Свидетелем был Берлин.

Блёстки белых волос на постели любви Раскинуты волнами несбыточной мечты. В них вся наша печаль, вся наша радость и боль, И в тихом шёпоте любви я различаю: "Постой..." Ты тихо просишь меня не оставлять тебя одну, Но в глубине моих глаз ты видишь только пустоту. Твои ресницы дрожат, ты тихо молишься о нас, Но я знаю одно, что это все в последний раз. Ты стараешься забыть о том, что будет впереди, И ты бросаешься вся в огонь последней любви, Сгорая как бумага в моих нежных руках. Ведь это всё в последний раз, и ты забыла свой страх. Мальчишник "Последний раз"

25 марта 1945 года - Доброе утро, - выключив будильник, Клара вновь потянулась в тёплые объятия Вальтера. - Доброе утро, - не открывая глаз, произнёс Шелленберг. – Как спалось? - Почти не спала, - ответила девушка, легонько проводя пальцем по выступающему кадыку мужчины. – Заснула лишь под утро. Всё думала о твоём предложении уехать в Швейцариию.       В комнате воцарилось молчание. Вальтер открыл глаза, чувствуя, что по телу прошлись мелкие частые мурашки. Он безжизненным взглядом смотрел в потолок, потому что не мог напрячься и сыграть безразличие, спрашивая, что же всё-таки Клара надумала с переездом.       Он вчера, наверное, целый час репетировал свои спокойные и уверенные слова, чтобы казаться до конца убедительным в том, что ей необходимо уехать. Он придумал несколько ходов, два из которых ему понадобились, а сейчас, лежа в постели, Вальтер Шелленберг понимал, что не был готов к тому, что девушка ему даст ответ с самого утра. Его застали врасплох. - Я решила уехать из Берлина, - не дождавшись реакции Шелленберга, продолжила гауптштурмфюрер. - И, пожалуйста, Вальтер, организуй это быстрее, чтобы я не успела передумать. - Хорошо, - произнёс Шелленберг, про себя облегченно вздыхая. - Спасибо, - прошептала она и, дотянувшись до его лица, робко прижалась губами к уголку его губ.       Она поцеловала его в губы, чувствуя, как её окутывает нечеловеческая тоска. Сегодня ночью, принимая решение о том, уехать ей или остаться, Клара, кажется, разодрала себе всё сердце в клочья. Она почти не верила, что Шелленбергу удастся скрыться в Швейцарии после ее переправки, в последнии дни. Она знала, что шанс встретиться снова минимален. Но решила все же уехать, потому что знала, что сойдёт с ума от осознания своей беспомощности перед судебным процессом, через который предстояло пройти всему правительству Третьего рейха. Девушка знала, что даже открыв свое настоящее имя и положение в советской разведке, не сможет никак помочь Вальтеру, а только будет рвать свое и его сердце непрерывными переживаниями, и потому будет лучше, если на это время она окажется в другой точке земного шара, где не сможет увидеть и самого процесса. - Надо собираться на работу, - наконец, Шелленберг озвучил мысль, которую обоим в этот момент так не хотелось произносить.       Проницательно и долго посмотрев ему в глаза, Клара медленно кивнула головой в знак согласия и тут же почувствовала губы Вальтера на своих губах. После продолжительного поцелуя они встали с кровати. Мужчина ушёл варить утренний кофе, а она, заправив кровать, ушла в душ. Завтрак прошёл в полной тишине. Им и не надо было разговаривать друг с другом. Их молчание уже давно стало говорящим, полным понимания и уюта.       В машине (сегодня шофером был старый друг Вальтера, проверенный и перепроверенный) Клара позволила себе несвойственную ей слабость: она села на заднем сидении, ближе к шефу и, положив голову ему на плечо, взяла в свою руку ладонь Вальтера, переплетя его пальцы со своими. Неугасаемая потребность быть сейчас ближе к Шелленбергу, чувствовать почти незаметные касания его губ к ее распущенным волосам должна бы была быть чуждой Фюрстенберг, но она была ей странно привычной.       Доехав до работы, бригадефюрер и его подчинённая разошлись по своим кабинетам. Клара, закрыв за собой дверь, кинула плащ на вешалку и уселась в кресло, равнодушно уставившись в потолок. Она помнила это чувство съедающей гнетущей пустоты. Оно уже посещало её ранее, в Москве, когда ей только предстояло уехать в Берлин. Тогда она, однажды придя домой, легла на кровать, отвернулась к стене и так пролежала до самого вечера, тихо, как мышь, не плача и почти не думая, но вечером к ней постучала мама, и они несколько часов проговорили, не переставая. Тогда маме удалось убедить ее, что все еще, может быть, будет хорошо.              «Мама часто говорила, что серьёзные перемены, переходы на новые жизненные этапы иногда вызывают такое состояние. Особенно сильно пустота давит на тебя, если ты не хочешь расставаться с тем, что сейчас составляет твою жизнь, если тебя всё устраивает," - вспоминала Клара, наклонив голову так, что её взор переместился на окно. – "Думаю, у меня не будет после переезда такого унылого настроения, как это было чуть больше десяти лет назад, когда я должна была переправиться в Берлин. Всё же я смогу дышать в Швейцарии свободно. Почти. Хотя бы свободнее, чем здесь. Мне кажется, там даже небо должно быть другое. По крайней мере, оно казалось другим по сравнению с небом Берлина, когда я посещала Швейцарию в последний раз».       В кабинет кто-то постучал. После разрешения войти в комнату просочился адъютант Шелленберга. Поприветствовав гауптштурмфюрера, парень отдал девушке сложенную вчетверо бумагу и удалился, оставив разведчицу наедине с посланием от шефа. Не раздумывая, но немного волнуясь, Клара развернула лист и прочитала слова, выведенные аккуратным почерком: «Клара, Как ты и просила, я уладил вопрос, касающийся Швейцарии, в кратчайший срок. Все детали при личной встрече. Сегодня разрешаю покинуть рабочее место пораньше. Т.к. тебе придется заняться увлекательнейшим делом подготовки известной тебе поездки. Буду поздно. Вальтер».        Усмехнувшись, девушка убрала письмо во внутренний карман пиджака. Бумага явно была написана с учетом, что юркий адъютант или кто-либо другой мог поинтересоваться его содержанием, "увлекательное" же дело, конечно, подразумевало под собой сбор ее чемодана.       «Нет чтобы вызвать к себе по телефону или придти сюда. Что вы! Нужно испоганить лист бумаги и отнять время и нервы своего любопытного адъютанта, который весь извелся небось, пока нес незапечатанный документ," - думала с улыбкой Клара. – "Вальтер, такой Вальтер».       Она взглянула на часы. Было без десяти одиннадцать. "В четыре часа вечера можно будет уйти," - решила Соня. Ей хватит времени до прихода Шелленберга не только на то, чтобы собрать вещи, но и просто побыть в одиночестве, подумать, не натягивая на лицо различные маски, может быть, дать волю чувствам, не боясь, что кто-то сейчас зайдёт в комнату. «А пока нужно скоротать время за работой. Вперёд, фройляйн Фюрстенберг, и с песней!» - не произнося вслух, сказала себе девушка и открыла нижний ящик в столе, чтобы достать документы.       Только так она могла заглушить рвущийся в голову поток раздумий. Только таким образом она могла скоротать время в здании имперской безопасности, не привлекая к себе излишнего внимания коллег, выполняя положенную работу и ничем существенно не облегчая участь врага. Были и другие способы, но заполнение сейчас уж точно бесполезных и никому не нужных бумаг занимало добрую часть рабочего периода. Порой девушка забывала даже пообедать, когда увлекалась "творческой частью" бумажной волокиты, хотя, в принципе, жуть как не любила её.       Без двадцати минут четыре Клара окончательно добила свои отчеты. Расправив затёкшую спину, она встала и подошла к окну. На улице шёл мелкий моросящий дождь, прибивающий к земле тяжелую цементную пыль, которую ветер приносил от развалин разбомбленных домов. С трудом, но Клара смогла открыть одну створку окна, оторвав от подоконника концы бумажных полос, крест-накрест наклеенных на стекла. В кабинет ворвался воздух печального, умирающего Берлина, пропитанный влагой и запахом дорог. Гауптштурмфюрер хорошо помнила, что перед её отъездом в СССР была такая же погода. Разве что, ветер был холоднее. Зато Москва её встретила тёплым солнцем и совершенно чистой и ясной небесной синевой. Помимо тёплой погоды Клару тогда удивила ещё и отовсюду лившаяся русская речь. За время работы за границей она привыкла, что русский - это что-то ее собственное, затаенно личное, на нем было лучше даже не думать, а тут снова приходилось учиться говорить в полный голос. Ей было и радостно и немного странно везде слышать родной язык. И она снова, как в детстве, открывала для себя таинство говорить и думать на нем, дивном, богатом и таком домашнем, снова обновляя в себе этот язык и перерождаясь изнутри при этом.       