Две жизни

- «Если б только найти сосуд, в который можно вылить душу. Как думаешь, Балтийское море подойдёт?» - спросила я вполголоса на ломаном эстонском. Стиг мгновенно изменился в лице. И ответил: «Думаю, да», - и опустил глаза, застыв в недоумении. Кажется, он был ошеломлён. Люди за 30 редко сохраняют способность так глубоко удивляться, но даже его нордический характер не выдержал такого напряжения, и, взметнув руки к небу, он воскликнул что-то вроде: «Miks te sündisite Venemaal? Kas see on normaalne, et mu teine sünnimärk külmub kuskil kaugel Siberis?» Он прокричал это так, что от напряжения его глаза стали мокрыми. Из всего этого я поняла только про Сибирь и родинку, и моя невротическая мимика выдала непонимание заморских оборотов с потрохами. После секундной неловкости он подошёл ко мне так близко, что ладони предательски вспотели, и мне совершенно очевидно захотелось провалиться сквозь землю. Он отодвинул воротник моей рубашки и провёл указательным пальцем по коже – sünnimärk! Ах да, родинка. Да, дорогой Стиг, когда я смотрю в зеркало, я выгляжу словно твоё отражение, твоё неловкое, уродливое, толстое отражение (подумала я и грустно улыбнулась), и эта нелепая родинка... Словно прочитав эту мысль между строк он ловким движением руки сорвал с себя шарф и стал укутывать мою шею, как будто это могло меня спасти. - «Не говори спасибо!» - и хитро подмигнул, слегка смутившись. Его острый, полный жизни взгляд просвечивал меня, словно рентген. - «Моя жизнь больше мне не принадлежит, понимаешь, Стиг и, кажется, она никогда не была моей, - начала я и прервалась на полуслове, - насколько ты же безумен, что смог среди ночи приехать сюда и слушать меня, не понимая и половины того, что я говорю? Я не хотела, чтобы всё закончилось именно так. Уходи, пожалуйста!». Он, тридцатипятилетний мужчина, выглядел абсолютно подавленным, и впервые в жизни он не знал, что делать. "Уйдём отсюда?" Он кивнул, и мы отправились дальше вдоль Пирита тээ, сопротивляясь сильному ветру, в конец растрепавшему нас обоих.