниз по лестнице и попадает на кухню как раз вовремя, чтобы увидеть, как его мать, ухватив Джаспера за щиколотку, держит его на весу, высунув из окна вниз головой. — Мам! — судорожно выдыхает он, испытывая настоящий шок, пожалуй, впервые в своей пока еще короткой жизни. Он может расслышать, как Джоанна скрипит зубами, глядя на своего младшего сына, который, несмотря на свое довольно незавидное положение, верещит от восторга. У нее же на виске тревожно пульсирует синяя жилка. А лицо так искажено угрюмой злобой, что один глаз стал заметно больше другого. И почему она мрачнее тучи — тоже ясно. Кухонные шкафы под раковиной оказались сильно расковыряны ножом для масла, работа явно была сделана основательно, так что эстетической ценности мебельный гарнитур уже не представляет. Один из больших кухонных стеллажей полностью опрокинут. Его содержимое побилось и растеклось везде докуда видно глазу. К сожалению, среди всего прочего там были две огромные банки патоки — темной, сладкой, тягучей — которые Том и его жена прислали в качестве подарка на День рождения главы семейства. Теперь коричневая субстанция растеклась по всей кухне и прилипла к дверцам холодильника, на вершине которого сидит Джунипер. И все это липкое море сверху покрыто белыми пятнышками — гусиными перьями из треснувшей по швам большой подушки. Джаспер издает приветственный клич в адрес прохожих на улице, и снаружи доносится вопль ужаса — кричит какая-то женщина — он-то и заставляет Алдера активно действовать.  — Мама, тебе надо сейчас же засунуть его внутрь, — говорит он спокойно. Сам малыш реагирует на эти слова протестующе, но для тех, кто сейчас за пределами этой комнаты, его вопли могут показаться выражением неудовольствия от висения вниз головой за окном, а не отказом вновь вставать на твердую почву. Джоанна глядит на своего старшего отпрыска подозрительно, как будто тот собирается взорвать одну из несущих стен.  — Обещаю, я буду его контролировать. Просто засунь его обратно, пока кто-нибудь не вызвал сюда телекамеры. Со смачным шлепком его младший брат приземляется прямо посреди лужи из патоки, доходящей ему чуть ли не до щиколоток. Не тратя времени на церемонии, он в нее усаживается и принимается зачерпывать патоку горстями и отправлять прямо в рот.  — Мама, это было так потрясно! Давай еще разок так сделаем, по-жа-лу-й-ста! — канючит Джаспер с полным ртом темной сладкой жижи. В ответ его мать сползает по стене и начинает теребить кожу на сгибе локтя. Джунипер соскакивает со своего насеста на холодильнике, и забирается к маме на колени, не переставая изящно слизывать патоку с пальцев. Алдер разворачивается на каблуках и покидает кухню, охваченный нешуточной тревогой за маму. Прежде лишь она о нем беспокоилась, о себе же она всегда могла позаботиться и сама — всегда, до этого момента. И ему сразу становится ясно, что десятилетний мальчик вряд ли сможет в одиночку справиться с этой ситуацией. Выбора нет, ему придется это сделать. В трубке раздается только два гудка, и на том конце провода возникает голос отца.  — Джоанна, прости пожалуйста. Я скоро буду дома, но в Восьмом снова протестуют безработные, и мне пришлось срочно высылать туда полк, чтобы поддерживать порядок.  — Отец, это не мама. Тебе нужно срочно вернуться домой.  — Алдер? Все в порядке? Что случилось? Даже не осознав, что отцу вряд ли и впрямь необходимо детальное описание, Алдер берется за объяснения.  — Мама опять застала Джаспера сидящим на подушке, и вырезающим узор на дверце шкафа. Когда она его поймала, Джунипер разнервничалась и полезла вверх по полкам, и они рухнули прямо посреди кухни. - Что? И как там Джунипер? — у отца такой испуганный голос, что он немедленно вызвал бы сочувствие у любого нормального человека —, но не у Алдера. Он редко сопереживает отцовским тревогам, особенно, когда они беспочвенны. Лучше бы ему вообще заткнуться и просто поспешить домой на помощь маме.  — С ней все в порядке, — раздраженно вздыхает он, и затем начинает быстро-быстро отчитываться, что же случилось потом, чтобы до отца уж наконец дошло и тот скорей сорвался бы с работы, — Она перепрыгнула на холодильник, когда шкаф стал падать. Но вот банки с патокой прыгать пока не научились, так что твой подарок от Тома теперь разлит по всей кухне. А Джаспер, когда все рухнуло, начал радостно скакать на своей подушке, и она можно сказать что взорвалась — треснула по шву и перья разлетелись повсюду и прилипли к патоке. И вот тогда-то мама выставила Джаспера за ноги в окно, а теперь она тихо сидит на полу. Полагаю, это просто шок.  — А Джаспер все еще свисает из окна? — Нет, сидит посреди патоки и объедается ей до заворота кишок.  — И ты там просто стоял и смотрел как все происходит? — Конечно же, вместо того, чтобы мчаться домой, отец первым делом принялся обвинять его в бездействии и небрежении. Ничего удивительного. Этого и следовало ожидать. — Нет, я был в своей комнате, проводил эксперимент. Я этого не видел, просто сделал выводы о том, что случилось, исходя из очевидных предпосылок. Мама со мной даже не хочет разговаривать. Может, думает, что я ей тоже враг и собираюсь все сейчас взорвать.  — Уже еду, — грубо отвечает отец, вешая трубку. Выманивать членов своего семейства с кухни Джаспер принимается по одному. Сначала он эвакуирует Джунипер. Для этого достаточно взять ее за руку и отвести в ее комнату. Стянув с себя ремень, он зацепляет его за петли на ее штанишках сзади и просто пристегивает к кровати. Хотя его сестра и гений по части карабканья на разные предметы, снимать штаны самостоятельно она пока толком не научилась. Она не протестует, а просто тихонько сидит на одеяле, глядя на него своими отливающими серебром глазами. Интересно, сколько времени ей понадобится, чтобы сбежать? Следующая задачка — потруднее. Потому что Джаспер, завидев, что брат возвращается в кухню, сразу соображает, что его собираются отлучить от огромной сладкой лужи, из которой можно беспрепятственно питаться. И принимает защитную стойку, недобро зыркая на брата зелеными глазами из-под спутанных темных кудрей. В руке у него в качестве орудия зажата резная ложка.  — Положи ее, Джаспер.  — Не-а, — рычит в ответ младший брат. Тогда Алдер вытаскивает любимую игрушку Джаспера, видавшую виды деревянную фигурку оленя, которую вырезал еще их дедушка, и берет ее обеими руками.  — Хочешь, чтобы я ее сломал? Потому что я к ней вовсе не привязан, а ты играешь сейчас у меня на нервах. Бойцовский задор Джаспера слетает с него прочти сразу.  — Прости, — шепчет он. Алдер все еще держит оленя на виду.  — Ты будешь делать все, что я тебе скажу. Его братишка кивает.  — Всегда. Брат все еще кивает, в глазах его мелькает страх.  — Теперь иди в свою комнату, пока я не бросил это в огонь. Он старается не обращаться внимания на цепочку липких следов, которую Джаспер оставляет за собой.  — Давай, мам. Присядь-ка на диван.

