The Good Wife

Мы одни, в темноте, на коленях перед ревущим в камине пламенем. На мне сейчас то самое, сшитое Цинной платье, похожее на огонек свечи. Он же одет почти так же, как в День Жатвы три года назад. Ведь он так раздался в плечах, что больше не влезает ни в один из нарядов, созданных некогда Порцией. Кусочек хлеба в его пальцах, обычно таких уверенных, слегка дрожит. Пока мерцающие в камине поленья не догорят, он должен успеть что-то сказать, произнести обет. По крайней мере, так мне все это представлялось, хотя раньше я не очень-то вникала, как должна проходить эта старинная церемония. Но он молчит. Не разжимает губ, просто зачарованно смотрит на меня так, будто я могу вдруг испариться. А пламя меж тем облизало его кусочек хлеба до черноты и уже вплотную подбирается к его пальцам. Только тут я осознаю, что же он творит… А ведь ему даже не обязательно было подпаливать свой хлеб. Он однажды уже сделал это, семь лет назад. Но, прежде чем я успеваю вмешаться, остановить это глупое самосожжение, он сам вынимает подгоревший хлеб из огня.  — Я бы делал это для тебя каждый день, до конца жизни, и оно бы того стоило, — шепчет он, склоняясь так близко, что его лоб касается моего. — Хотя, надеюсь, мне все-таки не придется, — и добавляет заговорщицки, — Хоть я и привычный к ожогам, но пальцы вообще-то изрядно печет. Пытаюсь рассмеяться, но по щекам предательски бегут слезы.  — Может быть, хватит и того, что я буду любить тебя каждый миг до конца наших дней? — спрашивает он нежно. В ответ я сую в огонь свой кусок хлеба. Мне хочется ему сказать, как много он значит для меня, сказать, что я не представляю жизни без него, и что он мой самый близкий человек на всем белом свете. Хотелось бы сказать, что лишь он один из всех ныне живущих, кого я знаю, так же прекрасен, как была Прим. Я бы хотела рассказать ему о надежде, которой он наполнил моё существование. Но я понятия не имею, как все это ему объяснить. Вместо этого я просто выпаливаю:  — Я тебя люблю. И обещаю быть тебе хорошей женой. Он улыбается мне такой сияющей улыбкой, что на ее фоне меркнут даже отсветы пламени, и тут я понимаю, что он все-таки понял меня. А когда он подносит к моим губам кусочек хлеба, я чувствую, как дрожь пробегает по всему его телу. В его глазах свет и чистота. Я же вся будто одеревенела, лишь слезы по лицу текут бесконечным потоком. Стоит мне поднести хлеб к его губам, как он открывает навстречу ему рот. И я делаю то же самое. На вкус этот хлеб как угольки с изюмом. На вкус он как сама жизнь.