the troubles

      Жизнь за окнами дворца продолжается, и никто ещё не подозревает о трагедии, разразившейся во дворце. Их жизни были перечёркнуты одним движением руки. Двумя – поправила себя Элеонор машинально, – два удара: в живот и рядом с сердцем. Ей хотелось бы ненавидеть весь мир, но вместо этого она задыхается и будто падает. Вода принимает её и смыкается над головой, тёмная, мутная, как всё то дерьмо, которое её окружает. Чёрт, чёрт, чёрт! Ебаный пиздец! Потоки сплошного дождя за окном не приносят ощущения свежести, как и не наводят на мысли об очищении от греха. Только не сегодня – сегодня небо даже не плачет вместе с ней. Ливень. Дождь. Грязь. Где-то там, под дождём, так же херово Лиаму. Где-то там, под дождём… В больнице за окном дождь. И если бы она могла, она дошла бы по стене дождя, по каплям и струям. Но она, ебать её в рот, она заперта во дворце и не имеет права находиться рядом с папой.       Всё в комнате перевёрнуто вверх дном, и стены закрашены из баллончика малиново-кровоточащими толстыми линиями. Элеонор ненавидит вполне конкретного человека – убийцу. Она уверена в том, что поняла всё, как бы ни было ужасно признавать подобное. История повторяется, да? Принцесса, теперь уже бывшая, впрочем, на полном серьёзе готова перегрызть глотку сначала герцогу Йоркскому, потом маме. Фотография стоит на тумбочке кровати, словно издеваясь над ней: краски не хватило, и мать и дочь по-прежнему обнимаются и улыбаются в рамке друг другу. Мать безупречно лгала – всем. Тварь! Похотливая пиздопроёбина, для которой существует лишь власть! Любовница, мать её, ёбаной короны! Пальцы дрожат от наполняющей каждую клетку тела, каждый чёртов атом внутри ненависти. Элеонор чувствует себя бомбой с часовым механизмом: три, два, один, – жгучее чувство завязывается тугим узлом внутри и может в любую секунду взорваться, и обломки погребут под собой всех, абсолютно всех, и саму её. Только фитиль ещё тлеет. Ещё.       Принцесса, теперь уже бывшая, оборачивается от окна, задыхаясь, не удосужившись стереть слёзы. Бомба взорвётся вот-вот, и процесс необратим. Воздуха в лёгких не хватает, чтобы начать, а потом он и вовсе замирает – Элеонор забывает выдохнуть. Предавший её закрывает за спиной дверь её комнаты, как будто ничего не случилось, как будто он имеет полное право на это, и прислоняется к ней. Элеонор не знает, как реагировать на вторжение, что сказать, и поэтому просто стоит, и ненависть в ней набирает обороты, клокочет, готовая извергнуться потоком лавы и пепла. Джаспер подходит, уверенный и не тот, не её. Она не готова выслушивать очередную порцию лжи. Она слишком устала. Элеонор – бомба.       – Ты…       – В порядке, – перебивает она, стиснув зубы. Банальность. Банальность. Он должен быть банальным. Мудак. Предатель. Убийца. Убийца? Элеонор знает, что не может винить его в том, что произошло, и всё равно винит его. Идиотский предлог, идиотский повод указать ему его место. Она ненавидит его так же сильно, как себя, как мать, как дядю-подонка, как свою жизнь. Она ничего не знает о нём, в общем-то, и он бы мог сделать всё. Абсолютно.       Он не отвечает и вглядывается в её глаза, сосредоточенно, напряжённо. Элеонор не отводит взгляд – он как хищник: стоит один раз показать слабость, и он живьём сожрёт её, а ей никак нельзя допустить этого, нельзя сдаться. Она усмехается, сложив руки на груди, выставляя шипы и иглы вместо обнажённой кричащей души, превратившейся в сплошную язву и открытую рану.       – Я не это собирался сказать, – Джаспер серьёзен, и пиджак, который до этого держал перекинутым через плечо и болтавшимся на пальце, как на крючке, бросает на стул с резной спинкой, делает последний шаг, кладёт руку на щёку девушки, и другую – на спину. Элеонор нуждается в нём, как никогда, но по позвоночнику пробегает обжигающая волна ненависти и неприязни. Ничего не будет так, как раньше. Лжец. Мразь. Он всё-таки обнимает её, и руки принцессы, теперь уже бывшей, падают безвольно. Уткнувшись в плечо переспавшего с её матерью мужчины, Элеонор позволяет себе быть слабой девушкой, и она не играет, не лжёт в момент, когда ломается окончательно. Сильные руки удерживают от падения, – но если это то, чего ты хочешь…       Ему не свойственно говорить фразами без продолжения. Элеонор пугает осознание зияющего пробела, не заполненного уверенностью, неважно, в чём. Девушка поднимает лицо, и её губы встречаются с губами Джаспера сами собой, как будто он ждал, что она сделает это, как будто он был заранее готов. Элеонор невыносимо думать, что и это тоже – часть какого-то плана, гениально спланированная импровизация, чтобы подтолкнуть её к краю. Поцелуй горький, вселяющий уверенность и разбивающий надежды. Теперь уже бывший телохранитель теперь уже бывшей принцессы не изменился совершенно. Элеонор бы убила его за то, что нуждается в нём, всё ещё, после всего, что он сделал.       – Я скучал.       Элеонор отступает. Рука сама собой тянется назад. Палец находит кнопку. Она тоже скучала, так сильно. Охрана врывается в помещение через несколько секунд, которых хватает ей, чтобы с прикроватной тумбочки взять маленькую игральную карту, упавшую с его рубашки, когда он был слишком занят в спальне королевы, чтобы заметить. Непонимание в глазах Джаспера сменяется чем-то, чего она не успевает рассмотреть, потому что он опускается на колени, и его щека оказывается прижата к полу моментально. Его уводят. Элеонор выдыхает и опускается на кровать. Она поступила правильно. Рыдания душат. Принцесса, теперь уже бывшая, сворачивается в клубок на кровати, поджимает колени к груди и невидящим взглядом прожигает в двери дыру. Она ничем не лучше матери, ебать её в рот. Ничем не лучше.