Плохие привычки

I never dreamed that I'd meet somebody like you. And I never dreamed that I knew somebody like you. (с) Stone Sour – Wicked Game

      Фелисити даже представить не может, что способна на до такой степени поглощающую ненависть. Но когда она смотрит на Мерлина, самодовольно стоящего в их убежище, то чувствует обжигающее горло желание прострелить ему голову. Мерлин улыбается и смотрит с каким-то издевательским укором, словно говоря: «Ну и где вы так долго ходили?». Фелисити хочет вцепиться в его глотку, разодрать руками, но сдерживается. Старается вести себя максимально холодно и отстраненно. Мерлин ухмыляется и прожигает взглядом, от которого ей не по себе.       Фелисити чувствует физическую потребность изничтожить Мерлина, когда тот сообщает о смерти Оливера. У нее руки сжимаются в кулаки непроизвольно. Она понимает, почему гонцы не любили приносить дурные вести и почему их за это убивали. Она бы тоже с превеликим удовольствием убила Мерлина, но моральный компас уверенно стоит на своем, тыча подрагивающей стрелкой в надпись «Никаких убийств». Оливер бы поступил так, и только этой мыслью она и держится. Особенно сложно, когда ему хватает наглости признать факт своей вины. Фелисити выплевывает ему в лицо все, что о нем думает, прожигает гневным взглядом, затуманенным слезами. Мерлин уходит, а она еще долго смотрит в его спину, даже когда самой спины уже нет. Фелисити не хочет верить ему, потому что он последний человек, которому вообще стоит верить. Но самое паршивое то, что часть ее осознает его правоту.       Мерлин наведывается в Логово все чаще и чаще, словно у него проснулась совесть, словно он чувствует ответственность за команду Стрелы из-за смерти их главаря, словно он имеет хоть какое-то право раз за разом обходить систему безопасности и источать прилипчивое подобие сочувствия, наверняка наигранное. Она смотрит на него сквозь стекло очков, прожигает дыры преисполненными ненависти взглядами и гонит прочь. Мерлин старается поймать каждый взгляд, ответить на него с ленивой кошачьей ухмылкой и тонким намеком на мурлыкание. Ему нравится, когда она его прогоняет. Это всего лишь означает, что он сможет прийти снова. И снова. И снова.       И он приходит.       Он появляется, когда совсем невмоготу, когда Диггл с Роем патрулируют, а Фелисити отключает микрофон и позволяет горьким слезам падать на монитор с картой города, на которой точками помечено местоположение патрулирующих мужчин. Диггл – темно-синяя точка, Рой – ярко-красная. Ей болезненно не хватает зеленой точки, обозначающей Оливера. У нее соленые губы, покрытые блеском с ароматом клубники. У нее распадающаяся команда исчезнувшего (она не позволяет себе думать о нем, как о мертвом) Куина и решивший поиграть в героя Рей. И все в ее жизни катится к чертям.       Она шмыгает носом и с тихим «Спасибо» берет из чужих рук белоснежный платок. И только потом понимает, что на нее с сочувствием и некоей долей понимания смотрят непривычно, до абсурда голубые глаза. Фелисити замирает с поднесенным к носу платком и старается заглушить противный внутренний голос, пискляво так начинающий сравнить цвет его глаз с небом. Это пошло и в корне неверно. Фелисити пачкает белоснежную ткань следами своих губ, растерянно вытирает покрасневший нос и не может оторваться от его лица.       Мерлин смотрит с легкой улыбкой, присев перед ней на корточки. Он смотрит как заботливый отец, а не как массовый убийца-психопат. И абсолютно точно чувствует себя как дома, в очередной раз взломав, казалось бы, усовершенствованную донельзя систему безопасности. Фелисити чувствует запах его одеколона: что-то морское, свежее, дорогое. Он весь вылощенный и дизайнерский, несмотря на собственное надгробие на городском кладбище. На мгновение ей становится его жалко: и он терял любимых людей, что теперь призраками маячат рядом и мешают спать. Лишь на мгновение, о котором она будет сожалеть долго.       