Дыхание Дракона

— Я не думал, что это случится так скоро, — Петри тихо подошел к Владу, который молча стоял, смотря на могилу своего сына. Запах вытоптанной травы и мокрой земли отдавал горечью не пролитых слез, пробираясь в щемящее сердце и распуская яд пустоты и отчаяния. Хочешь, верь, хочешь, нет. Время бежало вперёд, насыпая на волосы серебро, и забирая жизни, но не касаясь бессмертных, застывших в одном из миллионов моментов вечности. Проклинай, не проклинай. Цветы на могиле увянут, но каменная плита так и будет стоять, раня память и душу, напоминая серым цветом о вечности тому, чья могила должна быть вскопана уже очень давно. Это он должен был лежать в сырой земли, а не его сын; это его тело должно было стать прахом и навеки развеяться в прошлом. — Я должен был его обратить, — произнес мужчина, слыша, как на востоке собирается гроза. — Нет, — Рейнал качнул головой, сжимая букет цветов, в его спокойном голосе сквозила безнадежность и грусть. — Он сам этого не хотел, как и вы. Петри положил цветы на надгробие и замолчал, прислушиваясь к свистящему ветру, звучащему эхом уже давно прошедшей церемонии погребения. Он прекрасно понимал, что Владу сейчас никто не нужен, не нужны сочувствующие взгляды и слова сожаления, не нужны цветы и пролетающие чужие воспоминания. Ему хватает своих, которые горят столь ярко, что за ними порой не виден окружающий мир. Но парень не мог уйти и вернуться в мрачную обитель суетливых вампиров, которые не понимали, куда исчез их господин. А Петри даже не мог придумать оправдания для этого. Застывшее в груди сердце не билось, но вампир уже давно забыл про это, потому что каменное сердце не могло болеть так, как болело его, всякий раз, отчаянно сжимаясь от безумной тоски, захватившей его разум. В его промозглой, застывшей Вселенной, со взорванными планетами жизни, до сих пор пылают воспоминания звезд, яркими точками разрезая темноту. Мужчина не хотел, но одновременно желал увидеть те яркие моменты, которые он проводил с сыном. Как ездил с ним на охоту, показывая мелькающую в кустах лань, и как Ингерас быстро пускал туда стрелы, доверяя отцовскому чутью. Как они долго сидели в княжеских покоях, болтая об удачной охоте и прочих делах, забывая про все на свете. Разве нужно было помнить об этом, когда рассказы оживали, врывались в комнату шумным дыханием драконов и начинали осаждать юный разум мальчишки. Дракуле хотелось повернуть время вспять, сломать механизм придуманной кем-то системы, возвращаясь в счастливое «вчера», чтобы вновь ощутить детские ручки на своей одежде, увидеть этот проникновенный взгляд голубых глаз, в которых он узнавал себя, и ощутить тепло, даже когда его сына не было рядом. Он не был его отрадой, потому что он был его жизнью. Ради него он существовал в темноте, ради него он забывал про свое проклятье и надеялся, безмолвно надеялся, что это время не пролетит столь быстро, а останется таким навечно. Влад пытался не думать, что его сын жил в каком-то страхе перед ним, или перед призрачными угрозами, ушедших в безызвестность турецких призраков, сотнями гибших при любой бесполезной атаки на замок. Ингерас не боялся, он забыл это чувство, когда чуть не потерял своего отца, когда его маленькая, но такая дорогая жизнь, вдруг стала кому-то нужна. Он жил для Дракулы, для его человечности, не уступая ни шагу в своеобразной игре с вечностью. Он не отдавал отца Тьме, напоминая тому, что есть еще в нем силы бороться с проклятьем. Но теперь... Кто будет напоминать Владу о жизни теперь, когда в мире смертных не осталось никого, кто мог удостоится хоть секунды его внимания. Вечность начинала забирать его быстрее, чем каких-то двадцать лет назад. Бессмертие проникало в него как яд, с немыслимой скоростью заполняя тело силой Дракона, и черными мыслями. В какое-то мгновение жизни он понял, что серая плита камня не может изобразить пышущее жаром детское личико; что яркие цветы, гонимые ветром и временем не создадут ему знакомый голос, который привычно разразится радостным смехом и что затоптанная его сапогами трава не сможет напомнить ему объятия Ингераса. Было поздно думать о прошлом. Было слишком рано, думать о будущем. Юный вампир незаметно оставил его. Это был первый раз, когда парнишка намеренно пришел сюда, зная, что застанет Влада здесь. Наверное, он хотел сказать, что не стоит так отчаянно рваться умирать, хотел показать, что жизнь все еще течет в этом мире, но он не сказал. Дракула знал, что не каждый сможет сделать это, а потому не винил его в слабости, ибо он сам не мог признать этого. У него была вечность – жестокая кара небес, сотворивших с ним злую шутку, - он мог делать что хотел, бог все равно отобрал у него тех, кого он любил. — О, Великая Смерть, как же ты любишь свой грех! — Дракула разразился гневным рычанием, больше похожим на вспышку ярости, ведь он так и не смог смириться с уходом столь дорогого человека. Казалось, весь мир потерял краски: как лучи солнца – ушли золотые краски волос Ингераса, как прозрачность голубых вод – ушел блеск его глаз, как дуновение летнего ветерка – ушла его улыбка. От него остались лишь воспоминания и холодная как лед, надгробная плита. Тихо вздохнув, Влад сжал запястья, грохот пришедшей грозы обрушился на него, как желанная кара небес, вырвав из пучины забвения. Небеса раскалывались, и из них стали литься прозрачные слезы небес. Кто плакал? За кого? За Ингераса, или за него, ведь вместе с сыном, умер и он. Мир скорбел за все людские души, может быть, даже за черную душу бессмертного вампира. — Мы выполнили свой долг, Мирена, — тихо произнес мужчина, поднимая голову и смотря прямо в закрытое тучами небо. – Только я посмел остаться здесь. Прости, что не последовал за вами.