Холодной зимней ночью

Проваливаясь в снег то по колено, а если совсем не везло, то и по пояс, Душелов брел сквозь вьюгу к Майстрикту. Казалось, до крепости было рукой подать, но снежная буря увеличила это расстояние вдесятеро. В первые полмили Взятый проклял все северные земли, конкретно провинцию Клин, весь Круг мятежников поименно и даже Госпожу, которой приспичило бороться с ними именно тогда, когда вменяемые люди и маги наслаждаются теплом от огня и откладывают склоки до весны. Поздней весны. Провалившись в очередной сугроб, Душелов взвыл высоким голосом, который мог бы принадлежать и кастрату, и вздорной бабе. В этот раз он обругал себя за нетерпеливость и спешку, вынудившие его бросить коня на каком-то постоялом дворе и продолжить путь пешком. Наконец перед ним выросла стена Майстрикта. Скорее всего, разглядеть ее можно было и раньше, но увлеченный преодолением сугробов, вытряхиванием из-за шиворота снега и проклятиями Взятый попросту не обращал на нее внимания. Добредя до ворот, Душелов от всей души забарабанил в деревянную створку. Однако даже сообразив, кого принесло в столь собачью погоду, часовые так и не смогли отворить заледеневшие ворота. Взятый снова выругался, на этот раз проклиная до седьмого колена Черный отряд, и принялся карабкаться по ближайшему к стене сугробу, благо тот оказался высотой аккурат в саму стену. Перевалив через нее, Душелов не удержался и вместо того, чтобы спланировать во двор, крайне неэлегантно рухнул в рыхлый сугроб. Браниться, правда, он не стал – какой смысл, если замерзнуть и вымокнуть сильнее, чем уже было, просто невозможно? Поэтому Взятый сцепил зубы, отмахнулся от неуверенных предложений помощи со стороны перепуганных стражников и направился в главный зал. После ледяной равнины помещения крепости показались жаркими, но сгрудившаяся у камина компания наглядно демонстрировала, что это заблуждение вряд ли продлится долго. Душелов стянул с себя насквозь промокший плащ и, уронив его на пол с влажным шлепком, присел на корточки перед огнем. В ладони ударило жаркой волной, и он с трудом удержался, чтобы не замурлыкать от удовольствия. Взятые не мурлычут, во всяком случае в присутствии подчиненных. Нехотя Душелов поднялся и повернулся к огню спиной, ощущая, как горячая волна обнимает его бедра и зад. – Итак, – голос прозвучал высоким фальцетом, – прекрасная погода для приключения! – закончил он баритоном и рассмеялся. Желающих поддержать шутку не нашлось, так что пришлось оборвать смех и повернуться к одноглазому колдуну, выбрав чуть приглушенный мягкий и неторопливый тенор: – Рассказывай. Доклад оказался не слишком длинным, так что насквозь вымокший костюм мага даже не успел начать парить. Теперь тело Взятого плотно облегала мокрая, но по крайней мере теплая кожа, и к концу рассказа, когда стало понятно, что придется еще раз выйти на мороз, настроение Душелова значительно подпортилось. Однако затея трех колдунов оказалась крайне остроумной, к тому же мысль о том, что в процессе у него появляется шанс подставить Хромого, и вовсе подняла настроение до недосягаемых в столь скверную погоду высот. Так что в зал Взятый вернулся весело хохоча вместе с Одноглазым. Увы, желающих присоединиться к веселью так и не появилось и, решив, кому предстоит сомнительное удовольствие тащиться по бездорожью в Розы, офицеры весьма прытко разбежались по своим норам. Оставшись в одиночестве, Взятый попытался устроиться у камина со всем возможным комфортом, не нарушая при этом мифа об отсутствии чувств у приближенных Госпожи. Беседовать с самим собой не хотелось, и Душелов взял со стола пачку густо исписанных листов. Судя по всему, это были Анналы Отряда, с