Наваждение пропадает, когда Мерлин улыбается чуть шире. Она сравнивает его с Чеширским Котом – безумный в той же мере. Фелисити вскакивает порывисто, отчего стул отъезжает назад. Она скрещивает руки на груди и с гневом смотрит на него сверху-вниз. Мерлин, не прекращая улыбаться, с величественной грацией поднимается на ноги, не отводя глаз от ее лица. Его улыбка тягучая растекается по внутренностям, и ей становится боязно, предчувствие чего-то неминуемого застревает в голове, бьет набатом в виски.       – Что ты опять здесь забыл? Я ведь велела тебе забыть сюда дорогу!       – Мне просто показалось, что теперь вам понадобится моя помощь, – он опасно близко, а подходит еще ближе, вынуждая ее отступить чуть назад, и еще назад. Он смотрит на нее слишком заинтересованно. Так удавы смотрят на свою добычу, прежде чем проглотить. Фелисити сглатывает, комкая в руке его платок.       – Нам не нужна твоя помощь! – она вызывающе вздергивает подбородок, стараясь казаться выше. – А теперь убирайся!       Мерлин хмыкает и стойко выдерживает ее гневный взгляд. Она отводит глаза первой, чувствуя, как на роговице отпечатывается его кошачья улыбка и лазурь его глаз.       – И все-таки тебе нужна была моя помощь, – он нагло подмигивает ей у самого выхода и исчезает за дверью. Фелисити с ненавистью смотрит на проклятый платок в руке, но вместо мусорного ведра сует его в свою сумочку. Предчувствие неизбежности не отступает, усиливается.       Мерлин – кот, гуляющий сам по себе. Фелисити это понимает, когда в очередной раз он заявляется в Логово, удачно выбрав момент, когда она одна. Мерлин рассматривает хранящееся у них оружие и изредка дает никому не нужные советы. Она устает говорить ему, чтобы катился к чертям и оставил ее одну. Конец недели, и она вымоталась настолько, что нет сил на перепалки.       Фелисити снимает очки и откидывается на спинку кресла, против воли вслушиваясь в бархатистый голос Мерлина. У него голос убаюкивающий, мурлыкающий. Он рассказывает что-то об истории оружия, пересказывает безумные легенды с самым серьезным тоном. Фелисити ловит себя на мысли, что ей нравится его слушать.       Она просыпается на небольшом диванчике в дальнем углу комнаты, укрытая пледом, бережно подоткнутым под ее тело. Она сонно трет глаза и, близоруко щурясь, пытается рассмотреть время на наручных часах. Полшестого утра. Фелисити вскакивает и осматривает Логово. Костюм Роя висит на манекене, на столе записка от Диггла, оповещающая, что патрулирование прошло удачно. Она забирает свои вещи и, зевая, идет к выходу, потому что через полтора часа ей нужно вставать на работу. Уже у самой двери она задается мыслью: а как оказалась на том диване? Тактильная память тут же отзывается воспоминаниями о чужих теплых руках и горячем поцелуе в лоб.       Фелисити предпочитает думать, что слишком устала, чтобы помнить, как перебралась на диван. Фелисити игнорирует факты и растерянно трет лоб, пока идет к своей машине. Заботливый Мерлин никак не вяжется в ее голове с виновником разрушения части города.       Мерлин наверняка установил в Логове пару десятков скрытых камер, потому что иного объяснения его подозрительно удачных появлений у нее нет. Он появляется с кофе из ее любимой кофейни, когда она клюет носом и только железной волей удерживает себя от падения лицом в клавиатуру. Он появляется ровно тогда, когда она одна. Он появляется тогда, когда ей кажется, что вот-вот рассыплется на груду осколков, разойдется по швам. Мерлин смотрит с мягкой улыбкой и постоянно мурлычет под нос какую-то детскую колыбельную.       – Что ты постоянно мурлычешь? – Фелисити слишком поспешно отхлебывает горячий кофе и ойкает, обжигая язык. Мерлин, слыша ее тихое «Ой», как-то мгновенно подбирается, словно в его голове щелкает переключатель из обычного режима в боевой. Она смотрит на него с непониманием, а он расслабляется и с улыбкой поясняет:       – Колыбельную. Ребекка постоянно пела ее Томми, когда он был маленьким, – в голосе Мерлина неподдельное горе, в глазах – самоуничтожение. Фелисити аккуратно отпивает из стакана, думая, что самое большое наказание для Мерлина – жизнь. И тут же гонит от себя эти мысли. Жалость к массовому убийце никогда не приводила ни к чему хорошему. Но ничего не может поделать: жалеет.       