О той весне

И всё о той весне увидел я во сне. Пришёл рассвет и миру улыбнулся, — Что вьюга отмела, что верба расцвела И прадед мой с войны домой вернулся! ..

      Шла ранняя весна 1945 года. Утром этого дождливого и мрачного дня небольшой отряд в тринадцать человек после небольшого привала пробирался через лес прямиком на запад, в сторону уходящей на Берлин советской армии. Если бы не приказ «сверху», по которому капитан Василий Белых должен был повернуть своих бойцов обратно, то они бы уже давно могли дойти до родного дома, так как их боевые действия закончились ещё две недели назад. А так уставшим, но счастливым солдатам 72 пехотного отряда пришлось подчинится неоспоримому приказанию командования и вернуться снова во мглу и пепел уходящей в сторону Европы войны.       Среди обреченных на повторное знакомство со старушкой Смертью был и Борис — один из двух юных барабанщиков отряда, который не был задействован в военных действиях, но, при всём при этом, считался полноценной и не менее уважаемой боевой единицей. Его потрясающее чувство ритма и прекрасный талант к пению был по достоинству оценен командиром, который изначально не хотел брать Бориса в силу его юного возраста. Но, как известно, на войне любой талант пригодится, поэтому мальчика без лишних раздумий взяли в дружный и большой коллектив. На тот момент солдат в отряде было около семидесяти человек, но, по прошествии всего лишь двух месяцев, их число сократилось до тринадцати. Практически все из них умерли прямо на глазах у юного солдата, оставляя неизгладимый след в его сердце. — Вот так. — Василий повернул небольшую бумажную карту на 180 градусов против часовой стрелки и ткнул обожженным пальцем в какую-то точку на ней. — Сюда пойдем. Придется обойти особо открытые участки, но пара часов нашей безопасности лишними не будут. Всё правильно, бойцы? — Умный в гору не пойдет, умный гору обойдет. — отозвался один из молодых парней и широко улыбнулся своей светлой улыбкой. — Всё верно, товарищ! Так мы и поступим.       Белых небрежным движением перекинул ружье с одного плеча на другое, убрал карту обратно за пояс и пошел вперед, ведя за собой остальных членов отряда.       Niemand wird überleben…       Ещё совсем голые и мокрые ветви одиноких лиственных деревьев нещадно хлестали проходящих мимо них людей, оставляя на лице неприятные и холодные остатки утреннего дождя. Хотя это и действовало несколько ободряюще после глубокого ночного сна, но Борис лучше бы полностью окунулся зимой в прорубь, чем терпел эти обидные и больные нападки от какого-то орешника. Впрочем, можно было порадоваться тому, что это не ёлка.       Если верить красивым и блестящим наручным часам командира, то сейчас было где-то около шести часов утра, соответственно, солнце только-только показалось на горизонте страдающей от ночного тумана земли. Однако, увидеть его было не суждено как минимум до обеда — тяжелые и скучные серые тучи затянули собой всё небо, отказывая людям в обычном свете небесного светила, который хоть как-то мог согреть этот день. Поэтому воюющим и мирно живущим гражданам центральной части Союза и Европы приходилось самим искать источники тепла и света. Костры, пылающие леса, танки и самолёты — всё годилось для выживания в этот несчастный день бесконечной войны. Но сколько бы разрушенных домов они не видели, сколько бы не проходили через десятки уничтоженных деревень и сёл, все живущие там люди, оставшиеся на произвол судьбы, радостно приветствовали их, крича им слова благодарности за жизнь, за освобождение от рабского пленения, за грядущую победу. Можно было точно понять — не в деньгах счастье, не в богатстве, не во власти. В жизни, в свободе, в храбрости и силе духа — вот в чем мощь народа.       Но рано было ещё встречать детей войны. Далека победа, пусть в ней никто и не сомневался, даже сам противник — нужно было ещё вырвать её из лап нацистского зверя, чей утробный рык до сих пор раздавался над полями и городами необъятной Родины. И было страшно… — Мне кажется, — подал голос один из бойцов, — что вокруг нас, прямо где-то за стволами деревьев, разносятся слова немецкой речи. Я слышу звуки стрельбы и залпы танковых орудий… — Это эхо войны, солдат. Оно сейчас разносится везде, где только можно. По всей земле идёт эхо… — командир остановился, достал из кармана шинели единственную уцелевшую папиросу, закурил и задумчиво посмотрел куда-то вдаль. — Я слышу такое каждую ночь, и каждый раз вскакиваю в холодном поту. За пять лет я так и не научился отличать его от реальных звуков. Это так глупо! — он с ожесточением бросил спичку себе под ноги и пошёл дальше с угрюмым выражением на лице.       