Под маской дьявола

      Им есть о чём поговорить, поэтому после ужина мужчины скрываются в кабинете, оставляя дам смаковать парижские сплетни и обсуждать новинки моды. Клаус расслабленно устраивается в кресле, показывая другу на соседнее и протягивая свои любимые сигары. Он прикрывает глаза от удовольствия, когда во рту чувствуется горечь табака, а комната наполняется сизым дымом, взмывающим к потолку, и не торопится нарушить комфортную тишину, прекрасно зная, что Стефан не удержится и обязательно задаст вопросы, мучающие его весь вечер.       И, как в подтверждение его мыслей, Стефан поворачивает голову в сторону друга и несколько минут молча наблюдает за ним, будто пытаясь понять и прочувствовать его состояние.       — Я представлял её другой.       — Вот как? — Клаус до сих пор не открывает глаз и кривит губы в усмешке, вспоминая сейчас улыбающееся лицо жены, что наверняка с первого взгляда влюбилась в Катерину и заметно опасалась Жаклин. Иначе откуда эта холодность в общении с ней? — И какой же ты её представлял?       — Не знаю, — Стефан неопределённо пожимает плечами и переводит задумчивый взгляд на стену. — Может быть, такой же стервозной и высокомерной, как Жаклин.       — Она её полная противоположность, Стеф. Слишком чиста, чтобы быть стервой, и не в том положении, чтобы задирать нос, — Клаус наконец открывает глаза и всматривается в серьёзное лицо друга, пока тот, резко повернувшись к нему и поймав его взгляд, не задаёт вопрос:       — И какого это?       Клаус изгибает брови, непонимающе глядя на Стефана, который и не думает останавливаться. Потому что он слишком много знает, а сегодня, пристально и в то же время ненавязчиво изучая Кэролайн, ещё и кое-что понял.       — Удовлетворение от мести стоит её слёз?       В кабинете повисает напряжённая тишина, только и разбавляемая тиканьем часов да еле слышимым женским смехом за дверью. Клаус сердито сжимает челюсти, будто Стефан вторгся в его личное пространство — недоступное никому и имеющее чёткие границы, через которые никто не должен переступать. Никто, но по иронии судьбы именно друг, что поддерживал его всё это время и всячески помогал, позволяет себе нарушить их и воззвать к его совести.       Он теряется, всего лишь на секунду, думая о том, как часто он сам задавал себе этот вопрос и сколько раз отмахивался от него, прячась от шёпота жалости и оправдывая свои действия смертью близких, память о которых до сих пор приносит острую боль.       — Я смотрю, ты неплохо проинформирован. А теперь позволь я отвечу на твой вопрос... — Клаус уже открывает рот, чтобы озвучить свои мысли, как в дверь стучат, и в комнату царственной походкой входит Жаклин. Она извиняюще улыбается, когда оба мужчины поворачиваются к ней, и смело проходит вперёд, нисколько не стыдясь за такую наглость с её стороны.       — Простите, что прервала ваш разговор, но мне до ужаса надоело женское общество, — она бросает на Клауса многообещающий взгляд и, опираясь о спинку его кресла, склоняется ближе, окутывая своими духами всё пространство вокруг. — Клаус, ты ведь не против, если я посижу с вами? Прямо как в старые добрые времена, — Жаклин кокетливо прикусывает губу, и её ладонь как бы между прочим соскальзывает на его плечо. Тонкие пальцы с отполированными ногтями слегка сжимают крепкие мышцы, и она, не замечая его сопротивления, присаживается на подлокотник.       Этот жест выглядит таким вульгарным, что Стефан закатывает глаза, удивляясь её наглости и настойчивости. Он ждёт хоть какой-то реакции от друга, но Клаус продолжает прожигать её колючим взглядом. Он, несомненно, замечает её слишком откровенные приёмы по соблазнению: ласкающие его руку пальцы, специально надутые губы и таинственный взгляд из-под длинных густых ресниц. Кажется, ещё немного, и присутствие Стефана нисколько не помешает ей зайти дальше, а может весь этот спектакль и рассчитан на то, что Сальваторе сам соблаговолит покинуть кабинет и оставит их одних.       — Не думаю, что тебе понравятся наши разговоры, Жаклин, — его голос приторно мягкий, а прикосновения к её холодной ладони настолько нежны и осторожны, что гостья не может не улыбнуться, чувствуя горячие губы, осыпающие поцелуями подушечки пальцев. Она чуть приоткрывает рот, совершенно забывая о присутствии Стефана и отдаваясь навстречу приятным ощущениям и ласке, что одаривает её подозрительно покорный Никлаус, словно паук оплетающий своими сетями.       — Это много приятней, чем слушать пошлые шутки Кэтрин и глупое хихиканье твоей жены, — она нарочно выделяет последнее слово, вкладывая в него всю ненависть и обиду, что жили в ней с самого отъезда Клауса, оставившего её ради глупой затеи отомстить Форбсам. Два года. Ровно два года бесполезных попыток избавиться от воспоминаний о нём.       Губы Клауса замирают на полпути до её пальцев, и Жаклин испуганно пытается вырвать ладонь, всё сильнее сжимаемую его рукой. Она видит, как в его глазах появляется опасный блеск, и с мольбой смотрит на наблюдающего за ними Стефана, который тут же отворачивается и принимает безразличный вид.       — Клаус...       — Я хочу, чтобы ты кое-что уяснила, Лина. Кэролайн — моя жена и хозяйка этого дома, так что прояви к ней хоть капельку уважения, — он с брезгливостью отбрасывает её ладонь и резко встаёт, поправляя сюртук и коротко кивая. — Уже поздно, позвольте откланяться. Мисс Бонье. Стефан. До завтра.       Клаус уходит, а Жаклин ошарашенно поворачивается в сторону Стефана, старающегося сдержать довольную улыбку — быть может, Клаус и не любит свою супругу, но, по крайней мере, никому не позволит унижать её.       Они врываются в её тихую и спокойную жизнь словно глоток свежего воздуха, и Кэролайн уже не видит былой прелести в одиночестве и затворничестве и с удовольствием проводит с ними всё своё свободное время — прогулка ли это в саду или посещение церкви, поездка за покупками или же вечерние посиделки на террасе. Она с головой уходит в общение и медленно оттаивает от прошлой боли, стараясь не замечать скользких взглядов Жаклин и её напыщенно высокомерного отношения к ней, скорее снисходительного нежели презрительного, будто бы миссис Майколсон и не заслуживает не то что её уважения, но даже и элементарного внимания. Попросту говоря, Жаклин не видит в ней соперницу и продолжает всё так же откровенно кокетничать с Клаусом, довольно терпеливо относящимся к её ненавязчивым прикосновениям и к адресованным только ему улыбкам.       А Кэролайн делает вид, что ничего не происходит, грустно улыбаясь и притихая, когда её муж и Жаклин одновременно пропадают. Она прекрасно знает Клауса и даже не пытается его оправдать, полностью уверенная в том, что эти двое предаются греху где-нибудь в верхних комнатах, быть может в той самой библиотеке, где она впервые его застукала, или же в его спальне, где Жаклин наверняка не первая. В такие моменты общество гостей и Ребекки становится для неё невыносимым, и вечер теряет яркую воодушевлённость, превращаясь в обычный серый, потому что она интуитивно чувствует их жалость, замечает их понимающие взгляды и слышит тихие ругательства Катерины, обращённые в сторону Жаклин.       Ей хочется им объяснить, что ей нисколько не больно и что их брак изначально был сплошным фарсом, не подразумевающим даже намёк на любовь, но теперь, после пережитого в этом доме, она сама с трудом в это верит, мечтая о настоящей и крепкой семье, которой она так рано лишилась.       Но Клаус не дарит надежды и не обговаривает их совместное будущее, ведь когда-то давным-давно он дал ей понять, что никогда не сможет её полюбить и разведётся, как только она родит ему ребёнка. Осталось совсем немного, так что жалость гостей вполне уместна, как и появление Жаклин, упрямо пробивающей себе дорогу к сердцу Никлауса.       — Я предлагаю завтра устроить пикник где-нибудь у озера. Как ты на это смотришь, Стеф? — Катерина пытается разрядить обстановку, и её брат, до этого пристально наблюдающий за миссис Майколсон, переводит на неё задумчивый взгляд.       — Что?       — Да уж. Вы просто отличные собеседники. Я лучше пойду, — Кэтрин с шумом встаёт, недовольно надувая губы и возвращаясь в дом, а Кэролайн опускает голову и с грустью смотрит на свои руки, покоящиеся на коленях. Она молит Бога, чтобы Стефан не заметил её состояния и уж тем более не понял его причины, но он слишком проницателен, чтобы не разобраться в ситуации и не уловить её подавленности.       — Кэтрин слишком энергична, правда? Она вас не утомляет? — Стефан сочувственно смотрит на Кэролайн, резко поднявшую голову и мотающую головой. Сейчас она кажется ему такой ранимой и слабой, что холодное отношение к ней друга вызывает искреннее раздражение. Клаус слепец, раз не видит очевидного и предпочитает своей жене Жаклин, хоть и имеющую аристократические корни, но пропахшую пороком и безнравственностью, иначе стала бы она так откровенно вешаться на Клауса, да ещё на глазах у его жены?       — Нет-нет, ваша сестра просто чудо. Берегите её.       — Кэролайн... — Стефан замолкает, не зная, как начать разговор, и боясь спугнуть зарождающуюся дружбу между ним и миссис Майколсон, которая не спускает с него выжидающего взгляда и нервно сминает ткань платья, сдерживая подступающую обиду, готовую вылиться в слёзы. Она отчаянно отгоняет всплывающие в мозгу картинки Клауса и Жаклин в одной постели и старается думать о чём-нибудь хорошем, светлом, правильном, немного наивном, но зато не приносящем боли. Она думает о том, как сложилась бы её судьба, если бы он смог полюбить её. — Никто не стоит ваших слёз...       И Кэролайн не выдерживает. Она громко всхлипывает и прячет лицо в ладони, почему-то нисколько не стыдясь своей слабости и полностью доверяя Стефану — человеку, который, несмотря на то, что они были так мало знакомы, смог понять её душевные терзания.       — Боже мой, Кэролайн, перестаньте, — он растерянно смотрит на содрогающуюся в рыданиях девушку и пододвигает стул ближе, садясь напротив неё и доставая носовой платок из нагрудного кармана. Пытается успокоить, касаясь хрупкого плеча, а потом берёт её ладони в свои руки и сжимает их крепко-крепко, одаривая Кэролайн своим теплом и заботой.       Каковы бы ни были мотивы Клауса, но эта девушка не заслуживает такого отношения. Только не она.       — Я не понимаю, не понимаю, почему он так ненавидит меня. Что я ему сделала? — она плачет, словно ребёнок, мотая головой и не пытаясь вырвать руки. Хочет поделиться своими подозрениями и переживаниями, рассказать о боли, что приносит полное безразличие к ней, о несправедливости мира и насмешках судьбы, преследующих её по пятам. Впервые, чувствуя искреннее участие, Кэролайн желает открыться и излить душу, но громкие хлопки вынуждают её поднять голову и испуганно замереть.       Около двери, прислонившись к ней плечом, стоит Клаус и, изогнув губы в презрительной улыбке, хлопает в ладоши, будто аплодируя отлично разыгранной драме.       — Какая идиллия, надо же, — он небрежно отталкивается от стены и медленным шагом направляется к ним, краем глаза замечая, как Кэролайн резко вырывает ладони из нежных пальцев Стефана. Она стирает со щёк мокрые дорожки и продолжает молчать, опасаясь обманчивого спокойствия мужа, всё такого же улыбающегося и мягкого.       Только в глазах застывают ледяные осколки, а в голосе слышится завывание стужи.       — Я вам не помешал? — он даже не смотрит на поднявшегося Стефана и обращает всё своё внимание на справившуюся со своей слабостью Кэролайн, которая тоже встаёт с места и, подойдя к нему ближе, делает глубокий вдох. Странно, но от него не пахнет легко узнаваемыми духами Жаклин.       — Нет, мистер Майколсон, я переживаю за вас. Наверное, мы отвлекаем вас от чего-то более приятного... — её голос на удивление ровен, а взгляд приобретает дерзкие оттенки, когда Клаус изгибает брови и улыбается ещё шире, прекрасно понимая намёки.       — Что вы имеете в виду, миссис Майколсон? Сверку счетов?       И она поражённо замолкает, теряя былую уверенность и понимая, в каком глупом положении оказалась. Клаус не был с Жаклин, и терзающая её весь вечер ревность была напрасной. Кэролайн нервно сглатывает, чувствуя неловкость момента и стыдясь собственной паранойи, впрочем взрощенной в ней не всегда ангельским поведением мужа, и обречённо наблюдает, как он пятится назад, склоняясь в театральном поклоне.       — Не смею более вам мешать и простите за беспокойство, — он уходит, так же резко, как и появился за минуты до этого, оставляя после себя гнетущую тишину и раскаяние в красивых голубых глазах.       Он считает себя выше ревности, тем более к другу, но, противореча самому себе, раз за разом прокручивает в голове увиденную сцену — её маленькие ладони в руках Стефана и доверчивый взгляд, обращённый... нет, не на него, а именно на Сальваторе, всего за несколько дней подобравшегося к ней намного ближе, чем он за все эти месяцы. Но ведь он и не пытался, рассматривая её лишь как мать своего ребёнка, но первым делом всё-таки видевший в ней Форбс, ту самую, отец которой безжалостно исковеркал их жизнь.       Тень Билла всегда будет сопровождать её, лишний раз напоминая ему о прошлом.       На часах полночь, а в организме разбавленная алкоголем кровь, разжигающая искры ревности и злости, обрушившейся на него с наступившей в доме тишиной. Клаус смотрит на догорающие в канделябрах свечи, на капельки воска, что скользят вниз и застывают на металлической подножке, и отсчитывает удары часов.       