Мерлин исчезает бесшумно, вот только она, услышав, что Рой с Дигглом возвращаются, поворачивается, чтобы выпроводить незваного гостя, как обнаруживает лишь пустое кресло, на котором он недавно сидел. Фелисити со временем привыкает к этому, как бы ей этого не хотелось.       Мерлин приучает ее к себе, как приручают диких животных. Мерлин привыкает к ней, как привязываются домашние питомцы: раз и на всю жизнь.       Фелисити хочет его ненавидеть, она должна его ненавидеть, но отчего-то не получается. Мерлин смотрит на нее пристально, дырявит насквозь, а ей непривычно от таких взглядов становится, но как-то трепетно. Сердце стучит быстрее, а предчувствие непоправимого перманентно стучит в ритме пульса.       Когда у нее пытаются забрать сумочку по дороге к заднему выходу клуба, ей кажется все какой-то нелепой насмешкой. Глупее может быть лишь нападение на Роя и Диггла. Она смотрит в расширенные зрачки грабителя – явно под кайфом – и холодеет, когда вспоминает, что в такое время Диггл с Роем патрулируют, и некому будет прийти ей на помощь.       Она слышит свист у уха и чувствует острую боль. Грабитель падает на спину и тихо стонет: из плеча торчит стрела. Фелисити на мгновение путает в темноте черное с зеленым и радуется возвращение Оливера, но после видит стоящего поодаль Мерлина, стягивающего маску. Она хмурится, а щека отзывается болью. На пальцах остается кровь, когда она касается раны.       – О, ты даже не убил его? – насмешливо произносит Фелисити, ища в сумочке пачку бумажных платочков, но находит лишь его платок со следами своей помады. Когда она прижимает его к щеке, Мерлин самодовольно улыбается, но ничего не говорит. Лишь подходит к ней и, бережно, но твердо, поворачивает ее голову к тусклому свету фонаря у входа в клуб. Отводит ее пальцы с платком и осматривает рану.       – Прости, немного не рассчитал, – Фелисити хмыкает, но ничего не говорит. Ей все еще тяжело принять тот факт, что она обязана Мерлину спасением. Ему слова благодарности не нужны, он читает их в ее зрачках. Берет ее руку и тянет к двери. – Нужно обработать.       Фелисити и себе объяснить не может, почему так просто поддается и покорно идет за ним, чувствуя себя странно защищенной, не то, что была бы готова объяснять кому-то. Она не испытывала такого с того момента, как Оливер пропал.       У Мерлина непривычно теплые пальцы и нежные прикосновения. Он будто не дышит, когда касается ее кожи стерильной салфеткой, смоченной в антисептике. Фелисити шипит сквозь зубы и морщится. Мерлин дует на рану. Она смотрит на него широко раскрытыми глазами. Он впервые видит ее взгляд не за стеклами очков, а напрямую. У нее расширенные зрачки, а глаза выглядят беззащитно, как у многих плохо видящих людей, и ему хочется защищать ее. Ему нестерпимо хочется обхватить ее голову ладонями и прижаться лбом ко лбу, носом к носу. Мерлин лишь аккуратно заклеивает порез пластырем и натягивает перчатки на еще горящие от прикосновения к ее коже руки.       – Почему ты в костюме? – ее вопрос застает его у двери. Она все еще без очков и вынуждена щурится, рассматривая его.       – Патрулирую. Без Оливера преступники распоясались, – он затрагивает тему из стопки «ни в коем случае не поднимать» и жалеет об этом, потому что от одного упоминания имени Куина Фелисити вздрагивает всем телом и обнимает себя руками. Мерлин просто уходит, резко разворачиваясь, натягивая на ходу маску. Фелисити не успевает спросить, что он делал возле клуба. Она почему-то боится услышать в ответ, что он следил за ней. Она почему-то хочет услышать именно такой ответ.       Ей всегда казалось, что будь Оливер жив, вернись он, то все станет как прежде. Оливер возвращается. Все становится сложнее, запутаннее.       