Головокружение

Париж XVIII столетия — причудливое сочетание золоченой бонбоньерки, хранящей сладкий аромат пудры и засахаренных фруктов, и темной клоаки, разящей вонью немытых тел и нечистот. Именно на этом живописном фоне рождается на свет Жан-Батист Гренуй, наделенный феноменальной способностью различать любой из существующих в мире запахов и лишенный даже отдаленной способности понимать, что именно чувствует живой человек. Дальше — все то, что имеется в романе от поиска совершенного аромата до одного из самых омерзительных финалов в мировой литературе. Подобно другим историям экранизаций легендарных произведений история создания «Парфюмера» сама стала легендой. Немецкий интеллектуал Патрик Зюскинд долгие годы не желал отдавать свое сомнительно пахнущее детище в руки киношников, а другой немецкий гражданин продюсер Бернд Эйхингер долгие годы уламывал его, как красну девицу. Зюскинд капризничал и даже написал про историю этих уговоров кинокомедию «Россини», но в 2001 году неожиданно согласился и продал права на экранизацию всего за 10 миллионов евро. Могучая кучка голливудских мэтров, включающая в себя Ридли Скотта, Стэнли Кубрика и Мартина Скорцезе, подумывала в свое время о создании фильма, но в конечном итоге отказалась от идеи экранизации, сочтя её невозможной, как было в свое время с «Властелином колец», пока не пришел нахальный новозеландец Джексон. В случае с «Парфюмером» самоуверенным наглецом оказался многообещающий немец Том Тыквер, уже имевший в багаже хит про бегущую Лолу и ряд других интересных работ. Дальше начались поиски главного героя в диапазоне от Джонни Деппа до Орландо Блума, и, кто знает, чем бы все кончилось, если бы Тыквер ни увидел в лондонском театре нервического юношу Бена Уишоу, которому за роль Гамлета местные критики успели напророчить славу нового Лоренса Оливье, Ричарда Бертона и Джона Гилгуда вместе взятых. После этого оставалось лишь понять, как показать на экране настоящего главного героя романа Зюскинда — аромат. Выбирать создателям фильма было особенно не из чего. В их распоряжении был единственно доступный кинематографу арсенал: картинка и звук. И вот тут-то начинается то, из-за чего про фильм в первую очередь говорят: «Красиво», потому что он на самом деле красив, особой, несказанной красотой, уравнивающей между собой адский смрад мертвечины и благоухание лавандовых полей. Картинка бежит за звуком, музыка летит вслед за визуальным рядом, Жан-Батист ходит и втягивает носом воздух, как кокаинист, норовящий всосать в себя весь мир, и на стыке этого рождается аромат, такой ощутимый и явный, что по сути всего этого в кино «воопще не может быть», а вот почему-то — есть. Музыка стала самостоятельным действующим лицом картины, как был отдельным персонажем аромат, персонификацией отсутствия которого являлся зюскиндовский парфюмер. Что-то волшебное писалось к фильму, в чем принял участие и сам Тыквер. Вот главная тема, иллюстрирующая особо яркие проявления Гренуя, тревожная, как ожидание плохих вестей, и переливающая серебряными колокольчиками, как песнопения фейери, потому что такова природа тыкверовского Жана-Батиста, который суть чума, несущая смерть всему живому, и невинный ангел, которому не место в нашем мире. Вот Лаура показывается на балконе, как Джульетта, под звуки женского сопрано, несущегося в небесную высь и уводящего за собой чуткого зрителя, который увидел и ощутил, может быть, впервые в жизни абсолютную красоту, как тот абсолют розы, что лежит в основе духов. Но невозможно, да и не нужно описывать сложившуюся в этом кино визуально-музыкальную гармонию, тем более что выпуклые составляющие фильма очевидны, как верхняя нота аромата, а потому не являются основными. Когда же их впечатление слегка развеивается, потихонечку проступает «изначальный, чистый замысел творца». «Парфюмер» начинается с крупного плана гренуевского носа, как в свое время «Головокружение» начиналось с демонстрации испуганных женских глаз. В этом вся самоуверенность Тыквера, потому что крупный план в кино это всегда ва-банк: либо вниз в пошлость и скуку, либо на самый верх, к небожителям вроде Хичкока. «Парфюмер» точно никуда не падает, и дух захватывает от его полета: от этих крупных планов, понатыканных по всему фильму, так что иногда испытываешь легкую неловкость от слишком интимного знакомства с тем или иным актером. От внимательного взгляда артиста Уишоу, которому даже самые яростные пуристы смогли придумать лишь одну претензию — слишком красив. От того, что в кои-то веки сидишь и смотришь кино, сюжет которого тебе известен, а все равно знать не знаешь, что дальше будет — пожалеет Гренуй свою жертву или нет, поймают его или не поймают, и чем вообще все кончится. Странное по нынешним временам кино получилось. Так, например, снявшись в своей части и покидая съемочную площадку, прирожденный трагикомический актер Хоффман похлопал Уишоу по спине с добрым напутствием: все, сынок, ты теперь один тут остался в этом немом кино, не дрейфь. А сынок не то что не сдрейфил, но и показал нечто такое, от чего стало ясно — ох, не всуе поминали британские критики Гилгуда и Оливье: Уишоу, произносящий в фильме от силы сотню слов, несет на своих худых плечах творение Тыквера. Его пластика, его паучьи пальцы, долгие взгляды и короткие плевки скомканных слов, внешность замученного юродивого и глаза инопланетянина — вот настоящая суть, основа, корневое ядро фильма, глубинная нота аромата, остающаяся с тобой, когда остальные уже отгремели. Излишняя активность не к лицу его Жану-Батисту. Гренуй, карабкающийся вверх по скале или несущийся вслед Лауре, почти похож на обычного человека. Гренуй, лениво заносящий руку на свою первую осмысленную жертву, или выливающий на себя в финале флакон «100% pure love» — то, от чего, кажется, рванет сейчас к чертовой матери экран, не выдержав такой концентрации чистой магии. Поэтому проходит время, и остается одно из двух. Либо решаешь, что все это костюмно-гламурная суета, и Гренуя никакого не было, либо немного кружится голова от того, что он записался тебе на подкорку и не выветрится оттуда уже никогда.