Game over

Сердце на секунду останавливается, а потом пускается в дикий бег. Кросс с низкого старта. Все тело сотрясает будто от жара, заставляя руки мелко дрожать. Но все эти эмоции, они не от счастья или радости. Они от еле сдерживаемого смеха, который вот-вот грозился прорваться наружу, потому пришлось срочно затыкать себе рот ладонями. Но и это не помогло. Меня буквально трясло от накатившей истерики. Начать все заново? Он издевается? — Ярослава, я понимаю, что я не в праве… — Вот именно, Стужев, ты абсолютно не в праве. — Слова звучат холодно. Мой тон и агрессия обжигают даже меня. — Мне физически тошно находиться с тобой рядом. Долго ты еще будешь мне жизнь портить? Он не отвечает. Он молча отворачивается, и я понимаю, что Стужев, тот Стужев, которого я знаю, никогда бы так не поступил. Сам… — А, так вот в чем дело. Они попросили тебя попробовать вразумить меня. Думали, что если ты это сделаешь, то я сразу же кинусь к тебе? — С каждым моим словом он все ниже и ниже опускал голову, полностью подтверждая мою правоту. — Ебанный свет, — истерический смех вырывается сам собой. — Это просто какое-то нечто! Просто, блядь, что-то с чем-то! Мне хотелось рвать и метать! Хотелось разъебать всю эту шарашкину контору на корню! Взять их тупые головы и бить друг о друга, пока эти уроды не захлебнутся собственными кровавыми ошметками! — Выметайтесь! — Ору я во всю глотку, заставляя всех вздрогнуть. — Проваливайте нахуй, лицемерные мрази! — Ярослава! — пытается успокоить меня Ваня, но я не слушаю, просто хватаю протянутую руку и тяну на себя, заставляя рослого парня упасть передо мной на колени и добиваю ударом локтя в основание шеи. — Если еще хоть раз кто-то из вас попытается влезть в мою жизнь — я убью вас. — Говорю спокойно, чем пугаю их. Это видно по тому, как они смотря на меня. Липкий страх окутывает их всех, я чувствую это. — Я больше не та забитая жизнью Ярослава. Я способна справиться со всем сама, без ваших охуительных советов. Я на всякий случай повторюсь еще раз: сначала разберитесь в своих жизнях, потом копайтесь в моей. Это мои последние слова вам. Исчезли. Они боялись, господи боже, как же они боялись. Каждого из них трясло, и только Эвелина и Клим смотрели спокойно, принимая мое решение. И только они смело прошли мимо меня, Иви даже прикоснулась к руке, и я сжала ее руку в ответ. Спасибо. Это именно то, что мне нужно было. Той ночью я спала как никогда крепко, будто цепи, что не давали мне жить все это время и тянули своим весом на дно вдруг исчезли. Будто все, что сковывало меня и не давало спокойно дышать — бесследно растворилось. Той ночью я впервые спала спокойно, не мучаясь от кошмаров. А на следующий день я сделала аборт в первой попавшейся клинике. И никогда в жизни на моей душе не было так хорошо и спокойно. И когда еще я не чувствовала себя так свободно. То, что в квартире чужой, я поняла, стоило только двери открыться. Его выдавала даже пыль, что плыла по воздуху не так. Все в квартире с его присутствием было не так. И как я раньше этого не замечала? — Ты правда это сделала? — Его тон был обиженным. Чуть ли не обвиняющим. — Ты правда убила нашего ребенка? — Ох, и ты, Брут? — Усмехнулась я, проходя глубже в кухню, доставая из заначки желтый бутылёк с таблетками. — Давай мы с тобой не будем обсуждать эту тему? Я думаю, ты уже виделся с заседанием корпуса мира, и тебе все рассказали. Я просто не вижу смысла это повторять. — Ярослава… — Угрожать своей девке будешь. — Усмехнулась я, подкидывая на руке горсть таблеток. Я не знаю, сколько там, но доза вдвое превышает мою обычную норму. — Не смей говорить о ней. — Теперь угроза была более явной. Прикольно. — Знаешь, Кирюш, твоя девка никогда не учила русский язык, но знала все об окончаниях. — Таблетки градом летят в раковину. Их металлический перестук еще долго слышался в