Сахар

Лазурная стружка вен — проступающая кривизна: отвратительные узоры на теле. Тебя до сих пор считают красивым, и ты отдаёшься каждому, даже не запоминая имён. Твоё собственное имя — Саймон — стирается смородиновыми росчерками ссадин и порезов. В расширенных зрачках отражается присыпанная снегом искорёженная повседневность. А ты любишь приторно-сладкий чай, конфеты в ярких обёртках и аккуратные, словно игрушечные, кубики рафинада. Слабо улыбаешься и передаёшь кому-то использованный шприц — эйфория гонит кровь по венам против течения, но ты почти ничего не чувствуешь: только холод целует дрожащие руки. Падаешь на колени, безразлично глядя на снег, так похожий на сахар, так похожий на… — Эй. Стоит тебе поднять голову, участливость во взгляде случайного прохожего сменяется ядовитым презрением. Значит, тебя уже не считают красивым? Почему-то это кажется забавным, и ты смеёшься — громко, разбивая привычную сдержанность на осколки. Смех переходит в кашель, такой же громкий, и ты, кажется, задыхаешься. Жалость покоробила бы тебя, истерзав душу сильнее, чем зависимость и жестокость. Сломленный, ты не нуждаешься в сочувствии и мечтаешь, чтобы тебя перестали замечать совсем: обратился бы полупризраком, тенью, отражением. Когда незнакомец, плохо скрывая брезгливость, предлагает помощь, отвечаешь: — Да пошёл ты. И он уходит — жить так, как не можешь ты: прятаться от холода в уютной квартире и пить приторно-сладкий чай, ведя беззаботную беседу с любящей матерью.  Ты до сих пор не веришь в смерть.