Слезы луны (Tears From The Moon)

Осматриваю свою комнату и не верю, что когда-то здесь жила. Она кажется больше из-за отсутствия мебели - Чарли вынес ее и сжег, чтобы ничто не напоминало мне о прошлом. Больно знать, как хорошо он понимает меня. Как сильно заботится о моем душевном благополучии. Стена по правую сторону еще не просохла, обои светло-бежевого оттенка с редкими цветочками пахнут сыростью и клеем. Стена по левую сторону грубо ободрана - папа не успел доделать ремонт. Он извиняется, что сегодня мне придется спать в гостиной, но я не жалуюсь. Мне совершенно не хочется оставаться наедине с собой, так что я даже рада ночевать поближе к Чарли. Окно в отсутствие занавесей кажется слишком большим. Напоминает всевидящее черное око, из которого ночь беспрепятственно смотрит на меня, обнажая мою старую рану. Я благодарна, правда. Папа сделал все что мог. Не его вина, что я похоронила себя и держусь за это решение, отказываясь видеть смысл в жизни. Не его это вина. Глаз цепляется за раму окна, которую папа сменить не догадался, за задвижку, которую много раз прежде открывала, впуская некогда любимого, и острый ком боли подкатывает к горлу, вызывая удушье. Легкие работают на износ, словно уменьшились в размерах, сжались, и не могут заполниться. Отвожу взгляд, но зрение, заточенное на детали из прошлого, само хватается за малейшие напоминания. Папа выбросил мебель, но не вещи. Аккуратная стопка книг в углу комнаты направлена ко мне корешками. Я вижу истрепанный сборник пьес Шекспира и невольно вспоминаю о Ромео, погубившем возлюбленную. Можно ли считать мою жизнь полноценной, или я прекрасно подхожу на роль умершей Джульетты? Зеркало, аккуратно прислоненное к стене, выхватывает мое бледное лицо в свете тусклой лампы, и я вздрагиваю. Отражение пугает своей реалистичностью: я словно неживая. Отворачиваюсь, но тут же натыкаюсь на корзину с одеждой. Разумеется, из всего вороха я вижу лишь одну вещь - ту самую синюю блузку, которую так любил видеть на мне он. Кучка испорченных дисков у порога явно приготовлена на выброс. Помню, как ломала их в припадке безумия, надеясь этим нехитрым действием уничтожить воспоминания. Там же пристроился старый альбом для фотографий, которые он забрал, оставив зияющие пустоты. Несмотря на ремонт, все здесь продолжает кричать о нем и той части моей души, которая умерла, когда Эдвард оставил меня. - Все в порядке? - Голос отца звучит гулко в пустом помещении. Привыкшая за шесть лет контролировать выражение своего лица, приученная терпеливо преодолевать муки, я киваю. - Здорово, что ты собрался сделать ремонт. - Решил перестраховаться, - неуклюже оправдывается Чарли, пытаясь понять, действительно ли я излечилась и все позади, или напрасно сюда приехала, и депрессия в любой момент вспыхнет с новой силой. Я улыбаюсь, чтобы остановить его беспокойство. Делаю шаг вперед - внутри все дрожит, немеет. Хочется броситься вон. Но от воспоминаний не убежишь. Чем быстрее я признаю это, тем сильнее будет последующая боль, но тем скорее она и закончится. И тогда мы действительно сможем отметить Рождество без оглядки на мои почти забытые проблемы. Провожу по стене кончиками пальцев - она грубая и шершавая, пахнет бетоном и застарелой бумагой. Чарли внимательно наблюдает за мной. Слишком внимательно. Возле окна пол разобран, оторваны половицы. Я удивленно оглядываюсь на отца, и он неловко откашливается. - Убрал от греха подальше, - хрипло сообщает он. Его смущенный тон заставляет меня нахмуриться, а душа замирает, будто предчувствуя приближение беды. - Что убрал? Чарли молчит, как воды в рот набрал. Сердце вдруг в головокружительном сальто летит вниз, хотя для этого нет ни единой причины. Что это? Интуиция? Обыкновенный страх узнать то, что снова может убить? - Что там было? - требовательно повторяю я осипшим от нахлынувших переживаний голосом. Нет объяснений боли, что вдруг обручем сжимает сердце, от которой вскипает кровь. Мною движет шестое чувство, тонкой нитью ведет к правде, которую я, возможно, не хочу знать. Но я не могу, не желаю остановиться. - Разве не ты сама спрятала туда фотографии, чтобы они не напоминали тебе о… - папа осекается на половине предложения, когда кровь резко отливает от моего лица. Он сожалеет, что чуть не произнес вслух имя. - Покажи. - Мой голос превращается в тихий шепот. Однако я на удивление неплохо держу себя в руках. Сердце, столько лет звучавшее вхолостую, пускается в стремительный галоп. И имя испытываемому мной чувству - необъяснимая ничем, поразительная надежда. Хотя я даже не отдаю себе отчет, на что могу надеяться. На чудо? Я давно переросла возраст, когда верила в чудеса. Даже волшебство Рождества неспособно исправить то, что было сделано. Я больше не верю в сказки. - Белла… - Чарли мнется, переступает с ноги на ногу, в его лице сожаление и страх. Он хотел просто провести Рождество с любимой дочерью, но не ввергать ее снова в хаос. Слишком поздно для этого… - Покажи, что там было. - Мой голос крепнет, в нем слышны первые нотки истерики. Чарли сдается. Ворча под нос, он идет вниз по лестнице, и я спешу вслед