Борис прекрасно понимал его — последние несколько дней он и сам часто не мог заснуть из-за этого «эха войны», чьи жуткие и лязгающие железом звуки невидимо кружили вокруг него, доводя иной раз до настоящего отчаяния. В ночи слышались женские визги, громкий треск сгорающей древесины и монотонные скрипы раскачивающихся на виселицах бездыханных тел. Иногда мертвые дети приходили к Борису из леса и молча садились ему на грудь, дыша своими трупными испарениями прямо в лицо. Каждый раз он с криками просыпался у догорающего костра прямо перед рассветом и видел тлеющие огоньки пожирающих его глаз между стволами вековых сосен. Где-то, всего лишь в паре сотен метров от их лагеря, находилось место казни невинных мирных жителей.       Продвигаясь всё дальше и дальше, Борис замечал, как с каждым новым десятком метров земля становилась чрезмерно рыхлой, раскуроченной, развороченной. В некоторых местах деревья были надломлены прямо посередине толстого ствола, а то и вовсе вырваны вместе с корнями и лежали на боку, словно сломанные прутики березняка. Более молодые и тонкие сосны складывались друг на друга, как упавшие костяшки домино, пропуская через себя целые вереницы следов танковых гусениц. Дух русского леса был сломлен вражеской бомбежкой, ослаблен враждебными умыслами немецких завоевателей, но не покорён, не приручен. Война успела побывать и здесь. — Ты чувствуешь это напряжение в воздухе? Словно рой тысячи пчел взмыл ввысь и кружит над нашими головами. — спросил один из бойцов Бориса и получил утвердительный кивок.       Отряд остановился, прислушиваясь к шуму вокруг. Вдруг один из солдат снял с плеча винтовку и указал ей куда-то вперед: — Там просвет. Я пойду проверю.       Он аккуратно спустился в свежую от недавнего взрыва воронку и начал пробираться через завалы ветвей и стволов, что перекрывали лесную тропинку. Когда-то эта дорожка служила спуском к полю с холма, на котором и стоял этот сосновый лес, но сейчас от неё осталось лишь одно название — при отступлении фашисты перекрывали все пути, которые попадались им на глаза. Видимо, они очень боялись преследования и делали всё возможное для задержки контратакующих советских бойцов, что шли за ними буквально по пятам, но лично Борис не видел в этом большого смысла. Русские знали свои родные края гораздо лучше, чем заезжие фрицы, и они-то уж точно найдут способ обойти любой завал.       Ветки под мужчиной захрустели, а лежащие на земле деревья оказались слишком скользкими для таких передвижений. Парень схватился одной рукой за торчащий обрубок какого-то корня, чтобы случайно не упасть, а другой стал ломать бурьян попадавшей хвои, очищая путь к открывающемуся впереди выходу из леса. — Ну что там? — нетерпеливо окрикнул его Белых, не находя себе место от волнующей тишины. — Там кто-то есть? — Или что-то? — добавил Борис. — Я ничего не вижу из-за этих веток. Здесь настолько мало места для маневров, что я прямо… — Ложись! — внезапно заорал капитан, схватив Бориса за заплечный мешок и отбросив его в сторону. — Ваня, ложись!       Не успел Иван толком отреагировать на данный приказ, как мимо него, прямо в столь желанном для прохода просвете, просвистел танковый снаряд и рванул где-то в правой от отряда стороне. Создавшейся взрывной волной солдата откинуло метра на два назад, чуть ли не на стволы упавших сосен. — Без паники! Никому не двигаться! — сам командир сорвался с места прямо к пострадавшему бойцу, схватил его за плечи и потащил прочь от опасного места. — Это просто танковый снаряд! Сколько мы их видели за всю эту проклятую войну? Да тысячи! Иван, я обязательно поинтересуюсь о твоём здоровье сразу после того, как оттащу тебя отсюда, иначе следующий залп станет для нас последним!       