Kuolevainen

      В доме было тихо и по-ноябрьски сыро, словно все солнце мая решило взять продолжительный отпуск длиной в десять лет. На крыльце стояло старое кресло-качалка и жаловалось ветру на непогоду, рядом с креслом валялась видавшая виды пепельница с горсткой ссохшихся прошлогодних листьев, и ей было грустно, как и мне.       Я пил кофе из эмалированной кружки, сочтя это занятие самым достойным для пяти часов утра, и понимал, что больше не ощущаю свой дом домом. Сколько там лет прошло с момента его появления в этих укрытых от всех местах? Год, два, пять, десять…. Годы за последнее время слились для меня в одну счастливую полосу без границ, как жаль, что всему приходит конец, и даже счастью.       Каждый день принадлежит тебе, так иди же! Кажется, такие слова кричали с раскрашенных билбордов по мотивации, которыми обвешали всю столицу. Да, принадлежит, только я не знаю, что мне с ним делать, наверное, наблюдать, как он медленно клонится к вечеру, забирая с собой, перемалывая в крупу последние десять лет моей жизни, и уверенно захлопывая все двери. Ржавый ключ лежал на дне комода, но мне так не хотелось вновь покорять очередную вершину.       Вообще, ничего не хотелось. Телефон жужжал на все лады, проклиная непутевого меня, отовсюду сыпались приглашения, просьбы и критика, а я сидел в старом кресле и пытался понять, для чего живу. Смерть вряд ли способна сотворить из никчемного творца хоть что-то стоящее, да и на мир я теперь смотрел с высоты кризиса средних лет, потому бахвальство осталось там же, среди бутылок, скандалов и подружек на одну ночь. Моя подружка пропадала в столице, и мне было больно. Хотелось вот так вот спрятаться от всего в подвале, как раньше, как в детстве, но пришла пора вырастать и принимать вызов с открытым забралом.       На нее с ее дружком исподтишка показывали пальцем, перешептывались, строчили сплетни в дешевые газетки, просили откуп взамен дешевой сенсации, выстроенной на чужих костях, и я вдруг понял, что мне все равно. В былое время я бы купил пару ящиков пива, позвал верных товарищей по бутылке, мы бы надрались до мертвых мальчиков, я бы пожаловался на судьбу, а наутро выставил бы ее вон, написав за ночь пару-тройку пафосных песен. Прошло десять лет, река времени изменила свое русло.        Пить, петь и плакать больше не хотелось, хотелось разобраться в том, кто же виноват, хотелось обойти вечное «что делать»? Больше не имело значения то, кем мы стали, мы стали теми, кем стали, мы – продукт самих себя. Я сидел на крыльце и пил кофе, не спрашивая, как же там она. Я не верил в дружбу между мужчиной и женщиной, хотя несколько раз грешил этой истиной, в человеческую тупость я тоже не верил. Все мы мудры для себя, иногда чересчур.        Я строчил песенки по прочитанным книгам, нажимал на клавиши, поглядывал на телефон и делал вид, что всё хорошо. Меня хвалили, критиковали и снова хвалили, выискивая скрытые смыслы, строча разгромные статьи. Все как обычно, как было всегда. Мы поехали в тур, ощущая себя старыми и дряхлыми рокерами на пенсии. Мы просто устали от всего и всех, устали от себя, и с таким трудом и улыбкой на морде отстроив империю под названием «Nightwish», мне так не хотелось швырять под откос личную жизнь. Пусть гуляет под ручку с усатыми гопниками по столице, пусть поит их зеленым чаем в Оулу, пусть… Черт бы это всё побрал! И всех тех, кто думает, что я ничего не понимаю! Она поила его кофе на нашей кухне, на моей кухне, где я вешал чертовы занавески, прибивал чертовы полки и бил по пальцам молотком просто потому, что знал, что у дома появится хозяйка! «Но он же меня поддерживал, ты не понимаешь, Туо!». Да, конечно, куда уж мне до святой невинности! Если бы я поил виски всех тех, кто когда-то поддерживал меня, мы бы давно уже лечились у нарколога.        По дому как неприкаянная душа бегала собака и тыкалась мне в ноги. Собаку, кстати, мы тоже покупали вместе, для нее, как муж и жена заводят ребенка, находясь на грани развода. И я, и это лохматое чудище, всученное мне взамен хаски, одинаково не понимали, что за сумасшествие творится вокруг, а мои любимые грабли от всех души ударили меня по затылку. Я засмеялся, распугав птиц и вечно копошащуюся в огороде госпожу Ярвинен. Неделю назад я наконец-то помирился с родителями, и это было хорошо. Я как подросток в самый разгар губительного переходного возраста доказывал им, что они ничего не понимают, что это моя жизнь, что я сам разберусь, словом, всю ту чушь, которую выдает наш болтливый язык, когда кто-то оказывается проницательнее нас.       Конечно, как только мне прижимало хвост очередной захлопнувшейся дверью, я полз к родителям, просил прощения, обещал, что буду хорошим мальчиком, и они прощали. Они прощали мне такое, что сам бы я себе никогда не простил, эгоистичная натура маленького ребенка жаждала пирожков и солнечный лучик. За последние десять лет меня прилично помотало по свету и по кривой взлетов и падений жизни, но родители были тем крючком, за который я всегда успевал уцепиться, когда не оставалось сил терпеть, и соломинка утопающего становилась толщиной в канат. Потом я черкал на коленке какую-то песню, прикрываясь сыновними чувствами, вытирал гриппозные сопли и вновь повторял, что больше не буду. Мама, помнится, дала мне подзатыльник и обозвала своим дурачком. А папа серьезно спросил: «Сын, неужели ты, серьезно, ничего не понимаешь?».       Понимаю, пап, и всегда понимал, даже тогда, когда швырял все в тартарары, отключал телефон и говорил, что уже вырос. Вот потому с высоты кризиса среднего возраста, до которого мне как раз еще лет десять, авторитетно заявляю, что не хочу снова все отстраивать, и есть какие-то вещи, которые не разделишь даже с вами. Не потому, что вы не поймете, а потому, что хотите как лучше. Просто моя странная любовь по-прежнему видится мне заплутавшей маленькой девочкой, потерявшей зонт под проливным дождем, старшие дети забросали ее грязными «снежками», а до дома еще так далеко…. И обидные слова она выплевывает мне в лицо не из-за желания ранить, а потому, что так хочет быть сильной, одним мановением руки возводить сказочные миры, а на деле лишь изо всех сил стремится по отвесной скале вверх и почти падает. Вот потому я спешил, привлеченный ее рыжим пламенем, которому, все-таки, удалось меня согреть. Моя маленькая наивная дурочка, нам будет плохо друг без друга. Потому…. Потому я пока не готов оставлять тебя под дождем.       Пойдем, собака, сделаем радио погромче, послушаем отчаянно-наивную мольбу о помощи и как всегда поможем, не стони, старина-дом, твоя хозяйка вернется. Мы же любим помогать обездоленным….       Я пил кофе и смотрел вдаль, ветер шевелил чертовы занавески, а я понимал, что человек всегда тянется к себе подобным, потому что зимой в лесу бывает очень холодно, а мы и так замерзли до самого сердца. Вперед, жизнь, к следующей декаде! Под одним на всех солнцем. Конец 22.05.15