What the hell is a 'Stiles'?

Её у него не было никогда. Непреложная истина, аксиома, выведенная путем нехитрых размышлений и не требующая доказательств: у Стайлза Стилински могло быть – и было – всё, но именно Лидии Мартин у него никогда не было. Ни то, как он смотрел на неё, ни то, как неумело пытался позвать на свидание, ни то, как предлагал помощь в тех предметах, в которых сам соображал хуже неё – ну, мало ли... – не сдвигало ситуацию с мёртвой точки, лишь, кажется, наоборот усугубляло её, словно тяжёлый камень вбивало всё глубже в землю. На целый дюйм с каждым произнесённым словом, на два – с каждой попыткой хоть немного понравиться, быть замеченным, на три – с каждым провальным действием, о котором Лидии в итоге несомненно рассказывали, ещё приукрашивая, отчего на её губах расцветала улыбка, а в мозгу нервно крутилось: "Стайлз, Стайлз, это всё Стайлз, да кто, чёрт возьми, такой 'Стайлз'?" Её у него, определенно, никогда на было, зато было кое-что связанное с ней, что он хранил как зеницу ока; это не было ключом к её сердцу, это не было даже бы сотой долей возможности завоевать внимание Мартин хоть на секундочку – это был простой мобильный номер, самая обыкновенная комбинация цифр, которую можно в разных вариациях встретить в телефонных справочниках, однако Стайлз дорожил этими одиннадцатью знаками больше, чем можно представить. Потому что это было единственное, что хоть как-то его с ней связывало – это был её телефонный номер. Стилински ещё года три назад, тогда, когда подрагивающими пальцами, с трудом удерживавшими огрызок карандаша, переписывал у кого-то на бумажку номер первой красавицы школы, прекрасно понимал, что вряд ли этот набор цифр ему хоть когда-нибудь пригодится. Тем не менее зачем-то по сотне раз за день любовался этими ничего не значащими для нормального человека закорючками, пряча этот наспех выдранный из тетрадки клочок бумажки от посторонних глаз, словно ревнуя так, хоть и понимая то, что от этого Лидии ни горячо, ни холодно: кому было нужно – те подходили к ней и болтали, оживленно, весело так, заставляя её звонко хохотать, забавно морща вздернутый носик. А он, как и всегда, сидел в стороне, комкая в кулаке драгоценную бумажку, и думал о том, что на подобное решиться сможет когда-нибудь... Никогда. Он раньше не замечал в себе тяги к поэзии и к искусству вообще, но перед самым Рождеством что-то чпокнуло, звякнуло в его голове – и потащило по рифмованным строкам, вырванным из самых глубин часто-часто бьющегося при воспоминании о Лидии сердца и сейчас плавно ложащимся на чистый лист бумаги, складывающимся во что-то осмысленное и позже переходящим в позорные молчаливые слёзы. В итоге листок летит в мусорку, а Стайлз остается наедине со своими мыслями, колючим вихрем бушующими в голове, путающимися, а затем как-то плавно тускнеющими и растворяющимися, оставляющими за собой лишь горькое послевкусие: её у Стайлза не было никогда. У него была лишь глупая, пустая надежда, семь миллиардов чужих людей и один наизусть вызубренный номер. Нет, всё же, конечно, не стоило приписывать себе несуществующие неприятности: вспомнить хотя бы его отца и славного малого по имени Скотт – людей, которых Стайлз при всём желании не мог бы назвать чужими, но сейчас речь шла совсем не о тех отношениях, которые были у него с отцом и лучшим другом соответственно. Хотелось других отношений, отношений с девушкой, хотелось любить, любить взаимно, а не так отчаянно и совершенно безнадёжно, как сейчас. У него был только её номер, и больше всего он боялся, что однажды всё-таки решится позвонить, а вместо приветствия услышит в трубке механический голос оператора, возвещающий о том, что "абонент временно недоступен". Или, что еще хуже – о том, что "набранного номера не существует".

