One Rule

Это довольно знаменательно, что мой старший брат вместе с Джоанной Мейсон – победительницей 71-х Голодных Игр – вернулся в наш Двенадцатый, впервые после двадцати шести месяцев и тринадцати дней, проведенных в добровольном изгнании. Или на ответственном государственно посту. Подозреваю, что это для него одно и то же. Никто этого не подчеркивает, но Джоанна, которая была прежде довольно изможденной, набрала теперь два с лишним килограмма – особенно в районе груди и талии - и все буквально за три месяца. Может быть, конечно, это лишь мое предположение, ведь мне еще бы надо подучить женскую анатомию с иных позиций, кроме эстетической, хотя, признаюсь, я этим уже немного занялся. Сложно удержаться и не взглянуть, когда сестрица Сьюзи Альберт приходит в пекарню и нависает над прилавком, пихая вперед свои славные груди, чтобы Пит их заметил. Ну, такое сложно не заметить, если, конечно, ты не сам Пит, потому что он-то явно не обращает внимания. Но я отвлекся. Даже если бы у меня, в самом деле, не было начатков знаний (обещайте молчать об этом!) в данном вопросе, я все равно бы был уверен, что у… компаньонки моего брата внутри ребенок. И я мог бы также заключить, раз уж они прибыли вместе, что ребенок этот от него. Рори тоже в курсе, но он сейчас в лесу, где и сидит с тех пор, как прибыл гейлов поезд. Моя мать не идиотка. Она замечает, как Джоанна изменилась. Даже Пози может быть обратила внимание, но, пока мы сидим за ужином все вместе, никто об этом не упоминает. И будь я проклят, если сделаю это первым. Мне не безразличен мой старший брат, который был мне практически как отец, но война сделала его поведение труднопредсказуемым. А Джоанна, честно говоря, меня просто пугает. Так что мы сидим и едим, пока Пози трещит о чем-то, что важно для семилетней девочки, а больше ни для кого. Моя мать молчит, но она в принципе не разговорчива. И никогда не была. Я не уверен, является ли это ее свойство природной чертой ее характера или результатом психологической травмы после безвременной смерти моего отца. Как бы там ни было, это не важно, поскольку она теперь всегда хранит молчание. Полагаю, поэтому и Рори столь неразговорчив. Поэтому, ну, и еще потому, что ее больше нет. Думаю, его нельзя винить. Примроуз Эвердин и впрямь была особенной. По причине восстания, школы в Тринадцатом были по большей части закрыты для всех, кто был достаточно взрослым для армейской подготовки. Не уверен, каких военных достижений Президент Койн и ее присные ожидали от меня, учитывая мою близорукость, неуклюжесть, тощие конечности и плохую координацию. Но я бывал на сборах каждый день и вместе с Рори, Лени Картрайтом и еще двенадцатью выжившими подростками из Двенадцатого и немногими рожденными за последние двадцать лет детьми из Тринадцатого, учился убивать других людей в рукопашном бою. Мне все время казалось, что был бы более полезен, изучая научные подходы к борьбе с заразой, которая сделала бесплодными добрую половину тамошних жителей, но тогда я еще маловато читал, чтобы ясно сформулировать эту мысль. Я знал только, что нападение со штыком на манекены было не самым подходящим для меня занятием. И кроме всего прочего, мне это так плохо давалось, что я готов был со стыда сгореть. Даже Лени справлялся лучше, а ведь он даже толком не может пройти по прямой. Не то что его сестра. Ох, его сестра… и ее подружка… та умненькая… с хлебной палочкой… на вечеринке… Ну да ладно. Прим заметила насколько я несчастен. Ну, я думаю, что сначала она обратила внимание, как несчастен Рори, а потом, как-то придя в нашу комнату с ним повидаться, обнаружила, что и меня бы надо подбодрить. Самой-то ей повезло. Китнисс порвала бы на куски всякого, кто предложил бы тренировать ее сестру для участия в боевых действиях. Так что, чтобы не портить и без того плохое настроение своей Сойки, руководству Тринадцатого пришлось найти для Прим другое занятие. К счастью, оно нашлось с легкостью – ведь она была уже была учеником лекаря в Двенадцатом. Она стала одной из немногих наших, кого взяли в школу с настоящими книгами, компьютерами и