И эти губы, и глаза зелёные

Был ран­ний ве­чер, и не­бо бы­ло по­дер­ну­то ро­зовым и фи­оле­товым. На зем­ле ле­жали гус­тые, слов­но маз­ки кистью, те­ни. Он си­дел за сто­ликом дво­рово­го рес­то­ран­чи­ка на лет­ней те­ррас­е, ле­ниво по­тяги­вая ви­но. Оно одур­ма­нива­ло мыс­ли, и он уже не был уве­рен, что имен­но он хо­тел ей ска­зать. Мог ду­мать лишь о том, как она прек­расна, тут, ря­дом, в лу­чах за­ходя­щего сол­нца. В ру­ках сла­бо до­гора­ла си­гара, ис­пуская пос­ледние вы­дохи неп­розрач­но­го вяз­ко­го ды­ма со стой­ким аро­матом виш­ни. Он аб­со­лют­но точ­но знал, что это бы­ла не од­на из тех нез­на­читель­ных влюб­леннос­тей, что про­ходи­ла с рас­све­том, ос­тавляя сла­дос­тный оса­док му­чений но­чи. Это бы­ло неч­то бо­лее глу­бокое, не про­ходя­щее и про­дол­жа­ющее ра­нить, не за­виси­мо от то­го, ду­мал о ней или нет. Жен­щи­на, си­дящая нап­ро­тив, бы­ла нап­ря­жена. Она быс­тро пе­реби­рала тон­ки­ми паль­ца­ми кру­жево сал­фетки, вды­хая ма­нящий аро­мат си­гары. — Мне ка­жет­ся, — он на­рушил ус­та­новив­ше­еся мол­ча­ние и бро­сил си­гаре­ту в пе­пель­ни­цу. — Мне ка­жет­ся, ты всег­да бу­дешь вот так си­деть нап­ро­тив, изу­чая ме­ня, и так те­бе хо­рошо зна­комо­го. Твои гу­бы бу­дут всег­да сла­бо под­ра­гивать при вдо­хе, а алая по­мада ни­ког­да не смо­ет­ся. От те­бя всег­да бу­дет пах­нуть стой­кой ва­нилью. Мне ка­жет­ся, этот миг бу­дет ве­чен. Она опус­ти­ла го­лову. — Это глу­пос­ти. — Нет, — он рез­ко воз­ра­зил, пе­рево­дя взгляд с её опущенных дрожащих век на бо­кал ста­рого креп­ко­го ви­на, — нет, мне ка­жет­ся, что мы бу­дем вмес­те веч­ность, всег­да, что­бы не слу­чилось. Он ви­дел, как она пре­рывис­то вздох­ну­ла и бес­шумно втя­нула воз­дух че­рез пол­ные ще­лоч­ки алых губ. — Ты зна­ешь — это не­воз­можно, — ка­залось, сло­ва ска­зан­ные ею са­мой да­вались с боль­шим тру­дом. — Нет ни­чего не­воз­можно­го? — Есть. — Да, есть, — он глу­по пов­то­рил, де­лая боль­шой гло­ток. Для то­го что­бы про­дол­жить раз­го­вор тре­бова­лось не­мало ви­на. Её гла­за стек­лянно зас­ты­ли на лац­ка­не пид­жа­ка. Она мол­ча кив­ну­ла. Он, все еще под пь­яня­щим воз­дей­стви­ем ви­на, хо­тел рас­ска­зать ей как силь­но она ему нуж­на. Что она бы­ла ог­ромным оке­аном, ког­да он был лишь приб­режным кам­нем. Что он рас­тво­рял­ся в ней, как соль в во­де. Что его гла­за то­нули в её, цве­та нет­ро­нутой зе­лени, и ис­ка­ли за что за­цепить­ся, и бы­ли бес­по­мощ­ны. Но она си­дела так неп­риступ­на и хо­лод­на, что лишь под­ра­гива­ющие гу­бы и паль­цы, те­ребя­щие сал­фетку, вы­дава­ли в ней бес­по­кой­ство. Он от­вернул­ся и ус­та­вил­ся на по­лум­рачный дво­рик. Сол­нце зо­лоти­ло кры­ши, преж­де чем спря­тать­ся за го­ризон­том. Ве­тер тре­пал проз­рачные за­навес­ки рес­то­ран­чи­ка. А она все си­дела, ка­залось что и не ды­ша. Заз­во­нил те­лефон. Её. На эк­ра­не — Муж. Она вы­пус­ти­ла сал­фетку и схва­тила мо­биль­ный. Сбро­сила. Пос­мотре­ла на си­дяще­го нап­ро­тив муж­чи­ну. Опус­ти­ла взгляд: — Прос­ти. Вста­ла, что­бы уй­ти, не обо­рачи­ва­ясь. Он си­дел. Не дви­гал­ся, смот­ря на упав­шую сал­фетку. Осу­шил бо­кал: — Ведь вот мы с то­бой по все­му чу­жие: дру­гие вку­сы, взгля­ды, все; но я знаю, что ты ме­ня лю­бишь и по­нима­ешь, и от это­го я те­бя ужас­но люб­лю. Она не дви­галась. За­тем се­ла. «А как я лю­била, бо­же мой, как я лю­била его!.. Как я лю­била. И те­перь раз­ве я не люб­лю его? Не боль­ше ли, чем преж­де, я люб­лю его?». И она ос­та­лась.