Колыбельная для дьявола

Я сидел перед костром и смотрел, как столпы ярких искр рвутся вверх и гаснут где-то во мраке. Поначалу идея с огнём в ночном лесу казалась мне сомнительной – слишком приметно, но по мере того, как сгущались сумерки, становилось всё холоднее, и, в конце концов, я решил, что забрался достаточно глубоко, чтобы преследователи не смогли выйти на меня. Крыса дремала на спине лося, широко раскинув лапы, и во сне кончики её хвоста нервно подрагивали. Сам Сохатый лежал неподвижно, словно был выточен из гранита, и в глазах его абсолютно чёрных плясали отблески пламени. Устроившись на влажном чуть замшелом бревне, я напряжённо думал. Мне нужно было связаться с отцом, но я понятия не имел, как это сделать. Вариант идти к людям откинулся сразу. На месте преследователей я бы просто спустился в деревню и устроил бы опрос по домам, от имени, скажем, ФСБ. Параллельно бы наплёл, что человек, которого они ищут – жестокий убийца, скрывающийся уже много лет от полиции. В деревне меня не то чтобы не любили, просто считали нелюдимым, а к таким всегда относятся с недоверием. Был ещё вариант выйти на трассу, попробовать поймать там машину, а уже добравшись до города, обратиться в полицию с заявлением; в конце концов, меня пытались убить, сожгли мой дом, значит я жертва, которая отчаянно нуждается в помощи. Но тут существовал маленький нюанс: жертва без документов и без свидетелей преступления. К тому же, я не был уверен, что по их базе данных не прохожу, как лицо, ранее привлекавшееся к уголовной ответственности. Всё-таки ведь зачем-то отцу пришлось прятать меня в этой глуши. Я разворошил угли: куски раскалённого дерева разъярённо выплюнули новый ворох искр и выжидательно потускнели. У меня был ещё один вариант – простой и сложный одновременно. Мне нужно было вернуться назад, но назад не к сгоревшему дому и не к деревне, а к тому городу, в котором мы жили с самого начала! Там ведь наверняка остались люди, которые хорошо знали отца и, может, даже меня самого, а ещё существовал небольшой шанс, что отец разгадает этот манёвр. И сам меня найдёт. Я так воодушевился, что даже подорвался со своего места и в нерешительности обошёл костёр. Меня смущало, пожалуй, только то, что я понятия не имел, как далеко находиться наш старый город, потому что вестей о нём до нас даже не доходило. Увы, карты у меня тоже не было. Мёртвый географ на мои беспокойные расспросы только презрительно фыркнул и оценивающе посмотрел на небо. Луна самым краешком своим чуть возвышалась над лесом. Сохатый был почти беспомощен днём и потому терпеливо дал понять, что если я хочу, чтобы он проводил меня, выдвигаться нужно прямо сейчас. Это всё и решило. Костёр он затоптал самолично, не доверяя такое ответственное дело дилетанту. У меня даже возникло подозрение, что имей он на то возможность, непременно бы прочитал мне длинную лекцию об антропогенном факторе лесных пожаров. Но он такой возможности не имел. Начавшую соскальзывать с его спины крысу я успел подхватить в самый последний момент: она всё никак не могла проснуться и только непонимающе хлопала сонными глазами, наблюдая за нашими сборами. Мне раньше часто приходилось видеть, как деревенские управляются с лошадьми, но вот самому попробовать не доводилось: животные отчего-то меня шугались. Поэтому в длинную густую шерсть я вцеплялся с такой отчаянной решимостью, что непременно сделал бы ему больно, если бы он умел ощущать боль. – Только можно вы не будете торопиться? – попросил я, чувствуя, как во рту пересыхает. Географ тяжело вздохнул, даже, кажется, согласно качнул головой и, переступив с ноги на ногу, резко подался вперёд. Толстый ствол дуба на мгновение навис над нами своей массивной громадой, да так близко, что я плечом