которыми так носился Костоправ. Перевернув несколько страниц, Взятый наткнулся на строки, несколько выбивающиеся из общего стиля повествования. «Она стоит в Башне и смотрит на север. Ее изящные пальцы сжаты. Легкий ветерок просачивается в окно и теребит полуночный шелк ее волос. На нежной щеке искрится слезинка-бриллиант…» – Взятый мелко задрожал, и из-под мориона донеслось визгливое девчоночье хихиканье, сквозь которое прорывался низкий басовитый хохот. – Кто бы мог подумать, что лекарь окажется таким трепетным романтиком? – повизгивала девчонка. – Она – и вдруг в роли принцессы грез безвестного наемника! – вторил высокий тенор. – Страдалица о народных чаяниях в высокой башне, точно сказочная героиня! – заливался фальцет. Наконец веселье стихло, сменившись задумчивым бормотанием. – Из этого могла бы получиться презабавнейшая шутка, – заметил голос женщины, знающей себе цену. – Она наверняка тоже захочет... – начал тенор. – Нет-нет, мы ничего ей не скажем сами. Пусть это станет маленькой, плохо скрытой тайной! – воскликнул баритон. Душелов вскочил на ноги и принялся мерить зал шагами. Оказываясь в полукруге тепла, исходящего от камина, Взятый несколько замедлял шаги, выходя же из него, начинал буквально метаться по помещению, негромко споря с собой. – В этом холоде совершенно невозможно думать! – восклицал высокий голос избалованной женщины. – Что если кто-то увидит? – протянул хрипловатый баритон. – Вряд ли кто-то сунется нам с ним навстречу, но все равно ему придется поправить воспоминания... Иначе кто знает... – резонно заметил тенор, оборвав фразу на полуслове. – А может, и не стоит? Кто знает, вдруг лекарь бросит свои фантазии? – захихикал женский голос. – В конце концов, здесь тоже есть башня… Взятый замер, поднеся руку к подбородку, и на минуту задумался. Наконец, кивнув самому себе, он аккуратно вернул бумаги на место и направился к выходу, бормоча себе под нос властным женским голосом: – Это определенно будет любопытно. В крайнем случае, мы наконец-то сможем согреться. Двигаясь по коридору крепости, уже давно превратившейся из обычного жилища в казарму, Душелов то и дело отклонялся от маршрута, к чему-то прикасаясь, что-то разглядывая и продолжая раздраженно спорить с собой. – Слишком плотное... Чересчур пыльное... Вряд ли он сможет разглядеть впотьмах... Да, но спектакль должен быть на высоте, иначе она расстроится... Какая глупость, он все равно забудет... Наконец, вооруженный несколькими кусками темной ткани, показавшейся Взятому черной, он добрался до двери в комнату Костоправа и, воровато оглянувшись по сторонам, скользнул внутрь. Крадучись и прислушиваясь к раздающемуся со стороны кровати храпу, Душелов прошел в темный угол и, уронив на пол принесенные тряпки, принялся стягивать с головы морион. Если бы в этот момент в комнате оказался кто-то, знавший Душелова в качестве лорда Империи, он бы немало удивился тому, что под вечным глухим морионом каким-то образом помещалась целая копна иссиня-черных блестящих волос, закрывших добрую половину спины. Затем Взятый принялся стягивать свое кожаное одеяние. Под ним обнаружилась жилистая и худощавая, но несомненно женская фигура с вполне плавными изгибами. Избавившись от штанов с сапогами, Взятый, а точнее, Взятая ступила босыми ступнями на каменный пол и зябко поежилась. Кинжал с треском отхватил длинный и узкий кусок ткани. Храп прервался, и Душелов замерла, оглянувшись на кровать. Впрочем, просыпаться Костоправ явно не собирался, и женщина принялась споро сооружать из ткани сперва нечто, отдаленно напоминающее лиф, затем свернула из остатка разрезанной ткани валик, который кое-как закрепила на бедрах, тихонько