заворотах трубы. — И результат — на лицо. — Ярослава, ты ходишь по краю. — В темноте комнаты черты его лица выглядели зловеще. Он источал такую адскую опасность, что, если бы я не жила с ним бок о бок шесть лет в одной палатке, не спала бы с ним на одной кровати, я бы давно уже бежала от этого психа. Но… — Я давно уже упала с обрыва. — И я поудобнее перехватываю нож в руке. — Убери. — Устало говорит он, и вязкий воздух в комнате резко пропадает, будто исчезает невидимое напряжение. Складывается ощущение, что даже светлее стало в комнате. — Я не собираюсь с тобой как-то драться. Не хочу. Я прекрасно знаю, что проиграю. Потому что мне есть, что терять. А ты конченная, Ярослава. И жизнь твоя — конченная. Я смеялась так громко, как могла. До слез. До хрипа. До приступа. От боли в легких спас вдох ингалятора. И это единственное, что было сегодня хорошо. Минус Кирилл. Минус шесть долгих лет моей жизни. Будто бы никогда их и не было. Такое ощущение, будто комната резко уменьшилась до тех двух метров на полу, на которых я лежала. Мир за пределами этой комнаты просто пропал. А я продолжала лежать, смотреть в потолок и пытаться понять, что мне делать дальше. Мыслей не было вообще. Никаких. Я была в тупике. В адском, чертовом тупике, на потолке которого висела петля. Я сидела наедине с самой собой и вдруг пришла мысль, что суицид — не такая уж плохая тема. В эту секунду я понимала самоубийц, понимала их выбор, и почему они так поступили. Я сама загнала себя в эту яму, но как из нее выбраться — я не понимала. Саморазрушение. Ебанное саморазрушение. Мне даже не было смысла работать — наемники и военные нормально так зарабатывают. Мои накопления сейчас, наверное, если не больше батиных, то что-то около того. Уставший вздох выходит сам собой, но лежать смысла не было, хотелось свежего воздуха, немного алкоголя и просто танцевать. Поэтому, натянув свои штаны из кожи, в которых мне никогда не отказывали, и джинсу, я решила сгонять в клуб. Хотя бы на пару часов стать не Романовой Ярославой, отбросом общества, калекой войны, а просто девочкой из клуба. Ненадолго. Хоть на чуть-чуть стать кому-то нужной. По-настоящему. Просто так. Только ради секса. Но какого же было мое удивление, когда на баре, пока я спокойно попивала свой мартини и мило болтала с миленьким Славой, мне на глаза попалась… Как же, господь ее прости, зовут? Новая Стужевская деваха… Жанна? Да, именно Жанна. Которая сначала долго сверлила меня взглядом, переговариваясь с подружками, я уверена, если бы не карма, я бы уже сгорела от того, как она меня там проклинает, а потом, взяв свой полный стакан, направилась ко мне. Что-то назревает? Что-то веселое? Да-а-а, что-то веселое! Я прячу улыбку в стакане и смотрю Славе в глаза. Сегодня, маленький, я сначала развлекусь с ней, а потом уеду с тобой, сладкий мой. И Жанночка, моя милая Жанночка, в своем прекрасном корсетике, полностью оправдала мои ожидания, когда, приблизившись, сделала вид, что запинается о свою ногу и броском выкидывает стакан в меня. — Бабы, — улыбаюсь я, когда стакан пролетает между нашими лицами, чем жутко пугает Славочку, хватаю бокал и, не долго думая, просто опускаю его ей на голову. Звон стекла я слышу даже через басы, а в глазах Славочки вижу испуг и свое лицо с рогами. Эх. Значит, не со Славочкой. Жаль. Он миленький. Жанну, поливая меня всяческим дерьмом, утащили ее подружайки. Ну, хай бог вас всех простит. Я лишь улыбаюсь и заказываю очередной стопарик. — Ты правда разбила стакан о голову моей девушки? — Я аж опешила, потому что такой диалог у меня уже сегодня был, и, если мне не изменяет память, сейчас начнутся предъявы. — Она не представилась, — устало вздохнула я, останавливаясь и оборачиваясь к Стужеву лицом. — А я не обязана проявлять чудеса дедукции. — Ты не меняешься, Ярослава. И я даже не знаю, пугает меня это