The Good Wife

После того, как Гейл и Джоанна вернулись во Второй, наступил период затишья. Следующие три недели жизнь была настолько хороша, как это только вообще возможно. Я так и не решила для себя — простила ли я Гейла за то, что он приложил руку к смерти моей сестры. Я только поняла, что это больше не терзает меня так, как прежде. Сам факт произошедшего, весь его ужас, будто слегка потускнели, и на время кошмары стали посещать меня реже. Мы были заняты, но это было в радость. Поскольку Вик собирался уехать в школу в Третий, его он-лайн занятия с учителями в Капитолии сошли на нет, и он мог чаще помогать Питу в пекарне, немного облегчив его нагрузку. А я плотнее занялась охотой, ведь именно поздней осенью, хотя уже становится прохладно, бывает много жирной дичи, которая отъелась к зиме. Я старалась наполнить кладовые и погреба жителей Дистрикта, принося из леса все, что только можно засолить и сложить на хранение, чтоб зимой никто не голодал. Нам было приятно помогать друг другу в непрерывной череде повседневных дел. Мы знали, ради чего нужны все эти усилия. Даже Хеймитч, казалось, стал меньше пить и чаще у нас появляться, но это, может быть, случалось потому, что мы ненароком готовили все время его любимые блюда. В один из таких хороших дней я поделила свою добычу — здоровенного оленя, четырех индеек, одиннадцать фазанов и шесть белок — между мясником и Сальной Сэй, и направилась в пекарню, чтобы удивить Пита. Вообще я бываю в пекарне гораздо реже, чем ему бы хотелось. Обычно после охоты я предпочитаю побыть немного в одиночестве. И если бы меня спросили, чем я в этот момент занимаюсь, я бы вряд ли смогла объяснить. Разным. Для меня крайне важна сама возможность побыть наедине с собой, оставить что-то только для себя. Я совершенно не против делить с Питом все остальное в этой жизни и не променяла бы это ни на что другое. Но я обнаружила, что порой остро нуждаюсь в уединении. Не для того, чтобы хандрить, а чтобы… чуть подзарядиться. Мне это правда нужно. Но иногда я просто очень нуждаюсь в своем муже. Или действительно хочу его. В этот день я чувствую немножко и того, и другого. Я иду к пекарне в сладком предвкушении, улыбаясь и стараясь сдержаться и не крутить охотничью сумку как веселая школьница, когда нечто останавливает меня почти перед входом. Даже с пятнадцати метров мне видно все в подробностях: ярко-розовое платье, грязноватый пучок волос медового цвета, и то, как их обладательница практически разлеглась на прилавке в нашей булочной. Джейн Хэммингс. Невестка Тома. Она приехала в Двенадцатый на свадьбу сестры, да так и осталась. К моему большому сожалению, ведь она втрескалась в Пита, и об этом осведомлены уже, похоже, все, кроме него самого. Она заявляется в булочную каждый божий день и покупает больше выпечки, чем в силах съесть все ее домочадцы, каждый раз норовя пониже наклониться над прилавком и потрясти грудями под носом у моего мужа. Пит никогда не отвечает на ее заигрывания и даже вряд ли их замечает. Я в этом уверена, потому что доверяю ему, а еще потому, что мне однажды поведал об этом Вик, который счел невероятным, что такое можно не заметить. Когда я сама заговорила об этом с Питом, смущаясь, так как не хотела повторения фиаско с Джоанной, он посмотрел на меня изумленно, будто у меня выросла еще пара голов. Так что умом я понимаю, что из её жалких попыток привлечь внимание Пита ничего не выйдет, но меня все равно бесит, что она бросается на того, кто только мой. Может оттого, что я уже испытывала некий… интерес, еще до того, как заметила ее, но я вдруг твердо решаю, что настал момент, в конце концов, показать ей, кто уже застолбил территорию. Колокольчик над дверью звякает при моем появлении. Я решительно шагаю внутрь, держа в голове лишь одну цель. Это, полагаю, отражается и у меня на лице. Пит замечает меня и расцветает совершенно особой улыбкой, с которой его прежняя, вежливая, и близко не стояла. Такая улыбка предназначается лишь мне одной. Одним махом, почти без усилий, я преодолеваю высокий прилавок, стрелой пролетев возле Джейн. Та даже слегка пыхтит от неожиданности, а я испытываю прилив самодовольства, когда, выпрямившись, гляжу на предмет ее бесславных домогательств. На нем темно-зеленая рубашка, коричневые штаны и фартук. Следы муки виднеются у него на локтях, щеках и даже, совсем чуть-чуть, на левом ухе. Я молча прижимаю его к стене и запечатлеваю на его губах весьма властный поцелуй. Давая понять, что он - мой. На миг он обескуражен, даже шокирован, но потом я ощущаю, как он обвивает руками мою талию и начинает жадно целовать меня в ответ. После Игр я никогда и ни за что не целовалась с ним на публике, особенно вот так, но отчаянные времена требуют отчаянных мер. Сзади Джейн издает негодующий писк и роняет на пол свои покупки. Я слышу, как Вик выскакивает из-за прилавка, чтобы помочь ей все собрать. Потом дверной колокольчик звякает — она спешит ретироваться, надеюсь, уяснив что к чему. Пит отрывается от меня, задыхаясь.  — Привет, — с трудом может выдавить он. Передняя комната опустела. Должно быть, Вик поспешил смыться на кухню.  — Ты не думаешь, что сегодня уже пора закрываться? — задаю я наводящий вопрос не без намека в голосе. Все его тело напрягается, он прижимает меня к себе крепче.  — Вик! Отправляйся домой! — кричит он вместо ответа на мой вопрос, я же снова тянусь за поцелуем. Из задней комнаты слышен громкий протест:  — Но я только что начал эксперимент. Почему я должен уходить?  — Потому что я хочу заняться любовью со своей женой, — недвусмысленно отвечает Пит. А я пользуюсь возможностью и начинаю покрывать его шею легкими поцелуями, слишком возбужденная, чтобы смущаться. Ведь это же всего лишь Вик.  — Да что с вами такое? — восклицает мальчишка. — Мне же всего пятнадцать! Можно избавить меня от таких подробностей?  — Иди домой, Вик. И запри за собой входную дверь! И потом Пит снова меня целует и разворачивает нас так, что уже я оказываюсь прижата к стене. Губы его пылают, а на вкус он как карамель. Дверь между кухней и магазином распахивается, Вик топает к выходу, бросив на пол фартук.  — Клянусь, если вы собираетесь делать это на столе, я все равно узнаю… и ноги моей больше здесь не будет.  — Иди домой, Вик, — орем мы уже хором, когда Пит на секунду прерывает наш поцелуй. Входная дверь захлопывается с сердитым звоном, когда Вик шваркает ею на прощание, и мы слышим щелчок засова. Оторвавшись от стены, я подталкиваю Пита в сторону кухни.  — Что на тебя сегодня накатило? — интересуется он ошарашено, когда я принимаюсь расстегивать на нем рубашку. Я бросаю на него бешеный взгляд.  — Хочешь, чтобы я остановилась? Я могу… Он мотает головой и делает большие глаза, и вслед за этим я стягиваю с него рубашку через голову, и мы вваливаемся на кухню через вращающуюся дверь, что отделяет ее от магазина. Прежде чем я понимаю, что происходит, моя рубашка и бюстгальтер уже на полу, а Пит атакует мою грудь, посасывает и облизывает ее так, будто прежде никогда не имел возможности делать это. А я шарю рукой внизу, пытаясь добраться до его ремня, и, как только мне удается его расстегнуть, вцепляюсь в него другой рукой через штаны. Он стонет, издавая глубокий гортанный звук, и тяжело приваливается к столу.  — Что на тебя нашло? — спрашивает он, задыхаясь. Покончив с его ремнем, я даю его брюкам соскользнуть на пол, а сама падаю на колени. — Мне не понравилось, как она на тебя вешалась, — произношу я за миг до того, как взять его в рот. — Да… хорошо… но… это вроде… Ах… — я чувствую, как он слегка скользит вниз по столу, — не так… чтоб… ясно… Я поднимаюсь и расстегиваю уже свои штаны, а он сильнее опирается на стол, стараясь удержать себя в вертикальном положении. Когда вся одежда уже лежит на полу, я подаюсь вперед и прижимаюсь к нему. Его потяжелевший член настойчиво толкается мне в живот. Обхватив его руками за шею, я поднимаюсь повыше, упираюсь коленями в стол, и карабкаюсь на Пита, как на дерево.  — Это не может быть на самом деле, — он судорожно ловит ртом воздух, когда я опускаюсь на него, и мы становимся одним целым. Используя верхнюю часть тела как рычаг, я начинаю пружинить, двигаясь вверх и вниз.  — Поверь мне, Пит. Это на самом деле. Его хватает где-то на тридцать секунд. Но я не успеваю кончить, и после коротких уговоров мы делаем это снова. И снова. И потом еще раз. Я достигаю пика лишь однажды, в самом конце. Но это прекрасно. Ведь я и вообразить не могла, что это вообще возможно, чтобы мужчина так часто проделывал это, раз за разом, как это только что продемонстрировал мне Пит. Я чувствую, что вполне горда собой. Мы успели сделать это на каждой твердой поверхности в кухне, не говоря уже о стенах. Снова заняться выпечкой здесь можно будет только после тщательной уборки.  — Если ты такая всегда, когда ревнуешь, я собираюсь заставить тебя ревновать постоянно, — говорит Пит слабым голосом, подняв голову, чтобы взглянуть на меня. Он лежит на полу в полном ошеломлении и единственное, что на нем каким-то чудом уцелело из одежды — это фартук.  — Только попробуй, и тебе придется отмывать эту кухню в одиночку, — отвечаю я, натягивая обратно штаны. Его голова снова падает на пол, и он стонет:  — Оно того стоит.

