Обратная сторона

Клаусу кажется, что весь мир настроен против него: и отец с матерью, и тренер, посмевший выпнуть его из команды, и Мэтт, сообщивший эту новость, и даже костёр, который ни в какую не хочет гореть, а от этого становится жутко холодно, и прижавшаяся к нему девушка начинает дрожать, но упрямо тянется за бутылкой пива, будто специально наваливаясь на него. Надоела. Языки пламени худо-бедно освещают компанию вокруг костра, и Клаус усталым взглядом скользит по лицам знакомых, которые точно также, как и он, хотят свободы. Хотя бы немного, так, чтобы можно было вздохнуть полной грудью и не напрягаться за свои поступки. Не оправдываться и не извиняться. И плевать, что жизнь на самом деле как-то странно коверкается, и достижения прошлого перечёркиваются размашистой подписью преподавателя, и так долго прикрывающего глаза на поведение Майколсона. Но, видимо, ему надоело тоже и он наконец решился пойти против любимчика школы, скатившегося правда в самый низ. Там, где проблемные подростки и детки богатеньких родителей, забивших на учёбу и на своё будущее. Клаус закуривает сигарету, вроде последнюю, и дым въедается в лёгкие, с кровью распространяясь по всему организму, затем глоток горького виски (сегодня гуляет на последнюю сотню) и горячие губы Викки, накрывшие его горькие. Трахать её совершенно неохота, да и негде, если только возле дерева или на каменной кладке надгробия, что в нескольких метрах от них. Аморально как-то на кладбище, но идею Джера все поддержали, ввалившись в мёртвую зону шумной и пьяной компанией, которая уже какой час тусила возле чьих-то склепов, где даже имена были неразличимы. — Ты сегодня без настроения, — Викки всё такая же прилипчивая, приторная и наивная, ждущая от него ответных чувств и признаний. Каких? Что она неплохо даёт, и опыта у неё много больше, чем у Лоры с параллельного? Вновь тянется к его губам, но резко останавливается, наталкиваясь на презрительно-брезгливый взгляд. — Клаус, ты чего? — Достала... — он говорит это шёпотом и тут же вскакивает, забрасывая бутылку далеко-далеко, и звук битого стекла слышится как-то глухо, даже в наступившей тишине. — Ты куда? — Викки смотрит на него всё так же преданно и влюблённо, проглатывая обиду и сдерживая слёзы, а самой хочется броситься в огонь и выжечь из себя любовь к Майколсону. Вроде же старается, исполняя все его прихоти и нарочно попадая в те же компании, что и он, но Клаус не ценит и грубит всё чаще, сравнивая со своей Кэролайн — чистой-чистой и не заляпанной грязью. Вот Викки уже не отмыться, как ни старайся, да она уже и забила. — Дом... — Клаус осекается и сам не знает, куда ему пойти. Домой не хочется, потому что это как-то не по-мужски (он всё-таки ушёл хлопнув дверью), к Викки тем более (у неё вечно пьяная мамаша и Мэтт, наверняка переживающий за свою сестру), к Тайлеру... тут даже без разговоров. И Клаус хватает сумку с вещами и, не оборачиваясь и ни с кем не прощаясь, сваливает с кладбища, оставляя за спиной плачущую Викки и смеющихся от раскуренного на троих косячка парней. В темноте, кстати, думать лучше — свет не отвлекает и движения меньше, а подумать есть о чём. И сейчас, вот в таком вот мрачном одиночестве, вспоминается Кэролайн, которую он сегодня так некрасиво кинул. Вспоминается её лучистый взгляд, немного смущённый и родной до дрожи, когда они расставались у класса, и её запах вспоминается тоже, отчего Клаус прибавляет ходу, по дороге заходит в ближайший магазин, тратя последние пять баксов не на сигареты, нет, а на плюшевого медвежонка и банку с мороженым — её любимым шоколадным. В её окне горит свет, а на подъездной дорожке красуется патрульная машина шерифа-мамы, которая не раз уже ловила Клауса с бутылкой в руках, поэтому он и не пытается идти через главный вход, ну мало ли, запах спиртного. Наклонившись, пробирается к дереву, царапающему окно в спальню Кэролайн, и в несколько секунд забирается на толстую ветку, осторожно и по-шпионски барабаня пальцами по стеклу. — Что ты здесь делаешь? — Кэролайн выныривает в темноту и без тени улыбки смотрит на непутёвого друга, в который раз её разочаровавшего, а сегодня так и вовсе поступившего с ней как последний говнюк. — Ничего. Просто проходил мимо и решил залезть на дерево. — Не смешно, — она хочет закрыть окно, но ловит его взгляд, полный раскаяния, и слабую-слабую улыбку, коснувшуюся пухлых губ. — Слушай, Майколсон, я не одна из твоих подружек, которые за щенячьи глазки готовы тебя простить. Ясно? Ты сегодня повёл себя как настоящий... настоящий... — Кэр, я знаю, поэтому я принёс тебе это, — Клаус с трудом достаёт из сумки, висящей за плечом, медвежонка и мороженое и протягивает ей, теряя равновесие и чуть ли не падая вниз. — Ник!!! О, боже, нельзя осторожней? — её гнев срывает крышу, и Майколсон смеётся, разглядывая нахмуренные брови и надутые губы. Беспокоится всё же, хоть и злится. — Кэр, ты меня извини, но ты не пустишь меня переночевать? У меня с родаками проблема, — Клаус говорит искренне, выжидающе смотрит на подругу, открывшую рот от удивления, и мысленно проклинает себя за длинный язык. Вот нафига надо было говорить про проблемы с