Божество

— Мама! Юки оборачивается, глядя на несущуюся к ней троицу непосед и улыбается. Совсем малышня. Быть для них заменой матери — не то, чего бы ей хотелось, но они любят ее, как могут, и такую любовь она не может отвергнуть. Гай, хоть и гораздо повыше рангом, чем ангел-хранитель, совсем сливается с малышней, особенно в сражении за пульт от телевизора, да и Тамами, хоть старше троицы непосед, не отстает. Действительно похожи, думает Юки и улыбается про себя. Тем, кто постарше, знакома и другая любовь. Кажется, почти все хранительницы влюблены в хозяина, той самой наивной первой любовью, такой светлой и чистой, а с другой стороны — такой собственнической, какой только может быть первая любовь. Цубаса ничем не отличается. Какой сильной должна быть любовь, чтобы дать храбрости поднять руку на бога, покровителя? Рей слишком горд, чтобы простить и второй раз попросить быть с ним, а она — чтобы забыть то, что считает предательством. Да и хозяин дороже. Почему бы не оказаться в блокноте Аюми среди многих набросков тонким пальцам, перебирающим струны? Случайно, конечно, с чего бы ей променять хозяина, хоть и на высшее создание, столь же предпочитающее молчаливое одиночество в порыве, когда пальцы творят чудо, что зовется настоящим искусством. А мелких бисеринок влаги, выступающих на девичьем личике, то краснеющем, то бледнеющем, от одного упоминания его имени, якобы уже никто и не замечает. Юки наблюдает за происходящим словно со стороны. Да, она ангел-хранитель, такой же, как и они, но в некотором плане — совсем отличается.  — Ты будешь беспокоиться за нас? — спрашивает Го последней ночью, что боги проводят в этом мире вместе с двенадцатью ангелами-хранителями и мальчишкой, их хозяином. «Я буду беспокоиться за тебя» — хочет сказать Юки, но вместо этого улыбается и отвечает:  — Остальным я предпочитаю тебя, Го-сама, — и в этой фразе, пусть даже сказанной с тенью шутки, скрыто гораздо больше, чем в любовных речах девочек к пареньку-хозяину. Великий Сейрю немного неуклюже заключает ее в объятия, и от такой близости даже ее, холоднокровное существо в животной ипостаси, бросает в жар, проступающий стыдливым румянцем на щеках. Его голос непривычно тих, и того, что он отвечает ей, тех тайных слов — не знает больше никто. Юки никогда была и не будет таким же домашним животным, как все остальные. Она — не кошка, не щебечущий попугайчик, и даже не черепашка, она — змея, и у нее нет хозяина. У нее есть только ее божество.