Первая брачная ночь. Продолжение фанфика "Встреча на дороге".

Мари-Агнесс, вцепившись в руку старшей сестры, звонким голоском кричала ей в ухо: — Анжелика, да пойдем же! Анжелика, пойдем наверх, в твою комнату, посмотрим, там такие чудесные вещи… В большой комнате, где она спала когда-то вместе с Ортанс и Мадлон, стояли огромные, обитые железными полосами сундуки из сыромятной кожи, которые называли гардеробами. Слуги и служанки, откинув крышки сундуков, выкладывали их содержимое на пол и колченогие кресла. На широкой кровати Анжелика увидела платье из зеленой тафты, как раз такого оттенка, как ее глаза. Необычайно тонкое кружево украшало корсаж на китовом усе, а шемизетка была сплошь расшита цветами из брильянтов и изумрудов. Такие же цветы были на узорчатом бархате верхнего платья черного цвета. Его полы были отвернуты и заколоты брильянтовыми аграфами. — Это ваше свадебное платье, — сказал поднявшийся вместе с ними маркиз д’Андижос. — Граф де Пейрак долго выбирал среди материй, доставленных из Лиона, такую, что подошла бы к вашим глазам. Анжелика невольно улыбнулась и тут же покраснела, что не укрылось от зоркого глаза маркиза. Он от души расхохотался над смущенной невестой. — А это! А вот это! Ты только посмотри, Анжелика! — повторяла Мари-Агнесс, и ее личико, похожее на мордочку маленькой пугливой мышки, сияло от восторга. Вместе с младшими братьями, Альбером и Жаном-Мари, она ворошила тончайшее белье, открывала коробки, в которых лежали ленты и кружевные отделки, веера из пергамента и перьев. Был здесь и очаровательный дорожный несессер из зеленого бархата на белой камчатой подкладке, отделанный позолоченным серебром, в котором лежали две щетки, золотой футляр с тремя гребнями, два зеркальца итальянской работы, квадратная коробочка для булавок, два чепчика, ночная сорочка из тонкого батиста, подсвечник из слоновой кости и атласный зеленый мешочек с шестью восковыми свечами. Были еще другие платья, менее роскошные, но тоже очень красивые, перчатки, пояса, маленькие золотые часики и бесконечное количество каких-то мелочей, о назначении которых Анжелика даже не догадывалась. При виде таких богатств она испытала почти детскую радость и в то же время впервые ощутила восторг женщины, которую инстинктивно тянет к нарядам и красоте. — А как вы находите вот это? — спросил маркиз д’Андижос. Он открыл плоский футлярчик, и в комнате, куда набились уже и служанки, и лакеи, и работники с фермы, раздался дружный возглас изумления, а потом пробежал восхищенный шепот. На белом атласе сверкало ожерелье ослепительного, в три ряда, жемчуга с золотистым отливом. Лучшего украшения для новобрачной нельзя было и придумать. Тут же лежали серьги и две нитки жемчуга помельче, которые Анжелика приняла было за браслеты. — Это украшения для волос, — разъяснил маркиз д’Андижос. Несмотря на свое брюшко и повадки славного вояки, он оказался весьма сведущ в тонкостях моды. Служанка ловко приподняла тяжелые золотистые волосы Анжелики и туго оплела их нитями жемчуга. Затем она решительным жестом вынула у нее из ушей скромные сережки, которые барон де Сансе подарил дочери в день первого причастия, и заменила их роскошными серьгами. Теперь наступила очередь ожерелья. С зеркалом в руке к Анжелике подбежал паж. Анжелика увидела себя в этом новом обличье. Ей показалось, что вся она, и даже нежная, шелковистая кожа лица с легким румянцем на щеках, словно излучает сияние. Радость, вырвавшись из самой глубины ее существа, распустилась на губах очаровательной улыбкой. «Боже, как же я счастлива!», — подумала она, а потом обернулась к потерявшему дар речи маркизу и лукаво спросила: — Ну, как вы считаете, мой супруг будет доволен? Д"Андижос принял преувеличенно важный вид, обошел ее несколько раз вокруг, придирчиво рассматривая со всех сторон, а потом торжественно произнес: — Думаю, он будет на седьмом небе от счастья! Клянусь святым Севереном, я никогда не видел столь красивой невесты! Анжелика рассмеялась и расцеловала маркиза в обе щеки. Он тихонько прошептал ей на ухо: — Я вижу, вы с тем же нетерпением готовы