или восхищает. — Я закатываю глаза. Ну ясно, прости, господи, сейчас начнется: «Ты не такая, дождись трамвая». — Пошли, посидим где-нибудь. Нам по двадцать четыре года, а мы с тобой ведем себя, как два дебила. Ты уже скоро год на гражданке, а мы с тобой ни разу нормально не поговорили. — Ну конечно, — медленно, пытаясь собраться с мыслями, потому что этого Стужева я не знаю, проговорила я. Я знаю мальчишку Никиту, с которым встречалась в школе, но этого мужчину рядом с собой я не знаю абсолютно. — Я то таблетками обдалбываюсь, то с ума схожу, то сдохнуть пытаюсь, то аборты делаю. Все ни к спеху как-то. — Все еще язвишь, когда нервничаешь? — Улыбается он, скосив взгляд на меня, пока мы шли к какой-нибудь круглосуточной кафешке. Чет как-то слишком он поменялся за этот день. Один день, а передо мной уже не пацан, а мужчина. И это, матерь божья, меня пугало до чертиков. — Стужев, а ты че такой… — Какой? — Он снова усмехается, и мне плохеет прям на глазах. Потому что улыбка его дергает меня. Задевает, блядь, на чем свет стоит. И мне тошно от этого. От самой себя, от ситуации, от него. От того, что я все еще люблю его. — Уебищный, — бурчу я под нос, но громче говорю, что он прекрасный собеседник, язвительно улыбаясь. Стужев копирует мою улыбку, но не язвит. Он действительно мне улыбается. Улыбается так, будто рад меня видеть. Я чего-то вообще нихерашеньки не понимаю, че происходит! — Яр, — он улыбается, непреклонно накрывает мою трясущуюся руку своей. — Успокойся. Мы сколько с тобой уже знакомы, чтобы ты себя, словно целка на третьем аборте вела. — Спасибо, что напомнил, очень уместно. — Успокойся, женщина, я не пытаюсь тебя задеть. — Никита подбадривающе поглаживает меня по руке и уходит к стойке, заказывать нам еду. А меня колотило из стороны в сторону, А глаза то и дело искали пятый угол, чтобы спрятаться. Закопаться в свою могилу, залезть в свой гроб и заколотить его к чертям, чтобы меня не видели. Потому что на фоне этого, нового для меня Стужева, я была маленькой и ущербной. Побитой жизнью собакой, и мне это пиздец как не нравилось. — Хватит ебалыжничать, Ярослава. — Передо мной поднос, полный еды, а напротив — довольный собой Никита с таким же подносом. — Расслабься. Будь собой. Ты прекрасна такая, какая ты есть. Улыбнись. Твоя улыбка прекрасна. — Знаешь, что. — Я нервно передергиваю кольцо на пальце. Стужевское, мать его, кольцо. — У меня дикое чувство, что у меня снова шиза разыгралась, а я тут одна сижу и по тихой кукухой еду. — Если я тебя ущипну, ты поверишь, что я настоящий? — Он улыбается той самой доброй улыбкой, в которую я влюбилась. С первого взгляда влюбилась, стоило только увидеть его в классе в свой первый школьный день. — С моей прошлой шизой мы даже трахались. — Меня нервно передернуло — излишки службы — и я, встряхнувшись словно собака, прикрыла глаза, пытаясь успокоить внутренний тайфун. Боже, как же тяжко без таблеток. С ними бы сейчас сидела, улыбалась и от жизни кайфовала. Человеческие эмоции — это больно. Сложно и непривычно. Вдох-выдох. — У меня всё очень плохо, Никит. Грустно и депрессивно. Сдохну скоро. Надеюсь. — смешок выходит несколько нервным. — Мне кажется, мелкая, не так у тебя все и плохо. Скорее сама себе мозги делаешь… — Ты в психолога решил поиграть? — в рот летит картошка, а Стужев с детским умилением наблюдает за тем, как я ем. — Не ёрничай, тебе не идет. — А ты не умничай. Тебе тоже не идет. — Стерва. — Урод. Обмен любезностями проходит на «отлично», и я, не выдержав его довольного взгляда, просто опускаю голову, утыкаясь в тарелку. Че ж так все плохо-то, а? — Стужев, я на твоем фоне побитой собакой выгляжу, мне не нравится. — Тебе нравится находиться среди отбросов, чтобы сиять там, как бриллиант в куче говна? Нравится быть лучшей среди худших? — Среди отбросов проще, Никит. — Ухмылка выходит