бранясь сквозь зубы. Наконец, из последнего куска то ли портьеры, то ли штандарта вышло отличное подобие юбки, вполне пышное и струящееся. Плотно прижав локти к бокам и подхватив руками подол, Взятая прошлепала к окну и встала перед ним, повернувшись в профиль к постели Костоправа. Осторожно, стараясь лишний раз не вдыхать и не слишком поднимать руки вверх, расправила волосы. Наконец приоткрыла окно, из которого в комнату сразу ворвались ледяной ветер, принеся с собой целый рой снежинок. Часть из них опустилась на волосы Душелова, часть – на лицо и плечи. Решив, что капли растаявшего снега вполне сойдут в качестве «бриллиантовой слезинки», она сжала пальцы в кулак и, чуть повернувшись в сторону кровати, позвала мягким обещающим голосом: – Костоправ! Проснись, Костоправ! – храп прекратился. – Ты же мечтал меня увидеть, так смотри! Лекарь сел в кровати, сонно уставившись на позднюю гостью. – Ты откуда взялась? – вопросил он, протирая глаза и недовольно хмурясь. Душелов, не ожидавшая такого холодного приема, оторопела. – Неужели ты не узнаешь меня, лекарь? – попробовала она снова, добавив в голос металла. – Да-да, конечно, узнаю! Кто постарался? Гоблин? Одноглазый? А может, Ильмо с Вороном? – Костоправ отбросил одеяло, свесив с кровати ноги. Взятая молча подняла руку, и Костоправ повис в воздухе, болтая ногами и хватаясь руками за горло. Только тут она рассмотрела, что мужчина одет в длинную ночную рубашку с отложным воротником и даже манжетами. Это открытие так ее рассмешило, что она едва справилась со рвущимся наружу многоголосым хохотом. Идя сюда, Душелов никак не предполагала, что суровый наемник будет спать в том же виде, что и добропорядочный мещанин. Кое-как проглотив хихиканье, она медленно расслабила руку, и летописец шлепнулся обратно на постель. – Ты крайне неблагодарен, лекарь! – протянула она разочаровано. – Я так надеялась, что раз уж ты смог угадать меня… – Это правда ты?! – просипел Костоправ, все еще хватая ртом воздух. Душелову подумалось, что организуя этот маленький спектакль, следовало бы учесть любовь к шуткам со стороны остальных членов Отряда, которые сделали Костоправа слишком недоверчивым. – Ты допускаешь, что в мире есть еще одна, подобная мне? – поинтересовалась Взятая, опасно понизив голос. Костоправ наконец слез с кровати и нетвердой походкой направился к ней, вытянув руку, точно ребенок, не верящий, что вымечтанный подарок ему не снится. Душелов, чуть склонив голову на бок, наблюдала, как лекарь неуклюже плюхнулся на колени и обеими руками схватил ее за запястье, покрывая руку торопливыми поцелуями. За это время она замерзла настолько, что сдерживать дрожь уже не выходило. – Мне холодно, лекарь, – прошептала Взятая, касаясь второй рукой его щеки. Он вздрогнул от ледяного прикосновения. – Я так устала мерзнуть! Костоправ, вскочив на ноги, бросился закрывать окно, едва не сбив с ног свою позднюю гостью. Затем, круто развернувшись, метнулся к кровати, не заметив, что от его порывов дама осталась без юбки. Одним движением Душелов сорвала с себя остатки тряпок, так что обернувшийся со схваченным в охапку одеялом Костоправ замер, откровенно пялясь на тонкую фигуру с небольшой аккуратной грудью, увенчанной темными сосками, успевшими собраться в две твердые горошины, округлыми бедрами, чуть выступающими косточками таза и тонкой талией. Душелов переступила с ноги на ногу, бросив на него жалобный взгляд, и обхватила себя руками. По ее мнению, любой нормальный мужчина должен был забыть об одеяле и кинуться к ней с вполне конкретным намерением согреть даму прямо на полу и до полного изнеможения. К ее удивлению, Костоправ оказался мужчиной ненормальным. Он