Рожденная в отречении

Вам когда-нибудь было очень одиноко? Так одиноко, что хочется биться о стенку, что ты бы отдал все за то, чтобы как-то себя развлечь? Вся моя жизнь – это серые стены, серая одежда, усталые люди с искренними улыбками, которые помогают людям. Некоторые из которых даже не ценят их помощи. «Они такие же, как и мы. Они заслужили хорошей жизни. Им просто не повезло с тем, что их не приняли. Мы должны обеспечить им хорошую жизнь, чтобы они жили ЛУЧШЕ НАС». Почему лучше нас? Мы стараемся, учимся, трудимся, но мы должны помогать беднякам, которым негде работать и должны обеспечить им более лучшую жизнь, чем нам самим. Так и выходит. Вместо того, чтобы съесть лишний, заслуженный тобой кусок хлеба, мы должны отдать его человеку, который уже поджидает нас у дома, зная, что у нас просто нет выхода. Они пользуются этим, это меня ужасно бесит. Вся моя жизнь – это одно сплошное недоразумение. Я просто не могла родиться в отречении: в своих родителях я не вижу той радости, когда они отдают заслуженную собой еду беднякам. Я вообще родилась ужасным ребенком, который просто не может отдать что-то человеку, не заслужившего этого. Все одноклассники твердят, что я прирожденная Искренняя: эгоистичная, пытающаяся добиться справедливости, требующая демократии. Но я не чувствую себя ни искренней, ни умной , ни отреченной , ни дружелюбной и ни бесстрашной. Я потеряна. Потеряна в этом мире, который разделили на пять фракций. Как же глупо то, что человека заставляют выбирать. Выбирать между умом и бесстрашием, между эрудицией и дружелюбием. А люди, которые подписывали этот закон, не могли просто подумать о том, что люди не могут определиться? Что они могут быть и умными, и отважными, и искренними, и дружелюбными? Они не могли подумать о том, что человек не может отдать свою жизнь одному занятию? Это же просто глупо! Очень глупо! Я готова возмущаться вслух, но за это, по правилам, наказывают. Лишают жизни за то, что человек высказывает свою точку зрения. Жить до шестнадцати лет во фракции, насильно следовать ее правилам, даже если ты полная противоположность ей. «Просто подожди, скоро ты сама выберешь себе новый дом» - грустный голос матери так и звучит в моей голове. Она готова отпустить меня, словно птицу в полет. Но как я могу оставить ее с моей маленькой самоотверженной сестрой одну? Она еще совсем маленькая, а мать еще не отошла от смерти отца. Боже, как я скучаю по нему! По его объятиям, умным высказываниям и даже по его ругательствам в мою сторону. Я скучаю по каждой черте его лица, характера. По тому, как он хмурился и как звонко смеялся. По тому, как он беседовал со мной насчет того, как несправедлива наша система. Он понимал меня больше, чем мать. Но и та тоже пыталась меня понять, но система фракций казалась ей совершенно нормальной. Сестренка была довольна тем, что родилась в Отречении. Этот блеск в ее глазах я видела каждый раз, когда она встречала на улице бедняка. Она подбегала к нему, помогала. Она готова была поддержать человека, даже если он был ужасно злым. Только попроси ее – она сразу сделает все, о чем ты попросишь. Ей всего двенадцать, но ведет она себя даже умнее, чем я. Она пытается смириться с тем, к чему определила ее жизнь. Она думает прежде всего о других, а потом уже о себе. Как бы я хотела быть такой, как она. Но это невозможно. В своей темной комнате со серыми стенами я просто не могу находиться всю свою жизнь. Я могу остаться, но что из этого выйдет? Найду себе отреченного мужа, нарожаю ему детей, а потом буду твердить уже им, что система фракций хороша и что им будет луче всего остаться с семьей. Какие глупости! О чем я сейчас думаю? Меня зовут Китнисс Эвердин. Мне шестнадцать лет, я родилась в отречении и уже через час я отправляюсь на тест, который определит меня к какой-нибудь фракции. А потом я выберу, куда я пойду и где я проведу остаток своей жизни. Ах да, еще я могу вылететь из фракции и просто остаться на улице. Просто замечательно! За мной будут ухаживать отреченные, а я буду сидеть у них на пороге в ожидании еды каждый божий день. Похоже, что для меня уже определился дом. Я буду без фракции, потому что я просто не могу принадлежать чему-то одному. Интересно, а есть такая фракция для тех людей, которые не могут принадлежать чему-то одному? Или есть вообще такие люди? Вдруг я одна? Мне становилось все страшнее и все любопытнее… От мыслей начала кружиться голова и я отбросила лист в сторону. Я должна написать письмо Гейлу, который уже выбрал свою фракцию. Он четко сказал мне, что пойдет в Бесстрашие. Почему? Ну ладно, он охотник. Но бесстрашие – одна из опаснейших фракций. Прыгать на поезда, лазить по мостам… Как такое может нравиться? Говорят, что у Бесстрашных не все в порядке с головой. Наверное, у них просто свое представление об идеальной жизни. Мама стучится в дверь и осторожно заходит в мою комнату. Иногда она боится меня. Да, меня боится родная мать. У меня часто бывают перемены в настроении и иногда мне становиться ее жаль. Она пыталась сблизиться со мной, но все было тщетно, даже когда мы обе пытались. Нас сближает только кровь и Прим. Раньше сближал еще и отец. За три месяца я не изменилась. Долго смотрюсь в зеркало, пытаясь найти изменения в своей внешности. А зачем люди смотрятся в зеркало? Я бы не смотрелась никогда, но такова традиция. Еще одна наиглупейшая традиция. Отреченные могут смотреть в зеркало только раз в три месяца. И еще им надо постригаться. Боже... Мама ловко работает ножницами и подравнивает мои концы волос. Мы почти не общаемся: это не желательно в такой день. Может быть, завтра я с матерью уже не увижусь: мы сможем общаться только в дни посещений. Комок застревает в горле от мысли, что я больше не увижу Прим. Она подрастет, останется в Отречении и у нее будет своя жизнь. Я бы осталась, но я просто умру от всего этого. От этого серого цвета, от которого уже рябит в глазах. От этих улыбок, иногда просто наигранных. Сейчас мое отношение ко всему этому начало становиться все более нейтральным. Мне уже стало без разницы, какая у меня будет жизнь. Может быть, я уйду с Гейлом. Хотя, нет. Я не пойду с ним. Он мой друг, но все-таки в последнее время мы стали все чаще ссориться и меньше общаться. Я даже не могу написать ему письмо, хотя год назад это было так просто. Сначала мне казалось, что мы просто копии друг друга. А теперь я поняла насколько мы разные. Ему нравится стабильность, а я, кажется, рождена для мятежей. Похожи мы только внешностью, ей богу. Мама спрятала от меня зеркало и часы громко загремели, от чего я вздрогнула и подняла глаза. Пора. - Ну что, удачи тебе, - вздохнула мама и я, пробурчав что-то себе под нос, направилась к выходу из дома, направляясь на остановку. И теперь я опять начала волноваться о своем будущем. Я вам уже говорила, что я странная?