Раз... два... три...       Едва сдерживается, чтобы не подняться к Кэролайн и не напомнить ей о том, кому она принадлежит по закону, и даже улыбается, когда за спиной хлопает дверь.       Жаклин...       Преследующая его всё это время и до сих пор надеющаяся на взаимность. Что ж, сегодня ей наконец повезёт.       Она подходит к нему с высоко поднятой головой и идеальной осанкой, выдающей светское воспитание, и дарит ему лукавую улыбку, когда он наконец переводит на неё свой взгляд. Эти глаза никогда не смотрели на неё так равнодушно, раньше в них горела страсть, желание, азарт... всё изменилось, слишком резко. Так резко, что она до сих пор не может поверить в реальность, где у Клауса есть жена, вынашивающая его ребёнка.       — Ты что-то хотела? — он забывает об уважении и даже не предлагает ей сесть, слишком откровенно рассматривая плавные изгибы стоящей перед ним фигуры. В принципе, он знает её наизусть, вплоть до родинок, рассыпанных на белоснежной коже, но ведь женщины так любят внимание...       — Ты не в настроении, — Жаклин, замечая раздевающий взгляд Клауса, медленно опускается перед ним на колени и кладёт свои прохладные ладони на его бёдра. Чуть сжимает пальцы и демонстративно облизывает губы, когда Клаус расстёгивает будто душащий его воротничок рубашки.       — Ты, как всегда, проницательна.       — Я знаю тебя наизусть, Ник. В чём же причина? Твоя маленькая жена, вдруг воспылавшая тёплыми чувствами к Сальваторе?       Её слова словно яд обжигают кожу, и Клаус одним глотком опустошает бокал. Отличная провокация, и замершее от боли сердце — всё же она не ошиблась, и Форбс действительно для него что-то значит.       — Дело вовсе не в этом.       — Ладно. Ты собираешься ей говорить, от чего умер её отец? — руки Жаклин медленно скользят вверх и касаются его паха, в то время как он склоняется ближе и обхватывает её нижнюю губу своими. Чуть прикусывает, оттягивая на себя, а потом грубо тянет девушку за волосы, вынуждая её задрать голову и зашипеть от боли.       — Нет, не сказал. И ты тоже этого не сделаешь.       — Вот видишь, Клаус, — она не обращает внимания на боль и тихо смеётся. — Ты даже не допускаешь мысли, чтобы Кэролайн узнала правду, потому что на самом деле ты боишься её ненависти...       — Хватит нести чушь, — Клаус перебивает, начиная злиться и выходить из себя. Он отпускает её волосы и откидывается назад, чуть ли не отпинывая от себя Жаклин, упрямо желающую докопаться до истины.       — Тогда скажи, что ты в ней нашёл? — она тяжело дышит, еле справляясь с гневом от такого отношения, но тем не менее не собираясь уходить. Ей хочется закричать, что она всё ещё его любит — так преданно и самозабвенно, как не умеет любить ни одна женщина, но Клаус слишком занят своей женой, чтобы услышать её крик.       — Всё просто, Лина, она подарит мне то, что ты никогда не сможешь подарить.       Жаклин грустно улыбается и качает головой, чувствуя в груди нарастающий ком обиды, вспарывающий её выдержку.       — Не стоит лишний раз упоминать женщине о её ущербности. А если бы я могла родить тебе ребёнка? Тогда ты бы смог меня полюбить? Остаться со мной, быть моим только?       Злость в его глазах тает, а лицо становится вдумчиво серьёзным, потерявшим налёт надменности и сарказма. Он даже чувствует жалость к этой женщине, всем сердцем привязанной к нему и ещё жившей надеждой — хрупкой, тонкой, нежной, готовой развалиться от малейшего дуновения ветра.       И она разваливается, когда он, склоняясь к её уху, шепчет:       — Мне правда жаль... — Клаус не даёт ей отстраниться и впивается в солёные от слёз губы поцелуем, немного грубым и властным, будто наказывающим её за обличение его слабости. Он придерживает Жаклин за затылок и углубляет поцелуй, наконец чувствуя, как она расслабляется и уже сама тянет к нему руки. Касается ими возбуждённого паха и умело справляется с застёжкой брюк.       Обхватывает напряжённый член ладонью и скользит по нему вверх-вниз, слыша шумный вздох Клауса, который тут же откидывается на спинку кресла и, чуть разводя ноги, приспускается вниз. Жаклин понимает без слов, перекидывает распущенные волосы на одно плечо и, склоняясь над эрегированным органом, проводит языком по его головке.       Пусть ему не нужно её сердце, сегодня окончательно разбитое на осколки, зато она может подарить своё тело, так скучавшее по его ласке...