Сразу же после того, как заглохли последние звуки раздавшегося взрыва, вокруг отряда как будто порвался какой-то воздушный, непроницаемый мешок, обнажив перед солдатами целую массу оглушающих звуков яростного сражения. Только сейчас до их ушей стали доноситься трели стреляющего оружия, хлопки разрывающихся гранат и крики — дикие, непрекращающиеся крики умирающих людей. — Там немцы! — закричал один из солдат, взобравшись на злосчастный бурьян. — Их целый батальон! — Там только немцы? Они стреляли по нам? — Нет, там есть наши! Они совсем близко, вылезают из соседних лесов. Ребятки, да там такое идёт, что ни дай Бог! .. — Всем отойти от открытых мест! Немедленно отойти, не хватало ещё того, чтобы они расстреляли нас в упор.       За все три года войны, которые юный Борис чудом пережил целым и невредимым, эти пара прошедших месяцев были для его отряда самыми сложными и самыми страшными. Из семидесяти бойцов выжило всего лишь тринадцать. Всего лишь тринадцать из семидесяти, за два чертовых месяца! Учитывая то, что немец к тому времени уже начал отступать, эти потери были просто дикими и немыслимыми. А сейчас… А сейчас погоня за отступающими, новое сражение, новые жертвы. Тянувшиеся, словно вереницы похоронных кибиток дни, с каждым разом оставляли всё меньше и меньше шансов на жизнь. Борис чувствовал, как цепкие и холодные руки Смерти начали тянуть его за полы шинели прямо к себе, в молчаливое и безвоздушное лоно вечного покоя. В воображении мальчика она уже давно похватала всех солдат отряда и утянула их куда-то в сторону непроглядной лесной тьмы, а теперь её отвратительные, костлявые лапы показались за спиной капитана Белых.       Командир оттянул ворот кителя от горла и нервно похлопал по его карманам в поиске папиросы, однако, естественно, ничего не нашел, так как выкурил последнюю ещё пару минут назад. Борис видел, как его лицо стало покрываться крупными каплями пота и нервными морщинками на лбу, которые говорили о напряженном мыслительном процессе, что происходил сейчас в голове у командующего отрядом. — Вот же чёрт… — Товарищ командир? — еле слышно окликнул его Иван. — А? — Мы собираемся наступать или нет? Ещё пять минут такого бездействия и нам будет некого спасать. — Да знаю я, подожди! — отмахнулся от него Белых и обвел гневным взглядом столпившихся вокруг него солдат. — А вы чего встали тут гурьбой? Вас разве не учили настоящей военной дисциплине? А ну выстроились как положено! Барабанщики — вставайте по бокам и не мельтешите под ногами солдат.       Пока бойцы послушно бегали вокруг него и, толкая друг друга, выстраивались «как положено», командир стрельнул у одного из них папиросу, закурил и снова погрузился в своё внутреннее противоборство чувств о долге перед Родиной и ответственности перед всеми людьми его отряда.       Через какое-то время его размышления, видимо, дошли до своего логического завершения. Он, откинув папиросу в сторону, поправил фуражку, достал ТТ и приказал трём самым сильным солдатам расчистить завал. — Значит так. Сейчас, когда мы начнем спускаться со склона, сделаем первый залп по врагу. Он находится впереди в стах метрах от нашего местоположения. Потом перезаряжаемся и падаем на землю, чтобы их ответный залп не снёс всю нашу кампанию за милую душу. Дальше действуем по обстоятельствам. Всем всё ясно? Ну, с Богом!       Niemand wird überleben…       Уж чего-чего ожидали немецкие войска в этот и без того злосчастный день, так это точно не внезапно появившийся отряд русских откуда-то с холма. Герр фон Кёльер ясно помнил, как его бойцы перекрывали ближайшие выходы из леса, но, видимо, перекрыли либо не все, либо не столь тщательно. Поэтому, когда очередная когорта дружно кричащих советских солдат в полной решимости разорвать глотки немцам голыми руками с громким шумом стала приближаться к месту их остановки, то оберфюреру ничего больше не оставалось, как принять бой. В смысле как принять — просто начать отстреливать спускающихся с холма детей войны.       Руки Бориса вдруг резко заледенели, затормозили и отказывались его слушаться. Он с большим трудом достал из-за пазухи барабанные палочки и, превозмогая судороги, стал с силой бить ими по барабану. Мальчик отстукивал ритм, который он ещё пару недель назад слышал у проходящего мимо артиллерийского отряда и который так сильно понравился ему, его товарищу по оружию и остальным солдатам, что какие-то музыкальные умельцы даже наложили на этот ритм свою музыку. Музыку победы, что как гром поразила опешившие немецкие батальоны.       Сразу же после после первых зазвучавших звуков барабана бойцы отряда произвели первый залп по врагу и не сговариваясь легли на землю. Прямо над их головами зазвенели сотни пуль, готовых растерзать их тела в кровавую кашу, но все они отправились в «молоко», куда-то в чащу стоящего сзади леса. — Внимание! .. Залп!       