***

Это был хороший день, даже потрясающий. Но он прошел. А завтра Вик уезжает из Дистрикта, и это в глубине души меня тревожит. Ведь Пит так и не нашел никого ему на замену. Думаю, это потому, что отъезд Вика его так печалит. Я знаю, Пит ужасно тоскует по своим погибшим братьям. То, что он сблизился со средним из братьев Хоторн, смогло хоть немного заполнить эту пустоту, подлечить эту рану, которая саднит не только у Пита, но и у Вика. Гейл старше Вика на шесть лет. Он так долго был кормильцем всей семьи, что заменил младшим братьям отца, но сейчас его больше нет рядом. Да и Рори, который ближе к нему по возрасту, недавно приступил к строительству уединенной хижины далеко в лесу. Он не хочет больше обитать среди людей и для семьи исключения не делает. Так Вик, хоть и на свой манер, но тоже потерял обоих братьев. Мы собрались в доме Хоторнов, чтобы попрощаться, и я чувствую себя не в своей тарелке. На последней вечеринке, которую мне довелось посетить, присутствовали хотя бы Делли с Джулией и обе изо всех сил облегчали мне жизнь. Здесь же мы первым делом встречаем Джейн, которая бросает на меня тяжелый взгляд, прежде чем скрыться в кухне. После этого к нам подходят Том и его жена Сьюзи, милая, хоть и наивная молодая женщина из Тринадцатого. Она все еще пребывает в восторге от того, как мы тут обитаем на поверхности, не следуя поминутно четкому расписанию. Том и Пит как добрые приятели обсуждают что-то насчет следующего этапа реконструкции Дистрикта. Я стараюсь держаться подальше от всех этих планов — не хочу больше брать на себя ответственность за благополучие большого количества людей. Но Пит охотно вникает во все вопросы о местном качестве жизни, особенно в те, что касаются обеспечения продовольствием, пытаясь все наладить и улучшить. Том пошел еще дальше и практически в одиночку организовал реконструкцию всего Дистрикта. Он хороший человек, и я очень его уважаю. Сьюзи отводит меня в сторонку от наших мужей и тихо спрашивает, можем ли мы поговорить. Странная просьба, ведь мы никогда не были с ней особо близки, но я не могу отказать ей хотя бы из вежливости. Когда мы, наконец, находим место и садимся, она наклоняется ко мне и, опустив глаза, задает вопрос, который сражает меня наповал:  — Хотела узнать, что тебе известно о зачатии… — начинает она, запинаясь от смущения. Если бы она не говорила почти шепотом, я бы подумала, что она меня просто дурачит. Насчет того, о чем она спрашивает, мне не известно ничего, кроме вполне очевидных вещей. Мне еще и двадцати-то нет, и мы с Питом никогда вообще не собираемся иметь детей. Я так поражена, что теряю дар речи, но она принимает мое молчание за вопрос о причине ее интереса, и пытается объясниться.  — Том говорил, что твоя мама была лекарем. И я подумала, что, может быть, ты знаешь какие-нибудь травы, которые могут помочь. Мы так стараемся, но… Я уже думаю, может, я не в порядке. В ее словах столько чувства, столько тоски и отчаяния, что сразу хочется помочь. Если бы я только могла. Она же из Тринадцатого. Скорее всего, она бесплодна, как большинство тамошних женщин. Пытаюсь вспомнить, что мама давала женщинам с подобными затруднениями. Их было немного. Большинство обитательниц Шлака хотело иметь как можно меньше детей, но время от времени к нам под покровом ночи, чтобы не было лишних глаз, приходили жены торговцев. Обычно они хотели получить одно из двух. Могу припомнить, что же было первым: настой коры, который нужно было выпить, чтобы вытравить нежеланный плод. Мне всегда было в таких случаях не по себе: не то, чтобы я была категорически против, но точно и не «за» такое решение. Ну, а второе все никак не хотело всплывать у меня в памяти…  — Как ты питаешься? — спрашиваю я, стараясь потянуть время. Она бросает на меня взгляд, и в ее карих глазах заметно легкое недоумение.  — Очень важно, чтобы ты ела много разной зелени, — говорю я. — Следи за тем, чтобы твой рацион был здоровым. Такой совет определённо никому не навредит, так что я уверена в нем полностью. Уголок ее губ слегка приподнимается.  — О, мы вырастили в этом году в огороде много всего. Том так любит возиться в земле. Мы засадили огромный участок недалеко от Луговины, где раньше были шахты. Теперь там поля. И на будущий год мы собираемся посадить там еще больше овощей. Мы и мясо у мясника покупаем, которое вы с Рори ему приносите… примерно трижды в неделю, — она делает паузу, как будто не уверена, должна ли продолжать, — и еще… много хлеба… слишком много, я бы сказала, — заканчивает она жалобно. Приятно слышать, что она вовсе не поддерживает дурацкое поведение своей сестры. Я киваю так, будто очень хорошо осведомлена, о чем говорю, и тут меня осеняет. Все благодаря ее упоминанию о полях.  — Тебе нужно высушить соцветия красного клевера и заварить из них чай, — говорю я. — Не могу утверждать, что из этого непременно что-то выйдет, но может помочь. Даже если и поможет, то не сразу. Том должен знать, где растет такой клевер, хотя и придется вам подождать до весны. И я бы не стала ждать результатов раньше, чем в начале лета, если они вообще будут. Нашему Дистрикту определенно нужны настоящие доктора, не могу же я стать тем, к кому люди ходят за такими вот советами… Лицо Сьюзи озаряется.  — Огромное спасибо тебе, Китнисс. Уверена, ты и сама понимаешь как это — так сильно хотеть ребенка, особенно после твоей потери. Надеюсь, вас с Питом скоро снова посетит это счастье. Вы оба станете такими чудесными родителями. Может быть, когда-нибудь наши детки смогут играть вместе, — она склоняется ближе ко мне и с надеждой сжимает мою ладонь, будто у нас обеих одни и те же обстоятельства. Не замечая моей реакции, она чуть не бегом несется к Тому и радостно берет его за руку. Пит оборачивается ко мне и вдруг, не закончив фразы, умолкает на полуслове, озабоченно глядя на меня. Я киваю ему и пытаюсь улыбаться: надеюсь, что он не помчится допытывать у меня, о чем шла речь. А я-то думала, что каждый у нас в Двенадцатом, да и в Тринадцатом тоже, уже в курсе, что моя беременность на Играх была уловкой. Очевидно, все-таки не каждый. Ранней женитьбой, такой, как наша с Питом, вообще-то никого не удивишь. Ведь в Двенадцатом почти все вступали в брак молодыми, хотя и не раньше восемнадцати, после того, как миновала угроза, что выберут на Жатве. До войны мало кому у нас удавалось дожить хотя бы до шестидесяти, разве что очень везло, так что это было разумно. В семьях торговцев спешили сделать выгодную партию и укрепить бизнес, а в Шлаке, где семьи едва сводили концы с концами, поскорее избавиться от лишнего рта. Каждому женатому шахтеру полагался свой дом, так что имело смысл поскорее отделиться от родителей хотя бы для решения жилищного вопроса. Но от понимания того, что люди ждут, что у нас с Питом скоро появятся дети, у меня подкашиваются ноги. Полагаю, дети всегда появляются довольно быстро после свадьбы, но нам-то с Питом всего по девятнадцать. Даже если бы я хотела иметь ребенка, никто в здравом уме не может полагать, что мы уже способны о нем должным образом заботиться на данном этапе жизни? Или нет? Неужто Сьюзи не одинока в своем невежестве в этом вопросе? Неужто теперь, когда все знают, что Гейл, еще одна местная знаменитость, скоро станет отцом, все ждут что и мой живот вот-вот начнет округляться? Если даже кроткая и трепетная Сьюзи говорит мне такое, что же приходится выслушивать Питу от знакомых мужчин, когда меня нет рядом? Мои тревожные мысли прерывает громкая отрыжка, и на диван рядом со мной, на место, где только что сидела Сьюзи, валится Хеймитч.  — Волнуешься, что все в округе ждут, когда ж ты залетишь? Я уставилась на него с отвисшей челюстью. Как, черт возьми, он узнал?  — Те двое стараются состругать себе лялечку с прошлой зимы. Мне Эффи сказала, — объясняет он, перед тем, как глотнуть из фляжки. — Вот Милашка Сьюзи и решила пошептаться с единственной женщиной, которая, как она полагает, в той же ситуации. Ведь ты не из тех, к кому подходят просто поболтать без особой на то причины.  — Эффи здесь даже не живет. Откуда она-то знает? — пытаюсь я сменить тему разговора. Он пожимает плечами.  — Эффи знает все. Ну, все, что касается слухов и прочей ерунды. Могу поспорить, что если мы ей сейчас звякнем, она нам доложит, во что одета Джоанна. Но мы сейчас говорим не об Эффи, солнышко.  — Люди должны держать такие вещи при себе, — нахмурившись, я пялюсь в окно. — Это личное. Хеймитч хохочет.  — Нет, это для тебя личное. А куча других женщин рвется излить другим подробности работы своих детородных органов, и плевать они хотели на восприимчивость аудитории.  — Я верно расслышал, как кто-то сказал «детородные органы»? — спрашивает Пит, который на этот раз умудрился к нам подкрасться. Беспокойство все еще мелькает в его взгляде, и я заметно напрягаюсь. Ощутив, как накалилась атмосфера, Хеймитч быстро встает.  — Поговорите тут между собой. Мне лучше держаться от этого подальше, черт его раздери…  — Китнисс, что не так? — Пит занимает место на диване и тянется к моей руке.  — Неважно, — бормочу я и плотно обхватываю себя, закрываясь. Не утратив присутствия духа, Пит кладет мне руку на колено и наклоняется с участливой улыбкой:  — Ты ведь не думаешь, что я в это поверю, правда?  — Пожалуйста, просто наслаждайся вечеринкой. Вик уезжает, и я не хочу испортить тебе вечер. Пит разочарованно вздыхает.  — Китнисс, как я смогу тут чем-то наслаждаться, если весь вечер буду волноваться о тебе? До него просто не доходит. И я уже злюсь:  — Слушай, Пит. Представь, что есть вещи, о которых я просто не хочу с тобой говорить, ладно? Я добилась своего. Он опускает руки, и в его взгляде шок, и боль, и гнев одновременно. Сидение скрипит, он встает.  — Тогда я просто оставлю тебя в покое. Он так и поступает: топает на кухню, а гнев усиливает его хромоту. Я нахожу Хейзелл, чтобы извиниться за свой ранний уход по причине страшной головной боли. А когда открываю дверь, направляясь домой, чувствую себя опустошенной и слегка напуганной тем, что мне удалось разозлить Пита. Может, он понял, наконец, что пора оставить попытки достучаться до меня, раз я так жестко закрываюсь. В мозгу я слышу ехидный голос Хеймитча: "Давно пора"… Мысль эта разом рвет мне душу и приводит в бешенство. Выйдя на крыльцо, я спотыкаюсь о Вика. Он сидит на ступеньках, обхватив руками голову. Выглядит он вовсе не так, как должен бы выглядеть парень на празднике в свою честь.  — Ты в порядке? — спрашиваю я, мгновенно отвлекаясь от собственных несчастий. Он качает головой, продолжая пялиться в землю. Очки сползли ему почти на кончик носа, и вид у него совершенно жалкий. И во мне от этого просыпаются чувства, которые можно назвать не иначе как материнскими, понимаю я. От этого озарения, помноженного на все, что было чуть раньше сказано Сьюзи, меня начинает мутить. Почти против собственной воли я вдруг роняю:  — Что случилось?  — Не уверен, что готов сейчас уехать, — бормочет он. — Здесь мне все знакомо, столько вещей, которые мне дороги. И за последний час я стал вдруг понимать, что не готов с ними расстаться. Как же в самом деле этот мальчишка научился так подбирать слова?  — У тебя появятся новые друзья, Вик.  — Единственный близкий друг, который у меня есть, — это твой муж, Китнисс. Я не имею привычки располагать к себе людей, и твои кислые гримасы в мой адрес лишнее тому подтверждение. Даже мои собственные братья не очень-то ценят мое общество.  — Это неправда.  — Факты свидетельствуют об обратном.  — Иногда люди покидают тебя по причинам, никак не связанным с тобой, Вик, — мои слова звучат намного горше, чем мне бы самой хотелось. Он поворачивается и глядит на меня:  — Как было с твоей матерью?  — Да, как с моей мамой, — я очень неуютно себя чувствую от этого разговора, так, будто кто-то другой справился бы с ним намного лучше. Кто-то, кто охотнее говорит о столь болезненных вещах. — Почему тебе не поговорить об этом с Питом? Он бы помог тебе прийти в себя… Вик качает головой.  — Не хочу заставлять его испытывать какой-то дискомфорт. С моей стороны было бы неразумно тосковать по братским взаимоотношениям, в то время как его братья мертвы, а мои вполне себе живы. Кроме того, не думаю, что для него актуальны проблемы в развитии отношений с новыми знакомыми. Я знаю, что Вик хочет этим сказать. Сложно представить себе человека, у которого Пит в конце концов не вызывал бы симпатии или даже стремления с ним подружиться. Он так открыт, простодушен и обаятелен, что всегда умеет донести свою мысль и найти у собеседников отклик. Это одно из его самых удивительных качеств, один его талант из многих. Только вот… остальные не так щедро одарены. Вик кивает.  — Я ценю его больше, чем любого из тех, кого знаю, даже больше Гейла, — он останавливается, пытается найти слова. — Но ему… не понять. Он будет сочувствовать и поддерживать, и даже даст мне стоящий совет. Но сам он не знает, как это бывает. Я решаю хотя бы попробовать обнадежить парня перед тем, как он уедет.  — Я тоже совершенно не умею заводить друзей, никогда не умела. В школе я часто сидела за столом на обеде с одним человеком, но мы и с ней едва разговаривали… Ты можешь найти друзей в самых неожиданных местах, — мне не нужно было этого говорить. Он в курсе, кого я имела в виду. — Думаю, и тебе удастся сделать это там, где полно таких же умных, как и ты, детей. Скорее всего, у них-то те же самые проблемы, — я встаю и протягиваю ему руку. — Так почему бы тебе не пойти и не повеселиться на своей же вечеринке? А Джейн Хэммингс, пока ты не придешь, совсем некому строить глазки… Думаю, он понял мой намек.  — Спасибо, Китнисс, — произнесит он, прежде чем скрыться в доме. Я медленно пробираюсь к дому в темноте, пытаясь решить, почему же я так грубо оттолкнула сегодня Пита. И бесконечно думаю лишь о том, как сильно мне хотелось бы поговорить с тем, кто принимает меня такой, какая я есть, и любит меня, какой бы ужасной я ни бывала порой. Осознавая, что практически во всех случаях это может быть только Пит, только с одной маленькой оговоркой, которая порой становится огромной. Есть вещи, которые я хотела бы обсудить, но которые заставят его страдать, так что я не могу завести о них речь в разговоре с ним. «Он для тебя — весь твой мир, дурочка», — выдала недавно Джоанна. И теперь я начинаю понимать, что это не только делает меня уязвимой, но и грозит мне новой опасностью… Раз я могу говорить по душам только лишь с Питом - ведь Хеймитч, очевидно, не в счет - я в безвыходном положении, так как есть темы, о которых мне совершенно не с кем поговорить. Есть вещи, которыми я не могу поделиться даже с Джоанной, да даже Гейлу, прежде чем между нами разверзлась пропасть, тоже сказать бы не смогла. Есть вещи, говоря о которых я предстаю в столько ужасном свете, что и сама себе противна. Вещи, которые Пит бы выслушал, и даже проявил бы понимание, но я сама не готова при нем о них упоминать. По лицу потекли слезы, когда я поняла, кому бы я смогла это все рассказать без утайки. Прим. Я врываюсь в дом и захлопываю за собой дверь, трясясь при этом как осиновый лист. Теперь, когда я, наконец, смирилась с мыслью о ее смерти, и ужас от её осознания чуть-чуть пошел на спад, на первый план внезапно вышла мысль, как же сильно я по ней скучаю. Подобного чувства я никогда прежде не испытывала. Теперь, когда я уже, хотя бы отчасти, приняла для себя ее безвозвратный уход, мне стало очевидно, как много лакун в моей жизни осталось после ее исчезновения. Пит чудесный человек, самый потрясающий из мужчин, но сегодня вечером мне нужен скорее не мой муж. Мне нужна моя сестра. Мне нужна моя сестра. Свернувшись на диване калачиком, я начинаю выть. Мне так ужасно ее недостает. Впрочем, мой муж мне тоже сейчас нужен. Стук в дверь будит меня. Каким-то образом мне удалось заснуть, наплакавшись, на диване. Я гляжу на часы и замечаю, что уже крепко за полночь. Не возьму в толк, кто может стучаться в такой час. Поднимаюсь, чувствуя, как от лежания в неудобной позе ноет все тело, и спешу открыть дверь. Пита дома нет, понимаю я, и в животе у меня от тревоги сжимается неприятный комок. Открыв дверь, я вижу на пороге Тома. А рядом с ним Хеймитч, который изо всех пытается удержать Пита в вертикальном положении. Мой муж повис на плече Хеймитча, и на лице у него потерянная, сонная ухмылка. А в нос мне ударяет крепкий запах. Мой муж мертвецки пьян. Том открывает рот, но я его не слышу, я уже сама принялась рвать и метать, напустившись на Хеймитча: — Что ты наделал? Да ты же знаешь, что ему нельзя и капли спиртного брать в рот. Ты помнишь, что было, когда мы глотнули шампанского, что ты притащил на День рождения? У него за ночь случилось четыре приступа! Да как ты мог это допустить? Пит, растревоженный шумом, поднимает голову и пытается сфокусироваться на мне. На краткий миг он улыбается, а потом опять роняет голову… Хеймитч из последних сил тянет его вперед, а Том успевает поддержать бесчувственное тело, чтоб оно не грохнулось оземь.  — Солнышко, я тут совершенно ни при делах. Видно, малыш расстроился, что ты ему дала понять, что с тобой такое… А одна идиотка плеснула ему крепкого в бокал.  — Мы отправим Джейн назад в Тринадцатый прям завтра, — вставляет Том. — Китнисс, мне так чертовски жаль! У меня так потемнело в глазах от ярости, что я пока и слова сказать не  в состоянии. Хорошо, что она уезжает, потому что иначе я бы оттащила ее в лес и трясла ее над краем провала, пока она сама не стала бы умолять туда ее сбросить. Я видела много смертей, даже слишком много, но это не значит, что я не в состоянии замарать об нее руки.  — В общем, она подсунула ему бокал, в который было что-то там подмешано, как она потом сама призналась. Я понятия не имею, что это было, но по мозгам ему дало всерьез. Он, похоже, сразу забыл, что ему нельзя выпивать, и она подлила ему еще, и еще, пока он не принялся наливать себе сам. Странно, что вообще было столько бухла на вечеринке в честь пятнадцатилетнего пацана, но они в итоге как-то его нашли. Видно, он продолжал её грузить, как сильно он тебя любит, какая ты чудесная, и как он переживает, что ты разозлишься. Она от всего этого сильно упала духом, наверное. Когда же я увидел, что с ним творится, он был уже на заднем дворе вместе с Виком, рыдал у него на плече и всё повторял, какой тот, мол, хороший пацан. По мере того, как Хеймитч излагает, он все больше крепится, чтобы не засмеяться, но к финалу сдержанность его подводит. Они переглядываются с Томом и оба заходятся диким хохотом. Я громко дышу носом, все больше закипая, но Хеймитчу, похоже, и дела нет. Он продолжает, поминутно замолкая, чтобы продышаться от смеха.  — Он как-то заставил юного гения разок глотнуть чего покрепче, и тощего сразу развезло… — он чуть помирает со смеха,— буквально за минуту. Они вдвоем орали песни, пока мы пытались немного провести их в чувство. Твой муж и впрямь поет так паршиво, как я до этого в жизни не слыхивал, а я ведь был знаком с Джоанной Мейсон. Том набирает в легкие побольше воздуха и успевает вставить:  — Ты можешь потом Хэйзелл принести цветочков или еще что, Китнисс. Она была не шибко рада, что Вик впервой приложился к бутылке. Да они еще и все разворотили.  — Похоже, что весь сад, — добавляет Хеймитч.  — Там был знатный бардак, — соглашается Том, и они принимаются хохотать по новой.  — Я рада, что вам двоим так весело, — произношу я дрожащим от бешенства голосом. — Ну-ка тащите его в кровать, а потом ВЫМЕТАЙТЕСЬ ИЗ МОЕГО ДОМА! Наверно, Хеймитч еще никогда не терял дар речь от того, что я сказала, но все когда-нибудь случается впервые.  — Ты права, солнышко, — бормочет он испуганно, возможно, впервые за время нашего с ним знакомства. Том молчит, только смотрит с опаской. Потом хватает Пита за руки, а мой наставник — за лодыжки, и они вместе тащат его на второй этаж. На полпути Пит слегка приходит в чувство и начинает голосить.  — Па… почему я на лестнице, Хеймитч? Где Китнисс? Мне нужна Китнисс! — с трудом ворочает он языком.  — Идет прямо за нами, малыш, — бормочет Хеймитч и продолжает полушепотом. — Думаю, тебе пока лучше с ней не видеться. Если хочешь еще когда-нибудь затащить ее в постель.  — Я все слышала. При звуке моего голоса Пит оживляется:  — О, Китнисс, ненаглядная, моя сладкая, чудная, прекрасная, идеальная жена…  — Да, он и правда в стельку пьян, — бросает Хеймитч через плечо, когда они уже достигли верха лестницы.  — … я хочу сказать тебе что-то, Китнисс.  — Думаю, с этим тебе лучше обождать до утра, — советует Хеймитч, когда Том, пятясь, заносит Пита в спальню. Они укладывают Пита на кровать, но тот настаивает.  — Не, это важно! Не хочу ложиться спать сердитым, или чтоб она на меня сердилась. Просто так люблю ее, Хеймитч-ч-ч-ч-ч-ч… У меня даже приступа нет. Хотя, я тут выпимш-ш-ш-ши… — ему правда, кажется, нравится тянуть эту «ш», — но у меня и вправду не было приступа. Где Китнисс, Том? Мы должны ей сказать, что я без приступа.  — Выметайтесь, — говорю я таким голосом, что Хеймитча и Тома не приходится просить дважды. Слышу, как они несутся вниз по лестнице, а потом дверь захлопывается.  — Китниcс? — зовет Пит.  — Я здесь, — отвечаю я неохотно. Не понимаю, имею ли право сейчас на него злиться, но мысль заманчивая.  — Прсти, что я разозлился, — косится он на меня, и продолжает, заплетаясь. — Прсто… это больно, кода ты не хочешь говорить — с-с-со мной, и ты точно грус-с-с-стная. Не знаю, что с-с-сделать. Это извинение намного больше меня удовлетворило, если бы не сопровождалось этим дурацким «с-с-с». Но есть что-то до боли искреннее в его пьяных бреднях.  — Нам нужно поговорить об этом завтра, Пит, — говорю я и принимаюсь раздеваться, чтобы лечь в кровать. Это, очевидно, было ошибкой, потому что взгляд на меня, снимающую рубашку, оказался способен поднять его с кровати.  — Ты та-а-а-акая красивая, — он силится подняться с кровати.  — Пит, я не очень хорошо себя чувствую, — и это вовсе не ложь. Я тошно и грустно, и жуть как хочется, чтобы он меня утешил. Это, конечно, нечестно и нереально, ведь, во-первых, это я сама оттолкнула его сегодня вечером. А во-вторых, он сейчас просто неспособен это сделать, он не в себе настолько, что вряд ли кому-то может быть полезен — разве что Вику в качестве собутыльника. Мои слова меняют направление его пьяных мыслей.  — Мне так жаль, Китнисс. Я такой идиот… Так все кружится. И я не могу тебе помочь как следует, — он падает обратно на подушки, а я выключаю свет.  — Утром ты будешь себя ненавидеть, — бормочу я, забираясь в постель. Он уже захрапел. Я оставляю его полностью одетым, с пристегнутым протезом. Утром у него наверняка будет все болеть. И ему придется с этом смириться. Через два часа я сдаюсь и снимаю его. Звук его быстрой пробежки до ванной будит меня поутру. По звуку судя, Пита там рвет очень и очень долго. Часть меня хочет, чтобы он справлялся с этим в одиночку, но в итоге я, стоя на коленях, вытираю его лоб влажной губкой.  — Не могу поверить, что я напился, — его слова полны самобичевания. — Ведь я мог навредить кому-нибудь. Я мог навредить тебе… Его опять выворачивает, но на этот раз ничего не выходит.  — Да, но ты ведь никому не навредил, и это была не вполне твоя вина, — я убираю волосы у него со лба, и все его тело дрожит. — И сейчас ты поплатился за вчерашнее.  — Почему ты со мной отказалась разговаривать? — спрашивает он ужасно тихим голосом. Я нежно целую его в не очень чистую щеку, и я этот миг я полна сочувствия к нему: — Потому что Сьюзи Альберт дала мне понять: все ждут, что у нас вот-вот появится ребенок. И я не знала, как сказать, что я расстроена по этому поводу, и не задеть при этом тебя. Я ведь знаю, как сильно ты хочешь детей. Его снова тошнит, а после он кладет голову на раковину и говорит:  — Hо я ведь даже никогда не просил…  — Тебе и не нужно просить. Я и сама знаю. И я не хотела, чтобы ты утешал меня из-за того, чего ты сам так сильно жаждешь. Он поднимает голову и смотрит на меня пристально. Его глаза мутноваты и налиты кровью, но серьезны: — Я не хочу иметь детей прямо сейчас, Китнисс. Только когда-нибудь.  — Когда-нибудь мне тоже не подходит, Пит. Я просто… не могу.  — Знаю, — он перемещает голову мне на плечо и обнимает меня, нежно поглаживая мне спину. И мы держимся друг за друга, пока его знобит ужасное похмелье.  — И от этого я скучаю по Прим. Именно скучаю, а не скорблю. Я теперь все время думаю о пустоте в моей жизни, которая образовалась потому, что ее больше нет. И есть какие-то вещи, которыми я не могу…  — …делиться со мной? — спрашивает он мягко. — Я могу себе представить это. Иногда, когда ты грустная, и я не знаю, что поделать, я не могу пойти с этим к Хеймитчу.  — Он не в счет, — бормочу я.  — Я знаю, у меня куча друзей, но то, что я могу с ними поговорить, вовсе не значит, что я готов доверить им что-то о тебе. Мне просто… не хватает моих братьев. Они могли меня выслушать, даже скажи я им нечто, что выставляет тебя…  — Высокомерной? Холодной и закрытой? Враждебной? — ухмыляюсь я.  — Не очень идеальной, — поправляет он дипломатично. — Даже скажи я им такое, что указало бы на твои несовершенства, в итоге они бы все равно пытались увидеть в тебе самое лучшее и не стали бы думать о тебе плохо. Как и, наверное, Делли. Немногим бы я доверился, вот так вот. Наверное, поэтому я считал ее сестрой, потому что такие вот они — братья и сестры.  — Не думала, что ты понимаешь, — шепчу я. Он в ответ лишь смеется:  — Китнисс, неужели ты до сих пор не распознала во мне неиссякаемый фонтан сочувствия? — вдруг его веселье прерывается, и он немножко зеленеет. — Если позволишь, я теперь спущусь вниз и как следует наемся, чтобы мне было чем рвать до того, как я увижусь с Виком на станции.  — Что вы там вчера пели, кстати? Его лицо бледнеет.  — Постой… что? Мы пели?  — Помойся уже, Пит. А я приготовлю тебе завтрак и расскажу тебе все по дороге…