громко сглотнул, с шумом втянул в себя воздух и, бросившись к ней, принялся буквально пеленать Взятую в одеяло. Та не сопротивлялась, заинтересованно ожидая, что будет дальше. А дальше ее на руках отнесли на кровать, где усадили со всем доступным комфортом, подложив под спину подушку, и дополнительно прикрыли ноги плащом. Убедившись, что "Госпоже" удобно, Костоправ принялся самозабвенно раздувать погасший камин. Душелов озадаченно наблюдала за действиями Костоправа, пытаясь понять, не издевается ли он над ней. Тем временем, удостоверившись, что огонь пылает достаточно ярко, он плюхнул на решетку походный котелок, в который не дрогнувшей рукой вылил примерно бутылку вина, и принялся лихорадочно рыться в стоявшем рядом сундучке, пока не извлек внушительных размеров оплетенную бутыль. Набрав из котелка кружку подогретого вина, Костоправ вернулся к кровати, торжественно вручил Душелову питье и уселся у нее в ногах, выдернув зубами пробку из горлышка. – Что ты собираешься делать? – не выдержала Взятая, подозрительно косясь на сосуд. – Греть тебя, – ответил лекарь, устраивая ноги женщины у себя на коленях. Щедро плеснув резко пахнущей жидкости на руку, он принялся старательно растирать левую ступню, предварительно проследив, чтобы правая оставалась закутанной в одеяло и плащ. Душелов растерянно следила за его действиями, напрочь позабыв о зажатой в руках горячей кружке. Заметив это, Костоправ недовольно нахмурился: – Пей, пока не остыло. Иначе не согреешься, – велел он, укутывая основательно потеплевшую и порозовевшую ступню и принимаясь за вторую ногу. Пока он ее растирал, Душелов в несколько глотков выпила вино, даже не почувствовав вкуса. Закончив со ступнями, Костоправ уложил женщину на спину и раскрыл одеяло. Та потянулась было к нему, но ее резво вернули в исходное положение и, щедро плеснув на грудь жидкости, принялись растирать с таким тщанием, что воздух из легких вырывался со свистом, а кожа и грудь заныли от столь непочтительного обращения. Душелов уже совсем собралась было высказать этому чокнутому лекаришке все, что она о нем думает, но тут ее бесцеремонно перевернули на живот и принялись с не меньшим жаром растирать спину. Наконец, сочтя, что гостья достаточно согрета, Костоправ накрыл ее одеялом почти с головой и принялся старательно подтыкать края. Немного пришедшая в себя Взятая вывернулась из одеяла, уставившись на него широко распахнутыми глазами. – Обо мне никогда так не заботились, – прошептала она жалобно, схватив Костоправа за руку. Тот замер, смешавшись, и неловко погладил ее по голове. – В башне всегда так пусто и одиноко… Душелов обхватила лекаря за шею, прижавшись к нему всем телом. После вина и растирания кожа горела, и Костоправ показался ей почти ледяным. – Ты тоже замерз, – пробормотала она, касаясь губами его губ. Чей-то раздраженный голос в ее мозгу пообещал немедленно свернуть шею этому тупице, если до него и сейчас не дойдет, чего от него хотят. Лекарь осторожно обнял ее, словно боясь позволить себе лишнее. Взятая перебралась к нему на колени, не без удовольствия ощутив, что под рубашкой у Костоправа имеется недвусмысленное доказательство того, что равнодушным к ее усилиям он не остался. Глубоко вздохнув, Душелов принялась целовать его, время от времени ощутимо прихватывая зубами за губу и теребя завязки ночной сорочки. Лекарь отстранился от нее, несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул, будто перед нырком и, решившись, одним движением стащил с себя рубашку. Душелов и пикнуть не успела, как оказалась прижатой к постели, а язык Костоправа уже вовсю хозяйничал у нее во рту, пока руки, осторожно касаясь и поглаживая, изучали