вручить графу свою руку, с каким он жаждет принять ее! Она ничего не ответила, но ее сияющие глаза все сказали за нее. Вечером после венчания в часовне Монтелу около замка устроили фейерверк, в воздух взлетали ослепительные ракеты и петарды. Расставленные во дворе замка и за его стенами вплоть до самых лугов длинные столы ломились от кувшинов с сидром и вином, от блюд со всякими яствами и фруктами, и крестьяне, то и дело подходившие туда угоститься, с изумлением взирали на шумных гасконцев и тулузцев, чьи бубны, лютни, скрипки и звонкие голоса заглушали деревенских скрипача и свирельщика. Казалось, в Монтелу пожаловал сам Юг. Маркиз д’Андижос, жгучий брюнет с торчащими пиками усов и горящими глазами, в двухцветных желто-оранжевых рингравах, которые искусно скрывали полноту этого весельчака и кутилы, граф де Карбон-Доржерак и юный барон Сербало, которые на бракосочетании выступали в роли свидетелей, заняли почетные места за свадебным столом. Маркиз и его спутники то и дело поглядывали на юную невесту с восхищением, которое эти пылкие южане не могли скрыть. Они осыпали ее комплиментами, смысла половины которых она не понимала, потому что они говорили очень быстро и с невероятным акцентом, неузнаваемо изменявшим каждое слово. Лакеи тем временем вкатили в гостиную большие бочки, поставили их на козлы и принялись открывать. Из днища вынимали затычку, и тотчас же в отверстие вставляли деревянный кран; однако струя из бочки вырывалась в этот короткий момент наружу и оставляла на полу большую розовую или красновато-золотистую лужу. — Сент-эмильон, — объявлял граф де Карбон-Доржерак, уроженец Бордо, — сотерн, медок… Но привыкшие к сидру и терновому соку, обитатели Монтелу пробовали все эти преподносимые так помпезно вина с осторожностью. Однако вскоре Дени и остальные трое младших де Сансе заметно повеселели. Винные пары всем ударили в голову. От факелов и канделябров несло нестерпимым жаром. Неподвижный воздух был пропитан тяжелым запахом вин и соусов. Все кругом пели, пили. Анжелику охватило какое-то блаженное чувство. Она увидела, что отец радостно смеясь распахнул полы старомодного камзола. А сеньоры южане расстегнули свои короткие безрукавки. Один из них даже снял парик, чтобы утереть пот со лба, и потом надел его слегка набекрень. Анжелика почувствовала руку мужа на своем запястье. — Как же мне не терпится остаться с вами наедине, моя прекрасная фея! — прошептал он. Анжелика украдкой оглянулась по сторонам и увидев, что вокруг царит такая суматоха, что на их исчезновение никто не обратит внимания, проговорила: — За столом так душно, вы не находите, мессир? Граф с преувеличенной тревогой осведомился: — Вам нехорошо, любовь моя? Анжелика кивнула. — Тогда вам необходимо немного пройтись. — Несомненно. Но я боюсь, что у меня может закружиться голова… Граф усмехнулся. — Как же я могу позволить вам бродить в одиночестве? Я конечно же буду сопровождать вас! Она слегка улыбнулась и кивнула. Потом она встала из-за стола и вышла во двор. Небо было в звездах, но затянуто легкой дымкой тумана. И от этого луна была окружена золотым ореолом. Анжелика была возбуждена до предела, одурманена пьянящим ароматом разлитого на земле вина. Она толкнула дверь в соседний сарай. В нем весь вечер наполняли кувшины и еще не выветрился тяжелый винный дух. Но теперь бочки уже опустели, опустел и сарай. Тут она услышала шаги мужа за спиной, почувствовала его руки на своей талии, его горячее дыхание на своей щеке, а потом его губы нежно скользнули по ее шее и коснулись плеча. Она вся затрепетала и закрыла глаза, отдавшись во власть этого восхитительного поцелуя. В сарае было темно. От большой кучи сена в углу тянуло теплом, в воздухе, казалось, было разлито блаженство, от которого сладко щемило сердце и кружилась голова. Анжелика, обезумевшая, опьяневшая от этих новых для нее ощущений, развернулась и прижалась лбом к плечу Жоффрея. И вдруг она почувствовала, как ее захватывает неудержимая страсть, и она не желала ей противиться. — Обними меня, обними крепче! — задыхаясь, проговорила она. Он что-то глухо