учителями, хоть им бы самим не помешало подучиться. Еще у нее был доступ к одному из самых чудесных ресурсов в Тринадцатом – к библиотеке. Стоило ей узнать, что я интересуюсь наукой, по крайне мере, хочу о ней узнать больше, чем было в тех четырёх с половиной книгах, что были у нас в Двенадцатом, и она достала мне чудесное устройство. Оно было размером с записную книжку, с экраном и чем-то вроде энциклопедии, установленной в нем, помимо целой кучи книг по химии, биологии, физике и анатомии. Очень быстро мой мимолетный интерес превратился в настоящую одержимость. Когда она не была в школе, или в госпитале, не проводила время со своей сестрой или не… разговаривала с моим братом, она могла посидеть со мной и научить меня всему, что знала сама. Я у нее в неоплатном долгу. А что там было с Рори, я и не особо замечал, поглощенный чудесными тайнами химии (моей любимой!). Но там у них определённо что-то было, потому что, когда она погибла, он просто… затормозил. Он будто бы должен был стать кем-то, но вот так вот, на грани взросления, вдруг просто замер. Гейла он теперь ненавидит, и хотя я не разделяю его чувств, я не могу его винить. Он даже не может теперь ни с кем находиться рядом кроме как с Китнисс, и даже с ней он практически не разговаривает. Прямо сейчас он строит что-то далеко в лесу. Могу вообразить себе, что это нечто вроде уединенного приюта для охотника-одиночки, что не так уж и плохо, если ему удастся выжить там, не провалившись в земляную воронку и не став добычей диких псов. Похоже, что он собирается провести остаток своих дней бирюком, наедине с душевной болью. Мне не понять, как он собирается прожить всю жизнь без девушки, но, может быть, я ему не самый надежный судья, ведь мое сердце пока не тронуто, а организм - весь во власти гармонов, которые заставляют меня думать о девушках по меньшей мере три четверти времени, что я бодрствую, и 95 процентов времени в течение фазы быстрого сна. Интересно, что сестра Сьюзи Альберт надевает, отправляясь ко сну... Ужин с семьей не самое удачное время для таких размышлений, так что вместо них я обращаю внимание на спутницу моего брата, беременную Валькирию. Хотя мне больше нравятся девушки чувственные, соблазнительные, и, может быть, совсем слегка в теле, как наша самая верная покупательница, я пока еще не встречал девушки, которая хоть немного бы меня не заводила. Джоанна и в самом деле просто ошеломительная, но она еще и шумная, и задиристая, и любит смущать людей, в общем, в ней есть все то, что здорово меня расхолаживает, если об этом как следует подумать. Прямо сейчас она будто лопатой загребает себе в рот пищу, приготовленную моей матерью, ни в малейшей степени не заботясь о приличных манерах за столом. Гейл сидит возле нее и ковыряется в еде, которую бы раньше смаковал не отрываясь, а это, полагаю, может и обидеть ту, кто весь день проторчал у плиты. «Это очень вкусно, мам», - говорю я только, чтобы убедить ее, что усилия не прошли незамеченными (…) Гейл кивает, и с трудом проглатывает кусок. Набирает в легкие побольше воздуха и… я ловлю себя на мысли: «Вот оно», несмотря на то, что это, наверное, самая расхожая из всех расхожих фраз. «Мам…», - начинает он. Наша мать смотрит на него бесстрастно, но в ее серы глазах начинает мелькать что-то, что я замечал прежде лишь у одного человека – у самого Гейла. Я помню такое выражение его глаз в тот день, когда я пытался обменять Пози у Козовода на одну из его коз, которую я хотел натренировать для верховой езды, или в день, когда Рори ушел без спроса вместе с Китнисс за забор, в леса. Этот взгляд гласит: «Ты попал в большую передрягу, парень». Гляжу по сторонам и замечаю, что у Джоанны глаза горят от предвкушения. По-видимому, она любит передряги. «Мам, я должен кое-что тебе сказать», - снова начинает Гейл. Он ужасно мается и мнется. Я видел его в таком замешательстве только однажды, когда она поймала его вылезающим из-за угольного отвала, когда ему было шестнадцать, а мне десять. «Да уже пора бы», - говорит она тихо, продолжая неспешно есть, но слегка изогнувшись, как кошка, что приготовилась