ее тело. Разорвав поцелуй, он принялся то ли вылизывать, то ли целовать шею и ключицы Взятой, постепенно спускаясь к груди. Задержавшись тут лишь затем, чтобы тщательно вылизать соски и продолжить спуск вниз по животу. Добравшись до паха, он мимолетно удивился абсолютной гладкости кожи и переключился на бедра Взятой, податливо раздвинувшиеся под его руками и языком. Душелов лежала, вцепившись пальцами в простыню, замирая от каждого касания его языка. Чем ниже он спускался, тем сложнее ей было сдерживать восхищенные вздохи. Когда же его язык принялся прокладывать дорогу вглубь, она смогла только вцепиться в волосы Костоправа, восхищенно всхлипывая от удовольствия и подаваясь навстречу его касаниям. Язык то танцевал где-то на поверхности, то и дело дразня особенно чувствительную точку и заставляя Взятую со сдавленными стонами извиваться на кровати, оставляя на голове любовника глубокие царапины, то нырял куда-то глубоко, растягивая и вылизывая. Вскоре к языку присоединились пальцы, заставляя ее раскрыться еще больше. Лекарь сдерживался из последних сил, кусая губы и чуть не завывая, когда тело его любовницы судорожно выгнулось, бедра тесно сжали его голову, а из ее горла вырвался приглушенный вой. Костоправ продолжал работать языком, осторожно массируя бедра, пока тело той, кого он считал Госпожой, не обмякло, выпуская его из своего плена. Проделав обратный путь вверх по животу и груди, лекарь нашел ее губы и, застонав, вошел в нее резким нетерпеливым толчком. И тут же замер в страхе, что если шевельнется, то не выдержит и немедленно кончит. Душелов подалась вперед, крепче обхватив его руками за шею и скрестив ноги на спине, стремясь прижаться как можно теснее. Мысли в голове путались, она никак не ожидала, что безродный наемник окажется столь нежным и заботливым любовником. Она качнула бедрами раз-другой, побуждая Костоправа начать движение, и он подчинился, подстраиваясь под заданный Взятой ритм, ловя ее взгляд и покрывая лицо судорожными поцелуями. Пальцы Душелова то и дело соскальзывали с влажной спины любовника, оставляя на ней алые следы ногтей, ее тело выгибалось, ускоряя темп в ожидании разрядки. Наконец Костоправ снова ощутил, как женщина выгнулась под ним со срывающимся низким стоном и, облегченно выдохнув, догнал ее несколькими быстрыми рваными толчками, после чего обессиленно рухнул. Какое-то время они так и лежали сплетенные, боясь разорвать объятия. В конце концов, ощутив, что дыхание лекаря становится глубже и ровнее, Взятая осторожно сотворила заклинание, сделав сон Костоправа куда более крепким. Выбравшись из-под него, она уселась рядом, скрестив ноги и уставившись на спящего. – Кто бы мог подумать! – пробормотал голос умудренной женщины. – И это всего-навсего наемник, от которого глупо было ждать подобных нежностей, – согласился с ней баритон. – Пожалуй, будет неплохо, если эта метель продлится еще день другой, – томно промурлыкал высокий женский голос. – Наверное, не нужно стирать ему память полностью... – протянула девчонка, и Душелов потянулась с довольной улыбкой. – Пусть он думает, что это был прекрасный сон. – То-то он завтра понапишет! – хохотнул бас. Сделав несколько пассов над головой Костоправа, Душелов нехотя встала и направилась к сваленной в темном углу одежде. Вернув себе привычно бесполый вид, она подошла к окну и подобрала с пола тряпье, заменившее ей этой ночью платье. Подумав о том, что днем надо бы озаботиться поиском чего-то более подходящего, она швырнула тряпки в огонь и направилась к выходу. Уже переступив порог, Взятая обернулась и, послав спящему воздушный поцелуй, произнесла грудным женским голосом: – Добрых тебе снов, лекарь!