пробормотал, схватил ее на руки и споткнувшись в темноте, упал вместе с нею на мягкое сено. Сознание Анжелики было до странности ясное, и в то же время она словно разом отрешилась от всех условностей. Она очутилась в каком-то ином мире, поднялась над тем, что до сих пор составляло ее жизнь. Оглушенная темнотой сарая, спертым и жарким воздухом, неведомыми ей доселе ласками Жоффрея, она полностью отдалась в его власть. Губы, уже однажды опьянившие ее, снова повергли ее в водоворот неведомых прежде ощущений, и все пробудилось в ней в предчувствии высшего блаженства, которому ничто теперь не могло помешать. С неутомимым терпением он снова и снова начинал ласкать ее, и с каждым разом она становилась все покорнее, все горячее в ответных ласках, и молящие глаза ее лихорадочно блестели. Она то вырывалась из его объятий, то приникала к нему, но, когда возбуждение, с которым она уже не могла совладать, достигло апогея, ее внезапно охватила истома. Анжелика погрузилась в блаженство, пронзительное и пьянящее; отбросив всякую стыдливость, она отдавалась самой смелой ласке; она закрыла глаза, ее уносил какой-то сладостный поток. Ее не возмутила боль, так как всем своим существом она жаждала господства над собой. И когда он овладел ею, она не закричала, а лишь невероятно широко раскрыла свои зеленые глаза и тихо прошептала: — Уже… Сладостные волны одна за другой уносили ее все дальше в океан неведомого ей прежде исступления. Она лежала, запрокинув голову, с полуоткрытыми губами, и неожиданно в памяти ее всплыли мечущиеся тени в алькове, позолоченном светом ночника, а в ушах прозвучал тихий, жалобный стон, который она услышала сейчас с необыкновенной четкостью. И вдруг она поняла, что это ее стон. В полумраке сарая она видела над собой улыбающееся лицо фавна. Полузакрыв блестящие глаза, он слушал порожденный им гимн жизни. — О, Жоффрей, — вздохнула Анжелика. — Мне кажется, я сейчас умру. Я и не знала, что любовь так прекрасна… Он крепко прижал ее к себе, и зарывшись лицом в ее волосы, прошептал: — Моя чудесная девочка… Я бы провел так всю жизнь, сжимая вас в своих объятиях и вдыхая пряный аромат душистого сена… Он осыпал ее нежными поцелуями, а она рассмеялась счастливым смехом и произнесла: — Дорогой мой, вы сошли с ума! — Да, несомненно, и причиной тому — ваша несравненная красота! И он снова завладел ее губами, увлекая за собой к вершинам блаженства. — Нам пора возвращаться, — с сожалением проговорила она. Он помог ей подняться, привел в порядок платье, осторожно вытащил соломинки, застрявшие в ее волосах, а потом обхватил ладонями ее лицо и заглянул в глаза. Она улыбнулась ему, сама не подозревая, как пленительна ее улыбка, улыбка новой, только что родившейся и расцветшей Анжелики, освобожденной от томивших ее оков. Жоффрей, словно ослепленный, закрыл глаза. Когда он снова взглянул на Анжелику, он прочел в ее глазах такую неподдельную любовь, такую нежность, что сердце его переполнилось счастьем и он выдохнул: — Ты — моя жизнь… Внезапно сарай прорезал сноп света от фонаря, и в дверях раздался душераздирающий женский крик. Анжелика инстинктивно прижалась к Жоффрею, и спрятала пылающее лицо у него на груди. Она скорее почувствовала, чем увидела, как на них надвигается чья-то плотная фигура. Она услышала голос старого Гийома, который ошарашенно пробормотал: — Мессир граф… Простите… Я не знал… Стоявшая на пороге женщина продолжала вопить. Анжелика узнала в ней тетушку Жанну. В одной руке она держала графин, другую прижимала к своей лихорадочно вздымавшейся пышной груди. Привлеченные шумом, из соседних сараев сбежались крестьяне и слуги. Анжелика увидела кормилицу, потом и отца, который, несмотря на то, что много выпил и не очень твердо держался на ногах, как хороший хозяин продолжал следить, чтобы ничто не нарушило праздника. — Что это вы кричите, Жанна, словно вас щекочет сам дьявол? — Щекочет, — задохнулась от возмущения старая дева. — Ах, Арман, я умираю. — Но отчего, дорогая? — Я пришла сюда, чтобы налить немножко вина. И в этом сарае увидела… я увидела… Ее прервал слегка насмешливый, но уверенный