Мерлин не появляется в Логове так часто и бесцеремонно, и Фелисити на взводе, придумывая тысячу причин такому состоянию, упрямо игнорируя единственно-верную: Мерлин не приносит ее любимый кофе по вечерам. Фелисити чувствует предательницей, потому что на нее влюбленными глазами смотрят двое очень привлекательных мужчин, а она все чаще стоит в пустой, темной квартире по вечерам и смотрит на крышу противоположного дома, готовая поклясться, что видит там порой Темного Лучника. И это настораживает, это ненормально. У этого же должна быть развязка?       Апогей происходящего не заставляет себя ждать.       Мерлин заваливается в ее квартиру так же бесцеремонно, как заваливался в Логово. Он забирается через окно, как бродячий кот, падает на ковер возле дивана и затравленно дышит. Фелисити будит грохот в гостиной, она вскакивает и хватает электрошокер, всученный Джоном. Она ждет грабителей, а находит затравленного Мерлина, опирающегося одной рукой о сидение дивана, пачкающего обивку чем-то темным, тягучем. Фелисити не сразу понимает, что это кровь.       У него глаза лихорадочно блестят: лазурные, неземные. Он облизывает пересохшие губы и пытается встать, прижимая вторую руку к боку. Он смотрит на нее виновато, испуганно.       – Что случилось? – Фелисити помогает усадить его на диван, но Мерлин не дается, все порывается уйти. – Что произошло?       – Это была плохая идея, – он дышит хрипло, через раз. – Не следовало сюда приходить.       – Но ты уже здесь. А теперь ты успокоишься и расскажешь в чем дело, – она снова и снова усаживает его на диван, вцепляется ладонями в бедра и придавливает к дивану. – Мой дом – мои правила. Ты остаешься тут и сидишь спокойно. Я не могу взять аптечку, если я вынуждена буду тебя усаживать.       Мерлин смотрит на нее несколько секунд, не моргая, а после кивает и обмякает на пропитывающихся кровью подушках, словно принимая свое поражение.       – Только закрой окно.       Фелисити все еще ничего не понимает, но выполняет его просьбу, прежде чем пойти за аптечкой в ванную.       Он не дает ей включить верхнее освещение, почти приказывая обойтись настольной лампой. Она помогает стянуть с него одежду и не может сдержать удивленно-испуганного вскрика, когда видит наконечник стрелы, застрявший в его боку. Наконечник темный с неизвестными ей символами, похожими на арабский.       – Лига выследила меня. Хотели поймать. Я сумел оторваться, но они ранили меня. Извини, что пришел сюда. Это было ужасной идей, но твой дом был по пути.       Фелисити хочется спросить, откуда он вообще знает, где она живет, но не решается. Лишь аккуратно обрабатывает края раны, думая, как бы аккуратнее вытащить наконечник. Мерлин хмыкает и берет бутылочку с антисептиком в руки, льет прямо на рану, морщась от боли. Фелисити передергивает от увиденного. Когда он берет любезно принесенный по его просьбе пинцет и не дрогнувшей рукой вытаскивает наконечник, ее начинает тошнить. Где-то на краю сознания проносятся мысли о том, как он может быть таким безжалостным к себе и как он мог так нежно обрабатывать ее порез. Рука непроизвольно касается щеки, пока Мерлин собственноручно заштопывает свой бок. Такими резкими движениями разве что одежду зашивать, но никак не тело. И ей жалко его, как было жаль Оливера, когда он также бесстрастно зашивал сам себя. Насколько нужно быть закаленным болью и страданиями, чтобы с такой невозмутимостью латать свое тело? Насколько сильно нужно ненавидеть себя, чтобы причинять такую боль намеренно?       Она помогает ему приклеить стерильную салфетку на свежий, еще кровоточащий шов с помощью пластыря. Она смотрит на него с ужасом и жалостью, предлагая обезболивающее. Он просит выпить. Когда она приходит с бокалом виски, то застает его застегивающим куртку.       – И куда это ты собрался? – она оказывается возле него в два широких шага, поставив стакан на тумбу возле дивана, хватает куртку и снимает ее. Ее пальцы случайно задевают его кожу, скользят по спине вслед за курткой, а он замирает от этого нечаянного прикосновения. – Ты остаешься здесь. Мой дом – мои правила, забыл, Мерлин?       – Это слишком опасно, если они найдут меня здесь, с тобой, я не смогу тебя защитить, – и, кажется, он и правда боится этого. Фелисити лишь хмыкает, игнорируя его слова. Она уходит из комнаты, пока он цедит виски, рассматривая улицу сквозь маленькую щелочку между шторами. Она возвращается с комплектом постельного белья, которое тут же стелет на безнадежно испорченный диван.       – Ложись, – приказным тоном произносит она и указывает на постель. – Уже четыре утра. Вот с такими и не выспишься толком.       Фелисити уходит в свою комнату, но ее останавливает его прикосновение. Он хватает ее запястье и тянет к себе.       – Спасибо, Фелисити, – его губы растягиваются в широкой кошачьей улыбке. – И ты можешь звать меня Малкольм, – Мерлин подносит ее ладонь к губам и целует костяшки. У него горячие губы, от которых по телу бегут мурашки. Она слишком поспешно вырывает руку и почти убегает в спальню, чувствуя между лопаток его прожигающий взгляд.       После того, как ей ночью снится Мерлин, исчезающий на манер Чеширского Кота из сказки Льюиса Кэролла, а поутру у нее все еще горит его поцелуй на ладони, Фелисити понимает, что неминуемое свершилось. Точка невозврата пройдена.       Утро встречает ее противным будильником, истошно вопящим в семь утра, и дымящимся кофе возле кровати. Мерлина нет. Он оставляет после себя намеки в виде собранного постельного белья и пятен крови на диване. Фелисити предпочитает относиться ко всему, как к дурному сну. Вечером того же дня ей звонят из мебельного магазина и спрашивают, в какое время ей доставить новый диван. Она на автомате называет время и адрес, не раздумывая над тем, кто бы мог этот самый диван для нее купить.       Новый диван отлично вписывается в обстановку и, по заверениям каталога на сайте магазина, отлично отмывается от любого вида загрязнений. Фелисити понимает намеки, а потому больше не закрывает окно из принципа.       Мерлин снова появляется в ее квартире через неделю, на этот раз предпочтя скучный вариант: звонок в дверь. Она открывает ему, думая, что там доставщик пиццы. На ней короткие шорты из обрезанных старых джинс и растянутая футболка, свисающая с одного плеча. Мерлин стоит с бутылкой вина и парой коробок с пиццей.       – Надеюсь, что ты не отобрал эту пиццу у курьера. Или что он хотя бы жив, – она все же пускает его в свою квартиру, забирает вино с пиццей и ставит их на стол в гостиной. – Удивлена, что ты знаешь, как пользоваться дверью.       – Ты многого обо мне не знаешь, Фелисити, – он подбирается к ней незаметно и близко, выдыхает эти слова куда-то в шею, щекочет дыханием. Она подскакивает и роняет бокалы, которые доставала из кухонного шкафа. Он ловит их с поразительной ловкостью и неизменной улыбкой, обволакивающей внутренности, заставляющей сглатывать. Фелисити чувствует себя домашней птичкой в клетке, на которую с жадностью смотрит кот.       – Больно надо, – выдавливает она и идет в гостиную. Мерлин следует за ней, обжигая все ее тело от пят до макушки взглядом.       Она забирается на диван с ногами и начинает переключать каналы, пока он наливает вино. Мерлин садится рядом и протягивает ей один. Фелисити берет его, стараясь не касаться пальцами. Не получается. Ей кажется, будто по руке бежит электрический заряд, теряющийся где-то за ухом.       – Ну, так зачем ты здесь?       – Просто хотел сказать спасибо за помощь, – он чокается с ней бокалами, не сводя с нее глаз. Фелисити старается не обращать на это внимания, чтобы не подавиться. Вино приятно вяжет рот, оседая сладким послевкусием на языке.       – Ты уже поблагодарил. Диваном, – она хлопает по спинке дивана и понимает, что не может оторвать взгляда от его лица. Мерлин лишь пожимает плечами и тянется к ней.       – Это было возмещением ущерба, – Фелисити отдаляется и облизывает губы. Мерлин запредельно близко, берет ее руку и начинает гладить пальцы, массировать костяшки круговым движением пальцев. Фелисити дергается и роняет бокал на пол. Ей не везет и в этом, когда стекло разлетается на осколки. Ей везет в том, что теперь есть повод вырвать руку из его цепких пальцев и соскочить с дивана.       – Да, конечно, бей посуду – я плачу, – бормочет Фелисити и дрожащими от возбуждения пальцами собирает осколки. Неудачно. Один из них впивается в ладонь, и она вскрикивает. Мерлин оказывается рядом с ней в ту же секунду. Он бережно берет ее ладонь, вытаскивает осколок быстро и почти безболезненно. А после целует ранку. Накол неглубокий, крови немного. Прижимается губами к ладошке и целует, целует, целует. Фелисити замирает и смотрит на него, забывает, как двигаться, и едва заметно ежится от мурашек, покрывающих тело. Он скользит языком по ладони к кисти, вцепляется губами в пульс, прикусывает нежную кожу, а она чувствует себя так, словно летит с обрыва.       Самое страшное в том, что ей это нравится.       Мерлин стоит на коленях рядом с ней, обхватывает одной рукой талию и тянет к себе, прижимается лбом ко лбу и смотрит в глаза. В его радужке отражается ее силуэт. В его голове она безгранично красива, особенно когда обмирает в его руках, как сейчас, не шевелясь, только дыша часто и через рот, судорожно глотая ртом воздух.       Он тянется к ней всеми своими внутренностями, сжимает пальцы на ее боку и упирает носом в нос. Она пахнет вином и поражением. Его губы останавливаются в миллиметрах от ее уст, потому что ее ладошки упираются в его груди, а она тихо шепчет:       – Малкольм… – Его имя соскальзывает с языка легко, привычно, словно она несколько лет подряд называла его так, словно она несколько лет подряд просыпалась рядом с ним, словно она знает его вдоль и поперек. Проблема в том, что она ничерта о нем не знает. Проблема в том, что ей страшно его узнавать: он болото, затянет и никогда не отпустит. Фелисити давит ладонями на грудь, отстраняясь. – Не надо.       Она вся против, но как-то нехотя. Нехотя отстраняется, нехотя отталкивает, не сводя взгляда с его губ, облизывая свои в тысячный раз за вечер. Мерлин дает встать, чтобы сделать подсечку, поймать в свои объятия и уложить на диван. Фелисити осознать не успевает произошедшее, как Малкольм нависает над ней, а она лежит на его руке, продолжающей сжимать ее талию. Он приближает свое лицо к ее. Он чертовски близко, и она видит каждую морщинку на его лице, против воли запоминает, каленым железом выжигает в своей памяти. Он целует ее неистово, без оглядки, не давая вздохнуть, не то что слово сказать.       Самое страшное в том, что ей хочется больше.       Он держится одной рукой за спинку дивана, другой прижимает ее к себе, приподнимает. Она изгибается в его объятиях, обвивает его шею руками, закрывает глаза и растворяется в ощущениях. Ей просто необходимо чувствовать его уверенность, чувствовать свою необходимость. Ей просто до одури надоел Оливер, который никак не может определиться, и Рей, который не предпринимает никаких четких шагов в ее сторону: два вперед – три назад.       Фелисити отрывает от Мерлина звонок в дверь. Она юрко выскальзывает из его объятий, прижимает руку к губам и смотрит на него, словно не верит в произошедшее. Звонок в дверь повторяется. Она поправляет волосы и открывает курьеру, принесшему ее пиццу.       - Все же ты не убил этого курьера и даже не отобрал мой заказ, – как можно непринужденнее говорит Фелисити и резко замолкает на полуслове, когда видит, что Малкольма уже нет – только штору треплет ветер, ворвавшийся в распахнутое окно. Фелисити думает, что вполне может считать себя оскорбленной, когда поедает пиццу, не ощущая ни вкуса, ни аппетита. Она пьет вино из его бокала, думая, что это может считаться за своеобразный поцелуй при использовании посредника: и его губы, и ее касались прозрачного стекла, просто в разное время.       