Лёгкая улыбка тронула её губы при этих воспоминаниях. Но уже надо было идти, ведь до возвращения домой Клара решила зайти еще в одно место. Гаупштурмфюрер закрыла окно, сложила бумаги в аккуратную стопку, убрала их на место, навела порядок на столе и, взяв плащ с вешалки, вышла из кабинета. Пройдя по коридору, девушка свернула направо и вскоре оказалась у двери с табличкой «Начальник внешней разведки службы безопасности». Постучав, Клара зашла в кабинет. - Почему ты ещё не дома? – нарочито строгим тоном спросил Шелленберг, увидев гауптштурмфюрера на пороге. Вместо приветствия он, начав говорить, только сердито поднял левую бровь. - Я уже ухожу, - отозвалась девушка, ласково улыбнувшись. – Я просто хотела тебя попросить об одной вещи. И я знаю, что это прозвучит эгоистично и нахально с моей стороны, но я бы очень хотела, чтобы ты сегодня пришёл домой пораньше. Просто знай это. - Я подумаю над вашим заманчивым предложением, камрад, - тоном важного начальника произнёс Вальтер. – Это всё, что вы хотели мне сказать? Или есть что-то ещё? - Я люблю тебя, - шёпотом сказала Клара и проскользнула в дверь.       Она не видела, как за ее спиной словно мурчащий кот расплылся в довольной улыбке шеф, как в глазах у него блеснула небывалая всепоглощающая нежность, в которой пронзительной печали было немногим меньше затопившего душу счастья. Он глубоко вдохнул и выдохнул, чтобы успокоить рвущееся из груди сердце. Но ей и не нужно было этого видеть. Она по своему опыту знала, как эти слова действуют на человека, если они сказаны от чистого сердца.       Доехав до дома, Клара привычно поздоровалась с охранником, вошла в особняк и поднялась в свою комнату, впрочем, делая все без особой спешки. Повесив пиджак на вешалку, она достала из шкафа свой чемодан.             «Боже, неужели я действительно уезжаю из Германии не в командировку, а навсегда? Нет, это просто какой-то сон. Не может такого быть. Хотя почему? Рано или поздно это должно было случиться. Ничто не вечно. Ну, а если что-то вечное и есть, то оно находится где-то далеко за границей работы разведчика. Сознанием я это понимаю, но вот ощущения мне верить не хотят," - думала Клара, открывая шкаф и выкладывая вещи на кровать. – " Жизнь чем-то схожа с путешествием в поезде. Едешь ты несколько дней в одном купе, привыкаешь к атмосфере вокруг, к людям, а потом, в один прекрасный день, проводник заглядывает в дверь и говорит, что через полчаса поезд остановится на нужной тебе станции. И ты начинаешь собирать вещи, которые почему-то лежат на своих новых местах, как будто никогда их не покидали, мысленно прощаться с уютным вагоном и с его обитателями. Что-то меня в последнее время тянет на философию… Так, а это что такое?»       Девушка, перед тем как закрыть чемодан, решила осмотреть потайной кармашек и наткнулась на очень любопытную вещь. Это был кулон, который, как она думала, потерялся уже года два назад с ее бесконечными переездами. Клара тогда сильно расстроилась, потому что давно мечтала о подобном. И каково было её удивление сейчас неожиданно найти его, конечно же, сразу вспомнив, кто подарил ей эту замечательную вещицу. Гауптштурмфюрер, сев на кровать, с трепетом провела подушечкой большого пальца по гравировке и ностальгически улыбнулась.       «Какой же дурой я тогда была," - усмехнулась она про себя. – "Я не замечала ничего вокруг себя, вся погружённая в работу. Да, честно признаться, я и не хотела замечать что-то человечное в людях, которые меня окружали тогда и окружают по сей день. Видеть их зверьми, лишенными самых обычных чувств, казалось безусловно проще...» Клара услышала, как кто-то вошёл в комнату, но ей не нужно было оборачиваться, чтобы по шагам узнать Вальтера. - Помнишь Рождество 1939 года? – тихо спросила девушка. – Гейдрих тогда устроил роскошный приём для офицеров РСХА. Честно говоря, тогда я впервые увидела вблизи столько высокопоставленных лиц. Поджилки так и тряслись. А ты тогда, как подгадал, сделал мне приятный и неожиданный сюрприз в виде кулона, который я высмотрела в нашей с тобой командировке в Швейцарию. Я начала спорить с тобой о том, что он страшно дорогой, и совершенно пришла в себя. Помню, потом я так уверенно болтала с Гиммлером, что до сих пор удивляюсь. - О, да, сюрприз