голос графа: — Пустую винную бочку. Да, действительно, это предмет в темноте вполне можно принять за разверстые врата ада или сонм демонов преисподней. Вокруг раздались сначала неуверенные смешки, постепенно переросшие в дружный хохот. Тетушка Жанна стояла красная от возмущения и хватала ртом воздух. Заплетающимся языком барон проговорил: — В кои-то веки, Жанна, вы захотели быть полезной и переполошили столько народу. Анжелика кусала губы, чтобы не рассмеяться. Старый Гийом столбом стоял посреди сарая, не зная, что делать и что сказать. Он отлично понял, что здесь произошло, и теперь мучительно соображал, пристало ли такое поведение столь знатному синьору, и не оскорбил ли он подобным отношением свою молодую супругу. В самом деле, только крестьянам пристало предаваться страсти на сеновале, но никак не благородным господам, для которых приготовлена самая лучшая спальня в доме с шелковыми простынями, цветами, блюдами с фруктами и охлажденным вином в изголовье кровати. Он вчера краем глаза видел лихорадочные приготовления, которые всеми силами старались скрыть от невесты, дабы не смутить ее целомудрие и приготовить сюрприз. И вот на тебе, глупая девчонка, словно пастушка, застигнута в сарае, пусть с законным мужем, но все же… Гийом зло сплюнул на пол, выругался по-немецки, и расталкивая слуг, вышел во двор. Анжелика проводила его недоуменным взглядом и вопросительно посмотрела на Жоффрея. Он ответил ей улыбкой заговорщика, слегка коснулся губами ее виска и громко сказал: — Господа, не пора ли нам вернуться к столу и продолжить праздник? Право, вы придаете слишком большое внимание этому инциденту, в то время как нас с нетерпением дожидаются выдержанные бордоские вина и разнообразные закуски. Идемте же! И он направился к двери, увлекая за собой Анжелику и подавая пример остальным. Барон последовал за ними, по пути громко распекая вяло огрызающуюся тетушку Жанну, а слуги разбрелись по двору, шепотом обсуждая, что же все-таки видела старая перечница в этом сарае. Они осаждали Гийома, но он мрачно отмалчивался. В конце концов все сошлись на том, что старуха просто хватила лишнего и ей почудилась какая-то нечисть в темноте. Господа вернулись в замок. Сев за стол, Анжелика поискала глазами маркиза д’Андижоса. Свалившись со своего табурета, маркиз сладко спал на полу. Стол напоминал поднос с церковными свечами, когда они догорают и оплывают. Одни приглашенные ушли, другие уснули тут же, в гостиной. Но на лугу еще продолжались танцы. Ей было ужасно весело. Она почувствовала, как муж берет ее руку и подносит к своим губам, потом наклоняется к ней близко-близко и тихонько шепчет: — Любовь моя… Ей нестерпимо захотелось поцеловать его прямо здесь, на глазах у всех, но она сдержалась и лишь едва заметно улыбнулась, опустив ресницы. От ее отца не укрылись эти выраженные украдкой чувства, и растрогавшись, он обратился к зятю: — Меня очень радует, что моя дочь обрела в вашем лице, граф, столь нежного супруга. Я уверен, что она будет счастлива с вами. — Не сомневайтесь, барон, я приложу для этого все усилия. Барон оглянулся по сторонам и проговорил: — Я думаю, что праздник уже подошел к своему логическому завершению и ничто не мешает вам удалиться в свои покои. Все приготовлено, как вы просили. — Что приготовлено? — с любопытством спросила Анжелика. — Мой сюрприз вам, дорогая! Конечно же, он не сравнится с тем, который вы преподнесли мне совсем недавно, но я все же надеюсь, что он вам понравится, — и граф лукаво улыбнулся. Они поднялись по гулкой каменной лестнице на второй этаж. Жоффрей обнял Анжелику за талию и уверенным шагом направился в самый конец большой галереи, минуя жилые комнаты, в ту часть замка, где уже давно никто не жил. Анжелика невольно поежилась от воспоминаний о привидении старой дамы из Монтелу, о которой в детстве им рассказывала кормилица, и покрепче прижалась к мужу. Но вот они остановились около одной из дверей, граф достал из кармана ключ и повернул его в замке. Потом он обернулся к жене и сделал приглашающий жест рукой. Анжелика застыла на пороге. Никогда ей не приходилось