Наутро она находит в гостиной букет белых роз, на тумбочке возле кровати – еще теплый кофе. Фелисити думает, что вполне может привыкнуть к такому. О том, что это Мерлин – психопат, лжец, убийца, она привычно старается не думать.       В ее жизни появляется все больше плохих привычек, и Малкольм – худшая из них. Она не видит его уже с пару недель, однако кофе находит возле кровати каждое утро. Это могло выглядеть жутко, если бы не вызывало трепет в груди и улыбку на лице.       Самое страшное в том, что ей не хочется ничего менять.       Он появляется в ее квартире снова нежданно, просто улыбается, сидя на диване, сверкает своими небесно-голубыми глазами и мурчит излюбленную мелодию. Фелисити думает, что в связи со всем дерьмом, что творится, она может позволить себе отдохнуть, не думая о завтра. Она подходит к Малкольму и садится ему на колени. Однозначно, он портит ее. Однозначно, это неправильно, болезненно, извращенно. Однозначно, она не может устоять. И не хочет.       У Малкольма теплые приветливые губы, которыми он касается вначале нежно, но с все нарастающей страстью. Фелисити расстегивает пуговицы на его рубашке, добирается пальцами до крепкого, мускулистого тела. Его руки проникают под ее блузку, умело выводя восьмерки на ее спине, а она лишь выгибается и едва ли не мурчит с ним дуэтом. Его язык переплетается с ее, борется, завоевывает. Она прижимается ближе, как только это возможно. В ее голове лишь мысли о том, как сильно он вскружил ее голову, а вовсе не о том, насколько сильно он не пара для нее. В ее голове они давно без одежды, и все как в тех чрезвычайно развратных снах, преследующих ее с того рокового вечера с вином, пиццей и поцелуями. И так же, как и в тот вечер их прерывает звонок в дверь.       Малкольм недовольно рычит, удерживает ее подле себя, впивается губами в шею и решительно не хочет отпускать. У него на нее планы с тех самых пор, как она, сверкая глазами, выгоняла его из Логова после его заявления о смерти Оливера. Звонок не затыкается, и Фелисити все же вырывается из его объятий. Он смотрит тоскливо, словно не понимает, почему его променяли на какого-то незваного гостя.       – Нет, я не верю в… – она распахивает дверь и коротко вскрикивает, прежде чем оказывается в плену грубых рук с приставленным к горлу лезвием меча. Она вцепляется в мужскую руку, обхватившую ее плечи, пытается отцепить, но ассасин держит ее крепко, приближает клинок ближе к коже и цыкает, чтобы она не дергалась. Подбежавший Мерлин застывает напротив них, смиренно подняв руки вверх. Он переводит взгляд с нее на мужчину за ее спиной.       – Аль Са-Хир, Ра'с аль Гул хочет видеть тебя, – за ее спиной раздается громкий голос с едва заметный акцентом. – Ты пойдешь с нами, – другие члены Лиги, очевидно, забравшиеся в квартиру через окно, как и Мерлин, окружают его. Он делает шаг вперед, но ассасин прижимает лезвие к шее Фелисити, и она чувствует, как кровь стекает по клинку. Мерлин замирает на месте.       – Или ты идешь с нами, или эта женщина умрет.       Мерлин смотрит на Фелисити, которая взглядом показывает, что он не должен так поступать, качает головой и не без презрения отвечает:       – Я пойду с вами, только отпустите ее.       Ассасин отталкивает девушку, подходя к Мерлину и застегивая на запястьях наручники.       – Малкольм! – она выкрикивает его имя, и он оборачивается, улыбаясь. Подмигивает на прощание и исчезает из ее жизни. Фелисити думает, что должна бы испытывать облегчение: один из их врагов, скорее всего, больше никогда не побеспокоит. Вместо этого она испытывает лишь грусть.

***

      Когда Оливер и Диггл возвращаются из Нанда Парабат с известием, что их спасательная миссия прошла успешно, Фелисити счастлива. Они думают, что это из-за них. Она знает – это из-за него.       На следующее утро на ее прикроватной тумбочке стоит чашка с кофе, а в гостиной на столе – плюшевый мишка и цветы с запиской, в которой одно слово: «Прости». Фелисити думает, что от некоторых привычек не избавиться. Фелисити думает, что от некоторых привычек и не надо избавляться.