Четырнадцать лет

Четырнадцать лет. Прошло уже четырнадцать лет. Это немыслимо. Говорят, что с возрастом начинает казаться, что время течёт быстрее. Мне всего двадцать, а я уже чувствую себя как старик. Машина Мэтта остро пахнет им и его сигаретами, и кажется, что он сидит со мной рядом на пассажирском сидении. Хотя я отлично знаю, что если поверну голову, то увижу просто пустое сиденье, да и за руль этой машины он бы меня в жизни не пустил. Запах его сигарет вечно напоминает мне о том дне, когда мы в четырнадцать выкурили первую сигарету за приютом. Я чуть не задохнулся от этой дряни, а Мэтт уже не смог отвыкнуть. Одна сигарета на двоих. Одна приютская комната. Одна возможность подохнуть вместе, а выживаю я один. Мэтт так и не научил меня курить. Столько всего произошло со мной. И с ней тоже. Мы вместе прошли через весь этот хаос. Мы вместе захватили мафию, вместе охотились на Киру. Она помогла мне справится со всем, выходила меня после взрыва в Токио. Она была со мной, когда я проиграл Ниа. У меня из-за Такады глаз стеклянный, а у неё из-за меня практически нет левой кисти. Она больше не сыграет мне на фортепиано. Зато споёт, если заставить. Но после её руки мы почти не разговаривали, только трахались, когда становилось совсем невмоготу. А после смерти Мэтта меня даже вид её раздражал. Вскакиваешь ночью после очередного кошмара - она тут. Просыпаешься после пьянки - она тут. И смотрит своими глазами, а в них не пойми что - жалость дикая, ненависть, или упрёк за то, что соизволил не сдохнуть. Этот взгляд приводил меня в такую ярость, что я готов был придушить её на месте. Не смог бы, конечно. Любовь к ней у меня в позвоночнике засела, как паразит, и от неё уже никак не избавится. Она? Такада уже мертва, а вот мне за руку отомстить сможет. Я был бы не против, честно сказать. Я за наши с ней три года ничего для неё не сделал. Меня уже от всего тошнит. А от себя - больше всего. По этому я и решил сюда приехать. – Мелло. – она с заднего сиденья трясёт меня за плечо. На светофоре зелёный. Надо ехать. *** Когда мы доехали был уже день. Берег моря, осень, а берёзы всё такие же высокие. Я здесь рос. Наш дом превратился в развалину, обросшую плющом. Ему снесло крышу, дверь совсем прогнила, а об окнах и говорить то нечего. В памяти всплывают воспоминания. Капают и растекаются кровавыми пятнами. Они согревают душу. Я мало-что помню из той части моей жизни, но каждое воспоминание я собираю из обрывков и храню с превеликой осторожностью. Ведь воспоминания это всё, что осталось от моей семьи и того самого меня, которым я когда-то был. Незамутнённый, неиспорченный, чистый и красочный я - Михаэль Кель. Но теперь я стал чёрно-белым. Я стал пятью буквами на бумаге, не более. Теперь я - просто Мелло. Здесь я могу помолчать и позволить себе медленно утопать в них, пока она стоит сзади, в нескольких метрах от меня. Она понимает, что мне нужно немного времени. Слишком хорошо меня знает. Помню, как мама часто замечала, как сильно мы с сестрой похожи на отца. Оба светлые, бледные. Только глаза и маленький рост, чтоб его, достались мне от матери. Я ещё тогда боялся, что Диана меня перерастёт. Не стоило. Теперь этого уже никогда не будет. Меня тянет улыбаться и рыдать одновременно. И хочется зайти внутрь, но от мысли о том, что там произошло, начинает мутить. Поэтому, я просто стою и смотрю на клочок своего детства, сохраняя серьёзность и хладнокровие на лице. Но от неё ничего не скроешь. Она уже стоит рядом и знает, как меня сейчас раздирает изнутри. Уголком глаза вижу, как она поглядывает на мою руку – думает, взять ли. Мне сейчас охренеть как нужно, чтобы она меня обняла, но я слишком гордый, чтобы просить помощи или, тем более, ласки. Она продолжает стоять рядом. Брать меня за руку, судя по всему, передумала. Она обо многом жалеет, так же, как и я. Мы оба жалеем, что стали такими, ведь этой судьбы наши родители бы точно нам не пожелали. Вечно в бегах, перестрелки, жизнь под угрозой. Если бы только всё было по другому, если бы нам хотя бы один шанс на нормальную жизнь дали. У меня была бы семья и я стал бы архитектором, как и хотел, а она бы навечно осталась избалованной папиной дочкой, как и должна была. Это поистине чудовищно. – Иногда я думаю, что бы они сказали, узнав кем я стал. – говорю я в пустоту. Она слушает, хоть и не подаёт виду. – Диана бы, наверное, дала мне пощёчину, да посильнее. Мама бы не поверила, а отец… Он бы просто молчал. Да. Я точно знал – отец бы просто обречённо молчал. Если бы он выжил, он бы всеми силами постарался уберечь меня и сестру от этого испорченного, пропахшего смертью и наркотиками мира, чтобы я не повторил его судьбу. А я сам, добровольно, пробился в него, да ещё и с большим энтузиазмом. И всё ради этой чёртовой, неосуществимой цели, что порядком искалечила нас морально и физически, и убила Мэтта, который вообще тут был не при чём. – Содеянного уже не исправить. – сказала она, будто прочитав мои мысли. Она права. Уже не исправить. Наши роковые ошибки – это наше бремя, и мы оба будем нести его и жалеть до конца своих дней, вместе или отдельно. Тому доказательство мой глаз и шрам у меня на лице. Тому доказательство её левая рука и смерть Мэтта который должен был жить вместо меня. У меня даже фотографии его нет... Несколько секунд, и я ухожу не оборачиваясь. Она за мной. И только у машины я останавливаюсь и обнимаю её, прижимая к себе одновременно сильно и осторожно. Она ногтями жадно впивается мне в спину, прерывисто дыша утыкается в шею. Она это всегда любила – сопеть мне в шею. И на секунду кажется, что всё стало прежним, что у нас ещё есть надежда на жизнь, что мы до сих пор грезим побегом и свадьбой, что мы сейчас вернёмся домой и она снова сыграет мне Шопена. Кажется, причём реально так. Но лишь на секунду. Секунда, и меня снова окунает в реальность и я понимаю, что на спине у меня только одна её ладонь. Я ей ещё нужен, как огню кислород, и в последнее время ей этого кислорода не хватает. Всё потому, что я тварь неблагодарная и даже не поблагодарил за всё, что она для меня делает. И, хоть это и звучит ужасно смешно, но быть неблагодарной тварью совсем нелегко. Но она меня обнимает так, как будто по-прежнему любит до потери сознания, и знает, что я в ней тоже души не чаю. Как раньше. Я люблю её больше себя. И у меня сейчас странная уверенность в том, что она меня тоже любит. Мы связаны нерушимой связью, и эта связь крепка. Я чувствую её почти физически. Но мне нужно время. Нужно время, чтобы найти стимул жить, найти обратную дорогу из грязи в которую я так легкомысленно влез, чтобы навести порядок в своей голове и клочьях моей гнилой душонки. И немного времени заслуживает и этот мир, лишившийся своего нового, фальшивого Бога. Мне не известно сколько мы ещё будем молчать и когда всё вернётся в своё русло, но всё наладится. Я знаю. – Михаэль. – тихо говорит она. – Да? – Давай напьёмся. И мы напились. Напились до беспамятства, и переспали в ближайшей гостинице. А утром… всё по прежнему.