ощутил прикосновение его замшелой бархатистой коры. Даже успел непроизвольно зажмуриться, но он просто растворился в темноте, оставив вместо себя только смазанные силуэты других деревьев. Меня бы, наверное, отшвырнуло, если бы воздух вдруг не стал упругим и вязким от взметнувшейся навстречу тьмы, которая цеплялась и удерживала куда надёжнее моих внезапно ослабших пальцев. Лес закончился оставшись позади сплошной стеной. Мы вылетели в поле с редкими лохматыми стогами, неестественно резко очерченными лунным светом, который плотно висел в воздухе и настойчиво льнул к угольно-чёрной, словно выжженной земле, столь же настойчиво отвергающей его. Где-то сбоку промелькнули деревенские домики. Они были совсем не различимы, и выдавала их присутствие только россыпь горящих окон, как отголосок такого привычного и будничного мира, который сейчас казался недостижимо далёким. Животный страх, сковавший тело, чуть отступил, и в груди сжалось что-то до боли напоминающее чувство зарождающегося восторга. Я запрокинул голову. Из глубины космоса вниз смотрело бессчётное количество звёзд, но стоило мне попробовать приглядеться, как они скрылись под густой сеткой переплетённых ветвей. Поле сменилось новым лесом. Крыса безмятежно восседала впереди меня, и в этой расслабленной тушке не было ни намёка на пережитое мной волнение. Она, казалось, даже не особо держалась и совсем не нервничала на резких поворотах. – Не боишься упасть? – мой вопрос крыса проигнорировала и только снисходительно повела ухом. – Это потому, что ты жирная, – деликатно сообщил ей я, – и сила инерции в тебе просто гасится!

***

Полночи мы следовали за трассой. Она мелькала за деревьями то тонкой обрывистой ниточкой, то ярко-освещённым полотном с ползущими по нему машинами. Сохатый сбрасывал скорость только один раз, когда дорога внезапно провисла над водной гладью длинным ярко освещённым мостом. Нам пришлось переправляться вплавь. Никогда не забуду то ощущение, когда вдруг по самую грудь проваливаешься в холодную непроницаемо-чёрную воду. Успев перепугаться, я даже ухватился левой рукой за основание ветвистого рога (на втором спасалась ушлая крыса), но Сохатого не сбил с курса ни запаниковавший экипаж, ни сильное течение. Он шёл подобно крейсеру, рассекая широкой грудью водную массу, которая, нет-нет, пыталась стащить меня с его спины. Когда я уже успел одеревенеть от холода, река, наконец, кончилась, только легче от этого не стало. Мокрая холодная одежда липла к телу, промозглый ветер бил в лицо, и до полного счастья мне не хватало бы разве что пошедшего снега. Чтобы не заснуть от усталости и холода, я развлекал себя разговорами с крысой. Не знаю, нужно ли ей было знать тонкости «ловли дна» на валютах, но тема, где деньги тесно переплетались с наличием интуиции, очевидно, ей была интересна. Я даже имя ей придумал – Биржа. В честь нашего общего состоятельного будущего, так сказать. Вообще, после того, как я на переправе героически пронёс её багаж, практически не намочив его, Биржа прониклась ко мне безмерной симпатией. Я видел это по её восторженно поблёскивающим в темноте глазкам. Поселения попадались всё чаще. Сохатый старался обходить их стороной, но иногда до нас доносились, то собачий лай, то обрывки шумных посиделок, которые затянулись до глубокой ночи. На место мы прибыли под утро. Высаживая нас на окраине не то сросшегося с лесом заброшенного парка, не то на куске «исконного», которого город просто не успел ещё поглотить, Сохатый недовольно косился на светлеющее небо. Я на прощание неловко обнял его (больше из желания удержаться на ногах – тело затекло и не слушалось), а потом мы с крысой остались вдвоём. Неказистые, типично-деревенские домишки, окружённые всё теми же заборами и облысевшими