такая же больная и избитая. — И ты не имеешь права осуждать меня за это. — Как ты себя чувствуешь? — Вопрос застает врасплох, потому что уже очень давно никто не спрашивал у меня, как я себя чувствую. Очень и очень давно. Даже Ростислав первым делом начал меня строить, указывать, что-то запрещать. Ни Ящер, ни Ваня, ни любой из тех, кто знал меня. Кто мог заметить, насколько у меня все плохо. — Плохо. — Руки обессиленно опускаются на столешницу. Вместе с руками опускается стена бравады. — Сдохнуть хочется. Настолько сильно, что иногда с кровати подняться не могу. ПТСР — это тебе не шутки. Аля, наверное, уже рассказала тебе сказочку про разговоры с самой собой, нервные тики и прочее? Да конечно рассказала. Есть мысль, что она это сделала, стоило ей только выйти за порог моего дома. Да нормально все, Стужев, нормально. Сдохну скоро, и все будут счастливы. Я, по крайней мере, на это надеюсь. — Хуйню несешь, рыжая. Как всегда, в общем. — Он спокойно сидел напротив, спокойно улыбался, ел свою картошку, слушал меня. Вёл себя нормально и спокойно, будто нет ничего необычного в том, что мы сейчас вот так вот сидим друг напротив друга, общаемся, будто нормально все. Раздражает. — У тебя не ПТСР, у тебя неплохое такое расстройство личности… — А еще опухоль мозга, наркозависимость, два аборта, спицы в ноге, перебитые связки… — Два аборта? — Блядь. — Начинаю нервно потирать виски, потому что сказала то, чего говорить конкретно Стужеву точно не должна была. — Сука. Никит, я не хочу об этом говорить. Правда. Не хочу. — Когда? — Его взгляд был пустой, но вена на лбу пульсировала так, будто сейчас лопнет, а говорить дату — это добить его с концами. Нда. Дилемма. Ладно, посмотрим, что будет. Засунем еще разок руку в пасть к медведю. — Шесть лет назад. Март месяц. За месяц до начала контракта. Этот месяц мне дали на восстановление. Давай, скажи, какая я конченная. Ничего нового я не услышу. Но он не говорит. Никита просто протягивает руку, накрывает мою ладонь и просто смотрит мне в глаза. Молча. Жутко. — Я ничего говорить не буду, Ярослава. Но ёбнуть бы тебе хорошенько. Ты хотя бы с таблеток слезла? — Две недели в коме. Конечно слезла. У меня там внутренние органы слегонца начали отказывать. Клим вообще говорил, что мне полгода осталось. Да даже после атомной войны останемся я и тараканы. — Я не сомневаюсь. — Его голос звучит немного зло, но руку мою он не отпускает. Нда. Дела. И смешно, и страшно. Так мы и сидели: тихо, молча, в полупустой кафешке, слушая лишь шорох шагов официантов и стук дождя о стекло. Ситуация патовая. — Давай в расход, Стужев. Я устала. — Но руку не убираю. Наслаждаюсь его теплом, потому что наконец-то чувствую. Наконец-то хоть какие-то ощущения. Я уже забыла, насколько это приятно. — А я сегодня ночую у тебя, рыжая. — Его взгляд становится осмысленным, и он уже смотрит не на мои руки, а мне в глаза. И, прежде чем я успела спросить закономерное «с хуяли», Стужев улыбнулся так, что я даже возразить ничего не смогла на его последующие слова. — Потому что ты разбила стакан о голову моей бывшей, и сейчас она в моей квартире сидит и ждет, чтобы изъебать мне мозги на тему того, какая ты плохая. Такие вот дела. Возразить, собственно, было нечего. — Ну, собственно, как-то так. — Неловко сказала я, закидывая туфли под обувную полку и ногой отодвигая кроссовки с прохода. — Сразу видно, что живешь одна, — усмехается Стужев, почесывая забравшегося ему на шею горностая. — И живешь не особо заморачиваясь. — Ой, закрой рот. — Усмехнулась я, проходя на кухню. — Ты спишь в зале. — Да без проблем. — Он в примирительном жесте поднимает руки вверх и улыбается мне все той же доброй улыбкой. Без жалости, что самое главное. Но в ту ночь, не смотря ни на что, в комнату к Стужеву пришла я сама. И залезла к нему в кровать тоже сама. А он был и не против.