видеть такой роскоши, и где, в их старом обветшалом замке! Даже комната в поместье Плесси, которой она так восхищалась, будучи девочкой, не шла ни в какое сравнение с окружающим ее сейчас великолепием. В углу горел жарко натопленный камин. Пол был покрыт белоснежным персидским ковром с таким густым ворсом, что ноги Анжелики утопали в нем по щиколотку. Стены украшали новые вышитые золотом гобелены, на изящном инкрустированном столике стояли серебряные блюда с фруктами и хрустальные графины, наполненные вином. Повсюду в вазах были расставлены цветы, наполнявшие комнату тонким чарующим ароматом. Но самой примечательной деталью была огромная кровать с тяжелым тканым балдахином, застеленная батистовыми простынями, обшитыми по краям кружевами, напоминающими снежно-белую пену. У окна, скрытого шелковой портьерой, подхваченной золотым шнуром, стояла обитая зеленым бархатом кушетка. Анжелика направилась к ней и присела на самый краешек. Ее вдруг охватила так несвойственная ей робость, она боялась поднять глаза на своего мужа, который уже успел запереть дверь и сейчас стоял всего в шаге от нее с улыбкой на губах. — Вы разрешите мне сесть рядом с вами, сударыня? Анжелика молча кивнула. Он опустился рядом с ней и нетерпеливо привлек ее к себе. — Что с вами, любовь моя? Анжелика закрыла глаза и прижалась лбом к его плечу. Она чувствовала, как он нежно касается губами ее волос, ласкает пальцами ее плечи, шею, гладит по щеке. — Мне кажется, что все это сон, — прошептала она. — Что скоро я проснусь, и окажусь в своей старой спальне с Мадлон и Ортанс, на нашей широкой кровати, на которую мы забирались с помощью скамеечки из трех ступенек. По комнате гуляет сквозняк, нам жутко холодно и мы кутаемся в старые одеяла, чтобы немного согреться… — Это не сон, и я всегда буду рядом, чтобы согреть тебя, моя девочка, — прошептал Жоффрей, теснее прижимая ее к себе. Она подняла к нему затуманенные слезами глаза, и он губами стер с ее щеки скатившуюся слезинку. — Я такая глупая! Ведь я так счастлива, а мне почему-то хочется плакать… Она обвила его шею руками и прильнула к его губам. И в который раз поразилась, как нежны и горячи его поцелуи, как уютно она чувствует себя в его объятиях, как пьянит ее близость его тела, как кружится голова от страсти, а тело изнемогает от желания… — Позвольте мне помочь вам, моя дорогая, — сказал он, осторожно освобождая ее прическу от жемчужных нитей, туго обвивающих ее волосы. Наконец ему это удалось, и тяжелые золотистые пряди рассыпались по ее обнаженным плечам, и она тряхнула ими, как некогда в детстве, непокорным движением маленькой дикарки. Жоффрей ловкими движениями расшнуровал ее корсет, снял платье, нижние юбки, и она осталась в одной тонкой сорочке, соблазнительно соскальзывающей с обнаженных плеч. Нетерпеливо он сорвал с себя камзол, рубашку, и подхватив Анжелику на руки, отнес ее в альков, где уложил на постель, благоухающую фиалками. Потом лег рядом и снял с нее сорочку. Теперь она была полностью обнажена. Анжелика видела огонек страсти, разгорающийся в его темных глазах, чувствовала его губы на своих губах, плечах, груди, его руки ласкали ее тело, и она с легким стоном выгнулась в его объятиях, желая снова пережить те восхитительные моменты единения, которые доставили ей неземное блаженство всего несколько часов назад. Но в этот раз все было еще прекраснее, нежнее, чувственнее, а удовольствие было столь пронзительно, что она мечтала лишь об одном — чтобы эта ночь никогда не кончалась. Уже светало, когда они наконец разжали объятия и взглянули друг на друга при свете зарождающегося дня. Анжелика вдруг рассмеялась. — Что вас так развеселило, любовь моя? — Сейчас по местному обычаю нам должны принести горячительный напиток, чтобы подкрепить наши силы после брачной ночи. Граф расхохотался и привлек жену к себе. — Не думаю, что он нам понадобится. Ведь при одном взгляде на вас, моя несравненная, меня охватывает неистовый огонь желания сжать вас в своих объятиях. Анжелика лукаво посмотрела на мужа и тихонько прошептала: — Как хорошо, что наши желания так согласны…