яблонями, ближе к центру вырастали до гладких светло-серых панелек в пять, а то и девять этажей. Пока я блуждал, беспокойно оглядывая прохожих, во мне начало просыпаться подозрение, что идея сюда забраться была не такой уж и хорошей: одно дело знать, что статус города получают населённые пункты с населением не менее двенадцати тысяч человек, совсем другое – оказаться в подобном скоплении людей. До меня с трудом доходило, что, возможно, здесь не все друг друга знают. Когда я уже вконец утомился от бесцельной ходьбы и начал задумываться над тем, чтобы вернуться к полицейской будке (нуждаюсь же я в помощи, в конце концов!), внезапно обнаружил себя перед аркой очередного дома. Я и раньше мимо неё проходил, но сейчас вдруг краем зрения приметил ржавые качели во внутренностях двора. Чувствуя, как сердце сжалось в странном предвкушении, я прошёл вдоль исписанных стен к детской площадке, к гнутым металлическим трубкам с облупившейся краской, которые изображали из себя перекладины для подтягивания, и развалившейся песочнице, на дне которой не было песка. В детстве они все казались мне куда больших размеров, по сути – целый мир, сдувшийся вдруг до масштабов вытоптанной проплешины на чахлом газончике. Я огляделся. Мои глаза против воли подмечали несоответствия: срубленную рябину под окнами, сменившийся цвет подъездной двери… Так я и обратил внимание на пустое инвалидное кресло возле единственной дворовой скамейки. Было чему удивиться. Вживую я их раньше никогда не видел, но подозревал, что инвалид, который может просто встать и уйти с инвалидного кресла, изначально в нём просто не нуждается. Это было бы логично. Я даже подошёл вплотную, чтобы получше разглядеть этот удивительный феномен. Девушка, сидящая на скамейке, оторвалась от книги и с раздражением покосилась на меня. Она, видимо, всё ждала, когда я уйду, но загадка пустого инвалидного кресла меня не отпускала, поэтому спустя пару минут моего замешательства, она, наконец, резко спросила: – Чего тебе? Недовольный тон вернул на грешную землю. В конце концов, какое мне дело до всех этих странностей, когда всё, что должно меня волновать – поиски отца? Я тут же заинтересовался потенциальным источником информации: она была лет, может, на пять младше меня – аккуратная, строгая, в клетчатой юбке такой длины, что та едва ли не доставала до земли, открывая для вида только острые носики лакированных туфель. Образ аккуратистки портил огромный мохнатый паук на коленях, заведённой, видимо с той целью, чтобы прослыть у окружающих большой оригиналкой. Честно говоря, эти городские со своими домашними животными просто жиру бесятся. – Утро доброе, – я знал, ничто не является таким явным залогом хорошего разговора, как правильно поставленная дистанция, – я жил лет десять назад в этом доме со своим отцом, вон в том подъезде, на втором этаже. Может, вы меня помните? Она, наверное, собиралась ответить категорично, судя по выражению лица, но в последний момент передумала. Губы сложились в ироничную улыбку: – Да, как раз двумя этажами ниже нас жил мальчишка с шизофренией. Помниться, семье пришлось переехать после того, как отец однажды не уследил за ним, и тот выколол глаз местному наркоману. Судя по снисходительному тону, мальчишку со мной она никак не связала и, наверное, даже порадовалась тому, как тонко отбила столь нелепый подкат. – …и прекрати так откровенно пялиться. Я даже не смутился. Понимаю, что неприлично пристально смотреть на женские колени, но сложно отвести взгляд, когда на них сидит огромнейший мохнатый представитель паукообразных. Словно чувствуя моё настроение, паук привстал на задние лапки и вызывающе оскалил жвала. Мне следовало хоть как-то наладить с ней отношения. Я чувствовал, что вот она, связь! Быть