***

Он только начинает убирать разгром на кухне, когда в дом врывается отец. С порога тот принимается звать его мать, а потом опускается возле нее на диван. И вскоре оттуда раздается незнакомый сдавленный звук, когда его отец начинает нежно и успокаивающе поглаживать ее по волосам и нашептывать ей что-то на ушко — вот уж это вовсе для него нетипично. Алдер может только догадываться, что и Джоанна на самом деле плачет, ведь такого тоже прежде не случалось.  — Я чуть не убила нашего сына, — шепчет она спустя пару минут.  — Уверен, он бы не разбился, просто отскочил, как мячик, — отвечает его отец, неуклюже пытаясь шутить.  — Гейл, я серьезно, — Алдеру тоже ясно, что она серьезно, раз уж она в кои то веки назвала отца по имени, — Я вообще ни о чем думать не могла. Так я была зла. Поверить не могу, что до такого докатилась. Просто не могу поверить.  — Они сейчас в порядке?  — Физически, наверно, да. Кто его знает? Может, я нанесла Джасперу психотравму на всю оставшуюся жизнь.  — Джоанна, с ним все будет хорошо. Меня в его годы мама как-то подвесила за моей же ремень на веревке для белья. Как видишь, я в порядке. Не стоит так себя корить.  — Но это же уже не в первый раз! Может, в этот раз все круче, чем всегда, но я все время на пределе, — она вовсе не склонна шутить и смеяться его шуткам, — Они настолько отличаются от Алдера. Не знаю, что с ними и делать. С ним все было так легко, хотя тогда я даже не готова была стать матерью. Теперь я вроде опытная мать, но не могу справиться с двумя трехлетками. Гейл прочищает горло.  — Да его выгнали из шестой школы подряд, а ему всего лишь десять. У него нет ни единого друга, а самому ему нет дела до других людей. И вообще ни до чего. Это ты называешь «легко»?  — Может быть, для меня «легко» означает совсем другое. А может, это просто ты -засранец.  — Я только хочу сказать, что мне предельно ясно, что нужно делать с близнецами. Они ведут себя как совершенно нормальные дети. Нормальные… возбудимые дети. Иногда они бесятся, но это тоже обычное для детей дело. Зато они не следят за тем, как я храплю, чтобы диагностировать у меня синдром апноэ, и не подменяют мой доклад о беспорядках гражданских в Капитолии своей оценкой ситуации.  — Ему было всего лишь восемь. И он хотел помочь. Да и Пэйлор в итоге пригодились кое-какие его идеи.  — Джоанна, я просто хочу донести до тебя, что Алдер отнюдь не легкий ребенок, и ты при этом умудряешься отлично с ним справляться. И с близнецами тоже будет все хорошо.  — Было бы еще лучше, бывай ты почаще дома. Какого хера я должна в итоге становиться гребаной домохозяйкой? Алдер думал, что отец как всегда примется спорить, апеллируя ко всем неотложным вопросам работы в правительстве, как будто он по умолчанию обязан все свое время и силы отдавать одному лишь Панему. Во время их семейных ссор всегда все так и было: холодная безжалостная ярость его матери натыкалась на жаркую, страстную злобу отца так, что только искры летели. В раннем детстве эти домашние побоища пугали Алдера. Теперь они его лишь раздражают. И он ожидал, что отец вновь будет защищать свою точку зрения, даже вопреки логике. Но в этот раз все происходит по-другому.  — Ты права, — тихо говорит Гейл, — Прости меня. Я слишком много работал, чтоб перестроить эту страну…  — Ты это делал не только из-за чертовой страны, и тебе это известно, — перебивает его Джоанна. — Нет, не только, — его голос так тих, что Алдер едва может его различить, — Я должен искупить… — Ну, тебе заодно удалось и оттолкнуть от себя сына в процессе искупления, — выплевывает она.  — Ты думаешь, меня самого это не беспокоит? — его ярость снова запылала, и Алдер ожидает новых громких криков, — Джоанна, когда я его впервые увидел, это был самый потрясающий момент в моей жизни. Неужто ты не понимаешь? Я хочу быть тем, кем он сможет гордиться.  — Да ты и понятия не имеешь, чем можешь заслужить к себе такое отношение, — орет в ответ она, — Ты слишком занят попытками вернуть к жизни Прим Эвердин. Но она мертва, Гейл. Все эти дети мертвы, а твоя семья пока еще нет. Ты столько уже сделал. Может, хотя бы попытаешься сделать шаг вперед? Тебе мало того, что ты уже сделал? Или тебе надо и дальше ставить мир с ног на голову, чтобы она тебя простила и вы вдвоем смогли бы убежать в леса? Гейл на это ничего не отвечает, но даже Алдеру ясно: то, что сказала сейчас его мать, — удар ниже пояса.  — Ладно, это я погорячилась, — признает она, — Но правда в том, что все эти годы ты всегда был рядом со мной. И я тебя любила. Но рядом с ним тебя не было, потому что ты был слишком занят попытками исправить то, что исправить нельзя. Тебе нужно решить, что для тебя важнее, Гейл. Потому-что я-то справлюсь и одна, но этому мальчишке определенно нужен кто-то, и, если ты опять собираешься здесь бывать поскольку-поскольку, лучше вообще исчезни. Звук ее удаляющихся вверх по лестнице шагов знаменует собой конец этой дискуссии. Алдер выпускает воздух из легких, лишь сейчас поняв, что вообще задерживал дыхание. И зачем он подслушивал этот разговор? Теперь же он лишь надеется бесшумно сбежать из кухни в свою спальню, чтобы отец его не заметил. Но уже слишком поздно.  — Полагаю, ты все слышал, сынок? — отец загораживает ему дорогу к отступлению, сверля его своим отливающими серебром, проницательным взглядом. Алдер старается вести себя спокойно, несмотря на адреналин, что невольно разбегается по венам. Не стоило недооценивать старого охотника, который, конечно же, давно заметил его присутствие.  — Это верное предположение, — говорит он мягко, — Но не волнуйся. Я и так был в курсе, что ты считаешь меня ненормальным и трудным. Ты просто расставил все точки над й. Его отец ловко перешагивает через самую большую из оставшихся сладких луж, и приседает, чтобы водрузить на место полку.  — Ну да, — у него хотя бы хватает порядочности не спорить с очевидным, — Но это значит вовсе не то, о чем ты мог подумать. Мальчик снова чувствует, как в крови вскипает адреналин.  — Да меня не особо и волнует, что все это значит.  — Это значит, что я и понятия не имею, как правильно с тобой общаться. Но это не твоя вина. Моя. Алдер молчит. — Ты, конечно, знаешь о войне. Что я на ней творил. Как велики были потери. Я полагаю, тебе даже известно, что когда-то я был влюблен в Китнисс Эвердин, очень-очень давно. Но все же совершенно точно – то, что я делал все эти годы, я делал вовсе не из-за нее.  — Мама, кажется, с этим не вполне согласна.  — Она так говорит, только когда злится. Но она так на самом деле не думает. Ты достаточно умный, чтобы самому это понять. Он, конечно, прав. Только вот если к матери — единственной на свете — Алдер привык испытывать любовь, то отец — единственный на свете — постоянно вызывает его гнев. Тогда как все остальные заслуживают лишь презрения… Гнев все-таки не равнодушие, он требует душевной работы. А сейчас он просто смотрит на своего отца, и оба хранят молчание.  — Я действительно горжусь тобой, сынок. Ты сегодня смог обо всех позаботиться. Случись что-нибудь со мной, мне есть на кого их оставить.  — Наша семья для меня — важная вещь, — начинает Алдер осторожно, — может, не так, как для тебя, в смысле всех этих чувств и эмоций. Но для меня важен сам факт их существования. Случись что-то с любым из них, и я никогда уже не буду прежним. Гейл кивает, глядя куда угодно, только не на сына.  — Ты тоже моя семья, папа, — добавляет он тихо. Сильные руки сжимают его в объятии почти до треска в костях, это не очень удобно, но он терпит. И даже улыбается. Хотя и совсем чуть-чуть. Возможно, когда люди выражают свои чувства, это не так уж и плохо.