к прыжку. Гейл заметно вспотел. Он уже не выглядит оглушенным чем-то тяжелым по голове, каким казался с минуты, когда вошел в нашу дверь. Нет, теперь он перепуган до смерти. Мне его жалко. Ему это нелегко дается, что и неудивительно, ведь практика таких признаний у него явно отсутствует. Может быть, ему стоит чуть-чуть помочь. «Джоанна ждет от него ребенка», - вызываюсь я вполне спокойно. Теперь уже он смотрит на меня с тем самым блеском в глазах. Только это уже не блеск. Это бешеные языки пламени. Если бы он по=прежнему жил здесь, меня бы уже не стало. Но он здесь больше не живет. А что, удобно... «РЕБЕНОК!», - кричит Пози, - «Ты хочешь сказать, я стану ТЁТЕЙ?». «Спасибо, Вик», - шипит Гейл сквозь зубы. Джоанна смотрит на меня уважительно, давясь от смеха. «Нет проблем», - ухмыляюсь я, и потом только гляжу на мать. Она медленно кладёт на стол нож и вилку и кладет на стол обе руки. «И когда же свадьба?», - спрашивает она спокойно. Гейл откашливается. Далее следует пауза, которую, как это ни смешно, можно назвать единственно что «беременной». «Мы не собираемся жениться», - бормочет он. Мать отодвигает свой стул и медленно встает из-за стола, величаво. Одним махом она оказывается по ту сторону стола, там, где сидит Гейл, и в мгновение ока сгребает его за воротник, и тащит прочь, как нашкодившего котенка. «У меня всегда было одно правило, Гейл Хоторн», - рычит она грозно, выталкивая его из комнаты и вышибая им переднюю дверь, так, что та качается на петлях. Раздается громкий звук разом отодвигаемых стульев, и мы втроем – я, Джоанна и Пози – бросаемся им вслед. «Я говорила тебе еще когда ты стал дурачиться со всеми этими девицами из города, что жизнь коротка, и меня не колышет, чем ты там занимаешься, пока все без последствий, а если они будут – то ты поступишь правильно и женишься!» Мама орет ему прямо в лицо, все еще держа его за воротник. Неподалеку, сразу за дорожкой, Пит, Китнисс и наш еще один сосед сидят у костра. Как будто заранее приготовились. Могу поспорить, старый пропойца уж точно. Я постоянно поражаюсь, до чего же умен этот Хэймитч Эбернати. «Ах, не надо, мам!», - голосит Пози, - «Ведь ребенок же». Она убегает в сад, носится там кругами и сама себе кричит все то же раз за разом. Ее восторг просто прелестен, полагаю. Гейл не в состоянии пока ответить, и мама продолжает: «А теперь вот ты уехал и обрюхатил хорошую, милую девушку, которая уже прошла огонь и воду, и ты не можешь набраться мужества и поступить с ней правильно!». Мне остается только удивляться - не перепутала ли она Джоанну с кем-нибудь другим. «Да как тебя вообще теперь назвать?», - продолжает мама,- «Я растила своего сына вовсе не таким!». Ее мощный крик наверняка добивает и до центра города. Сейчас она, конечно, злится, но я почти уверен, что в скором времени она будет ужасно счастлива рожденью этого ребенка. Хоть я пока неловкий подросток, но знаю о чем говорю. Ее материнский инстинкт всегда побеждает без вопросов. И это тот же самый инстинкт, который сейчас заставляет ее орать так, что капли слюны летят в лицо ее старшему отпрыску. «Да был бы жив твой отце… Гейл, да я поверить не могу, что после того, как мы столько лет так тяжко выживали, ты готов покинуть эту девушку в такой нелегкий для нее момент». «Мам, все совсем не так…», - пытается вставить Гейл. Он уже почти разнюнился, мой всегда такой суровый старший брат. Министр Обороны всей нашей страны, между прочим. Самый брутальный из всех брутальных мужчин. Мы с Джоанной переглядываемся. И впервые я ощущаю сильное чувство локтя с будущей матерью моей племяшки или племяша. Она начинает хихикать, и я подхватываю. Да, я тоже пузырюсь от смеха. Как еще описать звуки, что я издаю? И смех нарастает, пока мы уже не начинаем хвататься за животики, пока мамаша все кричит. Джоанна, когда смеется, становится очень хорошенькой. «Это очень глупо с его стороны, не брать тебя в жены», - говорю я под конец, немножко покраснев и радуясь тому, что в тусклом свете ей этого не видно. «Малыш»,– ухмыляется она, - «Это ведь я не хочу за него замуж». Надежда умирает последней.