родителями? Сейчас будут нотации и целая лекция о том, что он ужасно изменился. — Чёрт, Ник. Ты серьёзно? — Кэролайн дожидается его кивка и ещё больше распахивает окно, отходя в сторону и дожидаясь, пока друг залезет. Любопытно узнать всю историю. — Только не шуми, мать дома. — Я в курсе. Клаус встаёт на ноги и улыбается, сбрасывая с себя куртку и отчётливо чувствуя сладкий запах, что пропитал всю комнату, каждый угол и каждую вещь, принадлежащую подруге. Подруге, которая не мешкая пустила его переночевать. Вот что значит дружба. — Спасибо, Кэр. — Спасибо, Кэр, — она передразнивает его, намеренно повышая интонацию голоса и даже не задумываясь, что им уже не по семь лет и что Клаус уже сформировавшийся взрослый юноша, и ему не место (ох, не место) в её спальне. Да и мама, если увидит, прибьёт вовсе, но чего не сделаешь ради друга. — Есть хочешь? — Я бы выпил, — Клаус по-свойски плюхается на кровать, ложась на спину и скрещивая руки под головой. Разглядывает усыпанный вырезанными звёздами потолок и вдыхает, вдыхает, вдыхает... Здесь так хочется дышать: глубоко, осторожно, медленно, чтобы аромат Кэролайн и его пропитал тоже. Насквозь. Насовсем. Навсегда. — Пошёл ты. Сейчас приду, только веди себя тихо. И да, можешь принять душ, разрешаю. А то от тебя воняет, — последнюю фразу она говорит у самой двери и грозно-грозно смотрит на лежащего парня, почему-то (ну вот совсем странно) вызывающего у неё улыбку. Ей бы надуться и послать его на самом деле, но сегодня Мэтт рассказал ей об исключении Клауса из команды, а ведь она для него много значит, ну или значила. Кэролайн уходит, а Клаус, немного повалявшись, следует её указаниям и заходит в ванную. Присвистывает, рассматривая множество всяких баночек и бутылочек с кремами и гелями для душа, даже с серьёзным видом изучает тампон, лежащий тут же, а потом, раздевшись, встаёт под прохладные струи душа, почему-то думая сейчас не о своих проблемах вовсе, а о Кэролайн. Далеко не невинно. Представляя её с ним в душе: обнажённой и безумно красивой. И даже горечь от сегодняшней новости уходит далеко-далеко. Прячется. И даже разговор с отцом, не раз прокрученный в голове, постепенно затихает, превращаясь в шёпот, а потом и вообще замолкает. Становится легко и радостно, что сегодня, эту ночь, он сможет провести с Кэролайн (конечно, не в её постели, но всё же)... Как в старые добрые времена, когда они днями проводили в шалаше, вдвоём только. — Я решила постелить тебе здесь, — она смущённо показывает на место возле своей кровати, подальше от двери и возможного гнева матери (которая на кресле точно бы его заметила). — Дверь заперта, но мало ли что, ты можешь спрятаться под кроватью. — Серьёзно? — Клаус изгибает брови и копирует любимую фразу блондинки, замечая её несколько странное поведение. — Кэр, ты хочешь мне что-то сказать? — ну чувствует же. Чувствует. — Я позвонила твоим родителям и сказала, что ты ночуешь у Мэтта. А потом позвонила Мэтту и сказала, что ты ночуешь у него. Вот. — Всегда такая правильная и переживающая, тёплая и дальновидная, наверняка жалеющая и его, и его родителей, которые места себе не находили из-за внезапного ухода сына. Кэролайн, Кэролайн, столько солнца ему не выдержать. Они болтают. Долго. Пока стрелка часов не переваливает за двенадцать и свет ночной лампы не заменяется на неяркий лунный, просачивающийся через занавески. В основном о Клаусе и его проблемах (Кэролайн не выпытывает и не ругает на удивление, просто слушает и переваривает его объяснения). Копается, копается, словно ища подсказки и всем сердцем желая помочь, да не зная как. А потом тема резко меняется, когда она по неосторожности приплетает к их разговору Стефана, сравнивая Клауса с ним. Хотя тут даже сравнивать не имеет смысла. Это как чёрное и белое, горячее и холодное, восток и запад, ведь Стефан весь такой правильный и надёжный, отличник в школе и гордость родителей. Заучка одним словом, но ей такие нравятся — есть о чём поговорить и интересы схожи. — Представляешь, Ник, он предложил мне встречаться, — девушка лежит на кровати, положив голову на ладони и в темноте пытаясь различить лицо друга, которое будто окаменело и застыло безжизненной маской. Такого поворота Клаус не ожидал точно. И вот сейчас, в эту самую секунду, дышать становится нечем, что уж говорить об ответе. — Почему ты молчишь? Вроде ты его принимаешь. Да дело даже не в этом, а в том, что он её теряет. — А ты? — и пусть голос хриплый и сдавленный откровенным признанием, но хочется узнать дальнейший шаг подруги, выбравшей другого. — Не знаю. Наверное, — Кэролайн пожимает плечиками и не может понять, что внутри творится, а внутри скребёт обида, что Клаус так просто всё это воспринял. Будто бы её откровения и не вызвали у него никаких эмоций, ну абсолютно никаких. — Спокойной ночи, Ник. Она принимает его молчание за безразличие и равнодушие, а Клаус окончательно теряется и пытается справиться с бушующей ревностью. Кэролайн и Стефан — отличная пара, просто созданная друг для друга, не то что... Да какая разница, ведь они — Кэр и Клаус — никогда, вообще никогда, не рассматривались как пара. Друзья только. — Спокойной...