за ним. Сердце сильно ударяется о грудную клетку, и теперь я снова не могу дышать, только уже от избытка кислорода. Мне страшно. Я боюсь того, что причина моего волнения окажется слишком банальной. Никаких чудес. И тогда меня настигнет тяжелое разочарование. Несбывшаяся надежда может убить не хуже многолетней депрессии. Чарли роется в ящике комода, а я нетерпеливо стою позади. Мое тело то леденеет, то умывается жаром. Неохотно обернувшись, папа вкладывает в мои почти не дрогнувшие руки небольшую пачку, и первое, что бросается в глаза - его лицо на той самой фотографии, которую он когда-то забрал у меня, чтобы я не могла насладиться его великолепием. Не в реальности, но хотя бы на бумаге. Господи, мне надо присесть… Кажется, Чарли понимает, что я могу потерять сознание, потому что хватает меня за плечи и сажает на диван. - Прости, - шепчет он беспрерывно и уходит, чтобы вернуться со стаканом воды. В горле сухо, также как и в глазах, которые отвыкли плакать. Пальцы белеют от напряжения, но я не могу заставить себя разжать их. Я держу величайшее в мире сокровище в своих руках - жалкие остатки прежней любви, жестоко отнятой. Время останавливается на долгий момент, я не могу даже мыслить. Все замирает, сосредотачивается на фотографии. Мир застывает. Планета прекращает вращаться. Даже, кажется, сердце не бьется. А затем звуки возвращаются, и прежде всего я слышу Чарли, сокрушенно бормочущего ругательства. Кровь приливает к голове, в глазах пляшут черные точки, мешая видеть идеальное лицо, которое я когда-то так любила. Глаза нещадно щиплет сухость, но я не могу позволить себе моргнуть, потому что боюсь, что тогда волшебство исчезнет. - Белла, деточка, не начинай сначала, - просит Чарли. Он так переживает за меня. Я нахожу в себе силы, чтобы неожиданно спокойно заговорить. Самое страшное позади, шок медленно отпускает. - Просто дай мне пару минут, пап, - прошу я, голос тихий, но не надломленный. - Серьезно, со мной все в порядке, это просто шок. Сейчас пройдет. Дай мне подумать. Чарли со вздохом ставит стакан с водой на столик и, недовольно ворча, уходит прочь. Я слышу, как он поднимается в мою комнату и начинает шуршать обоями. Я, наконец-то, позволяю себе глубоко вздохнуть и только сейчас понимаю, что почти не дышала все это время. Виски ломит, в них горячо пульсирует кровь, и в глазах снова мерцают черные точки. На этот раз - это не обморок. Облегчение. Я разжимаю онемевшие пальцы лишь для того, чтобы рассмотреть попавшее мне в руки богатство. В сознании теснятся тысячи вопросов, и самый главный из них: зачем он оставил напоминание о себе? Его последними словами, выжегшими неизлечимое клеймо на моем сердце, стали: «Это будет так, будто меня никогда не существовало». Он сделал все, чтобы стереть воспоминания о себе. Забрал даже вещицы, которые я могла бы бережно хранить, изредка позволяя себе уступить печальной меланхолии. А оказалось, что фотографии, диск и даже билеты в Джексонвилль, подаренные его родителями, лежали под моими ногами. Все это время. Я дышу с надрывом, задыхаясь. Слишком сильно эмоциональное потрясение. Он хотел, чтобы я нашла это? Зачем? Что бы это изменило? Не верю, что его целью было причинить боль. Возможно… возможно, я настолько надоела ему, что он даже выбросить поленился? Проще было сунуть под паркет? Удушье настигает меня вместе с обжигающими, сухими как песок, слезами. Вслед за отчаянной болью приходит новое чувство - злость. Он обещал оставить меня в покое. И солгал. Все эти годы его прекрасный недостижимый образ преследует меня. До сих пор снятся кошмары, даже переезд в Тампу не спас от ночной пустоты, где я брожу в одиночестве в лесу - ничтожество, не нужное даже самой себе. Я ненавижу себя за то, насколько серой и непривлекательной родилась. Ненавижу за неспособность забыть, за то, что делаю родителей несчастными. Сейчас я ненавижу его за то, что неспособна отпустить его, уничтожить свои чувства. Больше не хочу страдать. Я устала от борьбы… От меня и так почти ничего не осталось - та Белла Свон, которой я была много лет назад, умерла. Я другая. Более замкнутая, более депрессивная. Скучная. Безжизненная. Не интересующаяся ничем, кроме необходимых для существования вещей: учеба, работа. Мертвая оболочка прежней Беллы, которая существует только потому, что рок передумал забирать ее жизнь. Пальцы сжимают сокровище, и я встаю. Больно. Невыносимо. Покрытое шрамами сердце горит, тяжело, вязко бьется в груди. Я собираю волю, чтобы осознанно отказаться от возможности смотреть на любимое лицо… Знаю, на диске колыбельная, которую он написал тогда, когда еще любил меня. Знаю, сердце не выдержит, если решусь услышать мелодию снова. Слишком больно. Слишком страшно. Слишком поздно… - Ты куда? - спрашивает озабоченный Чарли, поймав меня одевающейся на пороге. - Ты что, плакала? Поднимаю на него сухие и поразительно спокойные глаза. Сердце будто черствеет, покрывается твердой защитной коркой - больше не болит. Оно мертвое, равнодушное. - Нет, - отвечаю я на второй вопрос, а затем на первый: - Избавлюсь от фотографий и вернусь. Не волнуйся, пап.