Солдаты снова быстро и четко встали на ноги и произвели второй залп по разбежавшимся по всему полю фрицам, поразив как минимум десяток из них, но вот от ответного огня увернуться успели не все. Борис видел, словно в замедленной съемке старинного фильма, как его товарищ по оружию выронил свой барабан из рук, закатил глаза, упал и кубарем покатился по склону прямо в руки к врагу. — Ложитесь! Всем быстро лечь, не испытывайте судьбу. Ложись! — послышался сквозь туман оглушающих выстрелов голос командира Белых. — Парни, ложитесь, я кому говорю!       Всё смешалось в голове у мальчишки — треск орудий, крики наступающих воинов, гром надрывающего барабана, который уже давно слился со звуками приближающейся грозы. Он видел, как глаза его братьев налились кровью и безудержной яростью. Жажда мщения заглушила их слух и разум, им хотелось только одного — наказать взбесившихся гитлеровских собак, расстрелять их так, как они расстреливали их сограждан, приходя в каждый город и каждую деревню. Чаша ненависти и злобы накапливалась долгих три года, пока не раскололась надвое и не окатила всем своим кипящим содержимым солдат отряда с ног до головы. Этот кипяток будто пробудил в них бескотрольных и очень опасных зверей, желающих вражеской крови. Они полностью проигнорировали приказ капитана и с дикими криками помчались с холма прямо на противников, сходясь с ними в рукопашной. И Борису ничего не оставалось делать, как тоже побежать за ними, продолжая отбивать на ходу оглушающий ритм бесстрашной советской армии. В этот самый момент его сердце настолько переполнилось окрыляющим вдохновением, что от ярких и рвущихся наружу чувств он крикнул воюющим собратьям «Вперед!», словно почувствовав себя настоящим капитаном, и затянул какую-то бойкую военную песнь.       Последнее, что увидел Борис — это обожжённое лицо оберфюрера Кёльера, появившееся где-то из-под земли, лучи утреннего солнца, всего на секунду показавшегося над полем битвы, и кровь, которая хлынула потоком прямо на ткань барабана. Ноги подкосились, отказываясь держать на себе ослабшее тело юноши, и если бы не вовремя подоспевший капитан Белых, то он бы точно упал лицом в грязь, затерявшись где-нибудь в изрытой танками земле, и так бы не был найден до следующей весны. Его грозное оружие выпало из рук вдохновленного воина и покатилось куда-то в овраг в желтую, пожухлую траву. — Gott mit uns! — С вами дьявол! — прокричал в ответ Белых и выстрелил в его сторону даже не прицеливаясь, попав немцу прямо в лоб. — Борис! Борис, ты слышишь меня?! Как ты, парень?       Он что-то попытался ответить своему командиру, но обильно полившаяся кровь кровавыми потоками вылилась из его рта и растеклась по подбородку. Пуля угодила прямо в горло. — Боря! Боря, Борис, подожди, не умирай! Куда ты такой молодой-то… Куда ты такой… Ты ещё… Ты ещё такой маленький… — лицо Василия исказилось непередаваемой гримасой боли и отчаяния, которую, несмотря на все свои усилия, он не мог скрыть. — Боря, подожди…       Эти слова Борис уже не слышал, как и не видел бушующие сражения на своем последнем пристанище. Он в последний раз попытался вдохнуть красноватый и пропитанный кровью воздух, но дыхание резко остановилось и затихло навсегда, как и его храброе сердце. Звать было бессмысленно — Борис мертв.       Мир на мгновение остановился. Поняв, что дальнейшие действия уже были абсолютно бесполезны, командир опустил хрупкое и бездыханное тело мальчика на землю, вместе с ним отпустив и свою надежду. Он поднял свой в миг остекленевший взгляд на разгорающуюся перед ним баталию и его тут же захлестнула волна непреодолимого гнева. Гнев не был направлен на что-то конкретное, он был всепоглощающим, относящимся ко всему сразу. Это был уже не праведный гнев справедливого советского освободителя. Это был зубовный скрежет бессильного и слабого существа, которое ни на что не могло повлиять.       Василий встал с колен, стараясь больше не смотреть на остывающий труп ребенка, поднял с земли винтовку и закричал. Закричал громко, отчаянно, так, как будто он копил силу для этого крика всю свою жизнь: — Вперед!       Пришедшее лето скрыло своей зеленой травой и яркими, душистыми цветами остатки прошедшей войны. Стоял молчаливый сосновый лес. Никто не вернулся назад.