***

"Счастливого Рождества!" – печатает он, кося взглядом на стрелки механических часов, почти доползшие до полуночи. Время замедляется настолько, что у нервничающего из-за этого Стайлза даже лоб испариной покрывается, а когда стрелки наконец указывают на двенадцать, он без раздумий жмёт на "отправить". Три года он не использовал ни единой возможности связаться с ней – так почему бы не рискнуть сейчас? Рискнуть? Да она даже имени его, наверное, не знает, не то что номера. "Счастливого Рождества!" – ровно через год пишет он снова, понимая, что обманывает сам себя, хоть и даже рад обманываться, в общем-то; она ничего не заподозрит, а он душу отведёт, зная, что его поздравление всё же дошло до адресата. Может, даже вызвало на губах улыбку. И плевать, что вслед за этой улыбкой оно могло отправиться в небытие по команде "удалить сообщение". "Счастливого Рождества!" – ещё через год, не веря, не надеясь, но всё так же искренне любя. И наконец получая в ответ: "Спасибо, и тебя! хх" Сказать, что руки вздрагивают от этого – ничего не сказать. Сердце, кажется, циркулирует по венам не кровь, а чистое электричество – иначе как объяснить то, что перед глазами абсолютно здорового шестнадцатилетнего подростка замельтешили чёрные точки?.. То ли алкоголь ударяет в голову, крошит мозги в мелкую пыль и с шипением растворяет её, то ли Стайлз правда не отдаёт себе отчёта в том, что делает – он рывком поднимается с дивана и всё ещё подрагивающими пальцами набирает одиннадцатизначный номер, поднося телефон к уху. Глупая, пустая надежда, семь миллиардов чужих людей и один наизусть вызубренный номер. – Алло? Лидия берёт трубку сразу. Видимо, телефон был в её руках, когда Стайлз всё же решился позвонить. – Лидия... В горле пересыхает, а в глаза вновь будто лезут мелкие чёрные мошки. Стайлз бросается к окну, открывает его настежь, шумно дышит, вдыхая ртом холодный воздух, зажав телефон между плечом и ухом. – Да-а-а? – тянет Мартин на том конце провода. Она настроена игриво, если судить по её тону, и у Стайлза от этой мысли как-то приятно и неприятно одновременно колет кончики пальцев. – С Рождеством, – выпаливает он, только после этого соображая, что именно это и писал ей в сообщении, и мысленно впечатывает себе подзатыльник, слыша смешок в ответ. – О, и тебя. Молчание. – Это была попытка подкатить, молодой человек? – Уже третий год подряд, – язык едва слушается, и уж лучше бы он действительно не слушался, чем позволял своему хозяину молоть такую несусветную чушь. Сто крепких подзатыльников, Стилински. – А я тебя знаю? – посмеивается Лидия. Стайлз почему-то почти уверен, что сейчас она разглядывает свой идеальный маникюр. Она всегда так делает – вывод из наблюдений. – Д-да, – Стайлз едва ли не заикается, отходя от окна на шаг и закрывая его. – Ну, т-то есть... Возможно. Да. – Я тебя знаю, – по интонации Стайлз не может понять, утверждение это в сей раз или что-то другое, но язык вновь решает сработать быстрее, чем голова, и Стилински выпаливает, вновь чуть заикаясь: – Я... Позвоню тебе... Н-на домашний тебе позвоню, х-хорошо? Только номер скажи...

***

– Милая, тебя к телефону, – мать, входя в комнату Лидии, с улыбкой передаёт ей, немного удивленной, явно уже забывшей о разговоре со Стайлзом, трубку, и заговорщически шепчет: – Друг твой. Стайлз. – Стайлз? – кривится Лидия, уже поднося трубку к уху и совершенно не боясь того, что может быть услышана собеседником. – Кто такой, чёрт возьми, Стайлз? И, готовая говорить, слышит в трубке уже лишь одни короткие гудки. Безразлично хмыкает и жмёт на "отбой".

***

А когда Стайлз, решивший, что уже нечего терять, на следующий день снова – во второй раз – звонит Лидии на мобильный с намерением сказать всё честно, то слышит в ответ лишь приятный голос женщины-оператора: "набранного номера не существует".