тогда удался, - ответил Шелленберг, останавливаясь прямо перед ней с насмешливо-ласковым выражением лица, - Я был поражен, как он прямо после этого приема не сделал тебя своим заместителем. Ведь потом целый месяц не проходило дня без вопроса об "этой милой вашей подчиненной, Вальтер, куда вы только смотрите". - Он и не подозревал, что ты уже тогда смотрел туда, куда нужно. Просто твоя тактика вербовки всегда включала в себя долгую подготовку, - ехидно улыбнулась ему Клара, увидев на его лице хитрую улыбку. Кажется, Вальтер сейчас любовался выражением ее блестящих глаз. - Но и эта тактика нередко дает сбои. Вот, к примеру, я помню, как на том же самом приёме одна интересовавшая меня молодая фройляйн отказалась танцевать со мной, но зато радушно согласилась на танец со штандартенфюрером Шнайдером. После этого ходили ещё сплетни о том, что у них роман, - Фюрстенберг видела, как от этих воспоминаний веселое улыбающееся лицо Вальтера превратилось в непроницаемую маску. - Я согласилась танцевать с ним, потому что проспорила, - Клара, опустив глаза, положила кулон обратно в потайной карман, закрыла чемодан и устремила пристальный взгляд серьезных глаз на шефа. Она, конечно, не могла открыть Шелленбергу истинную причину - Шнайдер был одним из руководителей оперативной группы, разрабатовавшей "Красную капеллу", и Кларе был дан приказ центра втереться к нему в доверие, получить доступ к информации о радиоигре, которую вела группа Шнайдера. Но в одном она с Вальтером была честна. – Никакого романа у нас не было. Этот тип мужчин мне крайне противен. Он постоянно ходил за мной хвостом после этого рождественского танца, "прилипал" на совещаниях, норовил зайти в кабинет в обеденный перерыв, и вместо того, чтобы заниматься делом, приходилось постоянно избегать его настойчивых липких ухаживаний. А ты, если помнишь, когда я приходила за помощью и говорила, что не успею закончить дело к сроку, отвечал, чтобы я шла за поддержкой к своему штандартенфюреру Шнайдеру. И я потом сидела допоздна, но всё-таки доделывала работу. Кстати, через несколько месяцев после этой несносной "слежки", мне под секретом рассказали, что в тот период Гиммлер с самыми доброжелательными мотивами хотел привлечь меня еще и к делу того английского дипломата... Представляю, сколько бы я тогда спала, с таким-то объемом. Но кое-кто предложил нашему шефу свою кандидатуру, убедив его, что он для этой работы подойдет как нельзя лучше, как более опытный и находящийся выше по званию... Неужели ты был готов собственноручно устроить счастье нам со Шнейдером? - Насколько помню, я уже тогда не верил, что вы будете вместе сколько-нибудь долго, хотя зол, да, был страшно. Разведчик должен читать людей по взглядам, а ты просто искрила раздражением и неискренней вежливостью, когда он "настигал" тебя в коридоре, - усмехнулся мужчина, легонько щелкая девушку по кончику носа. - Но как бы ни был я зол и обижен, я не смог оставить тебя в трудную минуту.       Клара благодарно и немного виновато улыбнулась, повторив его жест. - И за столько лет ты слышал от меня «спасибо»... ну, раз десять, пожалуй. На каждый год - всего одна благодарность… - Брось, - Вальтер покачал головой и, легко коснувшись кончиками пальцев руки Клары, стоящей рядом, тихо произнес, – мне достаточно было видеть твою улыбку и счастливое выражение лица. Но если хочешь как-то существенно отблагодарить меня, то прошу, не откажись подарить мне тот упущенный танец. - Я с удовольствием верну тебе украденное судьбой, раз уж это в моих силах, - почти шепотом ответила девушка, ощущая, как трепещет сердце.       Услышав согласие, Шелленберг мягко улыбнулся, прошёлся по комнате к старому патефону, стоявшему на тумбочке, видимо, так долго, что Клара почти не замечала его, достал пластинку из конверта, и через мгновение уютного потрескивания в комнате заиграла дивная музыка. Кажется, там было пианино и скрипка, но для Клары сейчас эта музыка была чем-то не делимым на отдельные звуки, чем-то неземным и сакральным. Подойдя к Кларе, Вальтер протянул ей руку для вальса. И после того, как девушка приняла приглашение, она почувствовала, как вторая его рука легла на её талию. Фюрстенберг давно уже не танцевала, и от движений шефа по всему ее телу прошла лёгкая дрожь. Она боялась ошибиться, хотя с таким