может, остался телефон отца или хотя бы имена знакомых? Нужно было только не ошибиться… – Любите необычных домашних животных? – Я решил не изобретать велосипед и, порывшись в сумке, достал наружу сонную крысу. – Её вот зовут Биржа. Раздражение на хорошеньком личике сменилось брезгливым отвращением: – Какая мерзость!.. Крыса на такой эпитет в свой адрес только обалдело захлопала глазами. – …убери её от меня, слышишь?! Если немедленно не уберёшь, я позову отца… Паук, чувствуя протест хозяйки, но, не имея возможности дотянуться до нас, спустился по складкам юбки на её туфлю и уже оттуда пытался доплюнуть до меня. Я пару мгновений равнодушно наблюдал за излиянием чужого гнева, а потом бережно убрал расстроенную крысу обратно в сумку. Я вспомнил её, эту избалованную девочку, которая никогда ни с кем не играла, и которую отец всегда носил на руках. Ладно, пусть я ей не нравился ни тогда, ни сейчас. Ладно, пусть она не пожелала мне помогать – не обязана, в конце концов. Но вот оскорблять чужих друзей нельзя. Это наказуемо. Ещё до того, как она замолчала, я подался вперёд и припечатал каблуком ботинка носок её туфли, почти ощущая, как внутренности лохматой твари размазываются по лакированной поверхности. – Больно же, придурок! – Девушка рефлекторно попыталась меня пнуть второй ногой, но я увернулся. Я не собирался наблюдать за продолжением скандала, пусть кричит, сколько влезет, но она вдруг замолчала и как-то резко изменилась в лице. – Больно, – тихо повторили посиневшие губы. Дрожащие руки подобрали юбку, и открывшиеся теперь полностью туфли чуть сдвинулись, словно двигаться им было невероятно тяжело и, словно сверху они были припечатаны бетонными блоками. Она несколько мгновений слепо смотрела на них, а потом внезапно неразборчивый шепот сорвался в дикий крик. Я даже отшатнулся. Так кричали бы, наверное, при смерти, если бы всё ещё оставались силы кричать. Я не знал ни что делать, ни как её успокаивать, потому что в мокрых глазах не было ни намёка на осмысленность. Я бы так и стоял, беспомощно наблюдая за чужим припадком безумия, если бы из подъезда к нам не вылетел мужчина. Чувство самосохранения требовало от меня одного – бежать. Толку, что ты не виноват, если у тебя будет сломан нос? Я не стал выбираться обратно на улицу, а рванул в сторону гаражей, резко свернул за одним из них и по кузову какого-то проржавевшего запорожца взобрался на покатую крышу. Там и притаился. Мужчина за мной не погнался. Я видел, как он пытался на руках затащить девочку в дом, как она цеплялась за него и не то рыдала, не то смеялась. Я поёжился. Неприятный инцидент. А самое обидное, что я не мог уйти со двора, потому что кроме этой ниточки у меня ничего не было. Оставалось терпеливо ждать: на крики её очень скоро стали собираться люди. Некоторые просто заинтересованно выглядывали из окон, (мне приходилось теснее жаться к электрической будке, чтобы меня не заметили сверху), некоторые даже вышли к подъезду. Мужчина появился через полчаса. Пошатываясь, дошёл до пустого инвалидного кресла, развернул его, докатил до крыльца. На расспросы соседей ничего не отвечал, но люди, видимо, смущённые его странным поведением, не особо и тормошили. Пункт для наблюдения был выбран, на мой взгляд, очень удачно, только вот крысе он почему-то не нравился. Будучи запертой в сумке, она вся испищалась. Наконец, сдавшись её настойчивости, я осторожно вылез из укрытия, спустился на землю, неторопливо отряхнулся и столкнулся взглядом с вооружённым мужчиной. Серые глаза и чёрная неприметная одежда – всё, что я успел разглядеть, потому что острая боль внезапно пронзила плечо. Я ещё несколько долгих мгновений чувствовал, как что-то горячее и вязкое стекает по груди, а потом в глазах потемнело.