опытным партнером вряд ли это можно было сделать. Вальтер танцевал профессионально и изящно, так же, как и работал, разговаривал, да и вообще, жил. Он уверенно вёл в танце, то сближая, то удлинняя дистанцию между ними. С такой поддержкой Клара быстро расслабилась, опустив свою голову на плечо Вальтеру. - Знаешь, а ведь это тот самый вальс, тур которого я тогда хотел с тобой протанцевать, - проговорил Шелленберг мягким хриплым голосом. - Как же много я упустила за время нашего знакомства, - ответила ему девушка, улыбнувшись одними уголками губ. Глаза Клары были полузакрыты, казалось, танец для нее превратился в медленный планирующий полет. - Ну, этот момент мы уже наверстали. Да и... ты не так уж много потеряла, - сказал мужчина, нежно целуя Клару в висок. - Почему? - Там была совершенно другая атмосфера, да и у нас были совсем иного рода отношения… - И не было сегодняшних обстоятельств, - все-таки озвучила она мысль, которая разъедала её изнутри всё время, несмотря на очарование момента.       Музыка внезапно смолкла на фальшивой ноте. Видимо, пластинка была испорчена. Девушка отстранилась от Вальтера и села на кровать. Он, накрыв ее руку своей, тревожно спросил: - Клара, я что-то не то сказал? - Вальтер, - произнося его имя, она ощутила, как стало тяжелее дышать. – Мы же с тобой никогда больше не встретимся? - Что за глупости ты говоришь, Клара? – садясь возле неё на колени, осведомился Шелленберг нарочито уверенным тоном. – Мы обязательно встретимся. Я не знаю точно через месяц, два или даже через год, но мы встретимся. - Это так естественно прозвучало, как будто я так уезжаю... в отпуск... Как будто нет войны и танков у Берлина, как будто тебе ничего не грозит даже здесь, в штабе... Но почему мне всегда хочется тебе поверить? – печально смотря на него сверху вниз, спросила девушка даже не собеседника больше, а саму себя. - Потому что я никогда тебя не обманывал, - просто ответил на её вопрос мужчина, медленно касаясь губами её запястья. – И если мне когда-либо придётся это сделать, то я сделаю это только чтобы уберечь тебя. - Этого-то я и боюсь, - сказала Клара, неловко проводя рукой по волосам Вальтера. - Не бойся. Просто верь мне, - сиплым шёпотом произнёс Шелленберг и, медленно поднимаясь с колен, мягко поцеловал её в губы.       В поцелуе он опустил Клару на кровать, зарываясь в её распущенных локонах рукой. С каждым мгновением его губы становились требовательнее, выводя поцелуй на новый уровень, делая его глубже, страстнее, жарче. Он слышал, как у неё начинает сбиваться дыхание, он ощущал, как она пытается сдержать себя, чтобы не начать выгибаться навстречу его прикосновениям, только продолжая перебирать волосы у него на затылке. Но когда губы Вальтера оказались на шее девушки, она окончательно потеряла над собой контроль.        Они быстро избавили друг друга от столь ненужной сейчас одежды. Их тела и души сливались в едином танце чувств и страсти. Стоны заглушались поцелуями, на последних глотках рваного сбившегося дыхания они произносили имена друг друга, движения становились учащеннее, будто они стремились стать единым целым, доходя до неимоверного пика удовольствия, которое накрыло их сокрушительной волной. - Я люблю тебя, - перевернувшись на спину, Шелленберг притянул Клару к себе и накрыл себя и её одеялом. -Люблю тебя, - вторила ему Фюрстенберг, потянувшись за поцелуем к лицу Вальтера.       Мягко коснувшись его губ, девушка снова легла на грудь мужчины, слушая, как успокаивается его сердце. - Я буду очень скучать по тебе все время разлуки, будут это месяцы, дни или годы, - произнесла в звонкую тишину Клара. - А я по тебе уже начинаю скучать, моя милая Клара. Мне страшно представить свою жизнь без тебя, особенно теперь, - ответил он приглушённым голосом. – И как мучительно знать, что до нашего фактического расставания у нас с тобой осталось всего три часа.             «Боже, каким неизмеримым грузом иногда на сердце давит реальность, - подумала Фюрстенберг, теснее прижимаясь к Вальтеру. - Как иногда хочется остановить время, чтобы всё замерло кроме тебя и того, кто по прихоти Рока стал частью тебя, половиной твоей души. И как иногда хочется вырвать из груди сердце, которое только что билось в ритме безумной радости, а сейчас ноет и разрывается на части от тоски».