«Знаешь, папа...»

«Знаешь, папа, я скучаю. По тому, как мы могли с тобой ночью сидеть в поле и говорить о созвездиях. По тому, как мы ходили на рыбалку на несколько дней, и возвращались практически с пустыми руками, а мама лишь качала головой и с улыбкой на губах произносила: «А я предупреждала, что нечего вам там ловить!» По тому, как ты учил меня читать и определять направление ветра, а еще читать карты. Мне тебя не хватает, папа. Ты не представляешь, как много хочется тебе рассказать. Например, как мама сейчас сидит и, приложив руку ко лбу, тяжко вздыхает, пытаясь объяснить брату, как правильно считать дроби. А тот лишь зарывается руками в волосы и упрямо мотает головой, рьяно утверждая, что ничего не понимает, а мама возражает, что он просто лентяй, которому ничего не нужно. Знаешь, когда в том сорок первом году по громкоговорителю объявили, что началась война, у меня в груди что-то оборвалось. Словно из меня выпотрошили все ограны, а потом вставили внутрь в обратном порядке. Словно с двери, сдерживающей все мои переживания и эмоции, сорвали замок. Тогда я знала, что больше никогда тебя не увижу, но сердцем я верила и ждала, что рано или поздно ты снова откроешь калитку во двор, а мы с Алёшей бросимся тебе на шею, пытаясь перебить друг друга и похвастаться, кто какие полезные дела успел сделать. И я снова бы подыграла ему и сдалась, сказав, чтобы тот рассказывал первым. Я до последней секундочки не поддавалась этому гнетущему настроению, повисшему над нашим поселком. А потом мы переехали в город. Знаешь, в городе все совершенно иначе. Здесь совершенно другая атмосфера. Здесь люди каждое утро встают и бегут на завод, чтобы поскорее сделать новые оружия, сапоги… чтобы сделать все возможное и тем самым помочь стране выдержать и пережить столь сложное и непростое для всех нас время. Мне уже тринадцать лет, папа, и мама говорит, что ты бы мной гордился. Я ведь тоже пошла работать. Стояла возле токарного станка до посинения, пока глаза сами не начинали закрываться. И я такая не одна. Знаешь, как много здесь таких же детей, как и я. Кому-то двенадцать лет, а самому младшему из нас – одиннадцать. Его зовут Миша. Ты даже не представляешь, как сильно он рвется на фронт, как сильно он хочет защищать Родину там, а не в тылу, хотя, говорят, что у нас работа тоже не так проста, как кажется на первый взгляд. И мне его жалко, ведь мальчик даже не знает, что с его отцом и старшим братом. С того самого момента, как за ними закрылась дверь, ни от одного из них не пришло ни письма, ни маленькой телеграммы, что все в порядке, что они все еще живы. Миша хочет их найти. Знаешь, я бы тоже хотела быть такой же, как он. Он не теряет надежду, хотя, кажется, уже и так все понятно: ни его отец, ни братишка, как он любит его называть, не вернутся домой. Эта его детская наивность и искренность вселяют в меня надежду, когда кажется, что все потеряно. Знаешь, пап, а я верю, что все будет хорошо. Где-то там, в подсознании, я знаю, что ты тоже уверен в этом. Ведь не может быть такого, чтобы страна, которая вырастила людей, бросающихся на амбразуру пулемета, закрывая ее собой, чтобы дать возможность пройти остальным солдатам, людей, чьи самолеты подбили, и они летят на таран вражеской техники, осознавая, что это их последний полет, людей, которые лишились ног, но все равно возвращаются в строй, – чтобы такая страна проиграла. Мне кажется, тут дело далеко не в количестве техники, сколько в патриотизме нашего народа, вере в победу и желанию защитить то, что ему дорого: страну и любимых людей. Да, я знаю, что многие не вернутся домой. Да, я знаю, что прольется много крови. Я знаю, что ее уже пролито немало, хоть я и не видела этого и, честно говоря, не хочу. Но я верю. Верю, как и большинство тех, кто работает в тылу. Как и большинство тех, кто воюет на фронте, летает в воздухе. Как и большинство нашего русского народа. И эта наша вера… она не позволит нам проиграть фашистам – тем, кто не признает ничего. Тем, кто жжет детям на груди пятиконечную звезду. Тем, кто не ценит и не уважает ничего: ни исторической памяти других государств, ни стариков, ни женщин, ни даже маленьких и новорожденных детей. Такие люди просто не могут одержать верх. Это уже не люди, это просто какие-то существа, лишенные человечности. Пап, ты ведь тоже так думаешь? Знаешь, когда над городом пролетают вражеские самолеты и сбрасывают листовки, их никто не поднимает. Не потому, что боится наказания, а потому, что там вряд ли можно прочесть что-то, на что действительно стоит тратить свое время. Знаешь, пап, если нашу территорию оккупируют, я стану партизанкой. Я уже наслышала о том, какие подвиги они совершают, и я восхищаюсь ими. Мне хочется быть похожей на них. Как думаешь, меня примут? Я сделаю все, чтобы доказать, что я не просто тринадцатилетняя девчонка. Я еще готова бороться и защищать свою страну. Я готова защищать маму и Алёшу. Когда я рассказываю маме о своих планах, она лишь качает головой, утверждая, что я вижу все в розовых красках. Но это не так, пап. Я прекрасно знаю, что каждую секунду могу умереть. От выстрела, от сброшенной на город бомбы, от голода. Но, как и все остальные, каждое утро я открываю глаза и иду к своему станку. Пока – это единственное, что я могу сделать. К сожалению. Но я буду стараться. Когда я слышу откуда-то издалека звуки оружий, танков и взрывы гранат, это отдается гулом в ушах, заставляет сердце разрываться на мелкие кусочки, ведь я понимаю, что с каждым подобным звуком гибнут люди. Гибнет чей-то отец, чей-то брат, муж. Гибнут полевые медсестры, пытающиеся спасти жизнь раненому солдату. Но все эти люди… они ведь должны жить, они ни в чем не виноваты. От этого мне больно. И страшно. Я хочу, чтобы все это быстрее закончилось. Чтобы перестала литься кровь ни в чем неповинных людей. Чтобы семьи вновь воссоединились. Чтобы на полях снова росла пшеница, а ночное небо было прозрачным-прозрачным, что можно увидеть полярную звезду. Как ты там говорил? «Если пойдешь по направлению к полярной звезде, рано или поздно придешь на Север». Я помню, пап. Хочу, чтобы на лицах нашего народа снова сияли улыбки. Чтобы колхозы вновь начали свою работу. Чтобы все было, как прежде. Но этого никогда уже не будет. Возможно пройдет несколько десятков лет, сменятся поколения, и тогда жизнь СССР снова станет такой же, но эта кровавая память… она никогда не сотрется из нашей истории. Она всегда будет напоминать нам о подвиге нашего русского народа. О подвиге каждого, кто бы он ни был и где бы ни работал. Я надеюсь, что это не последний наш с тобой разговор. Я надеюсь, что это письмо дойдет до тебя, папа. Я надеюсь, что ты его прочтешь. Я надеюсь, что ты ответишь. Я тебя люблю, папа. Спасибо тебе за то, что даже будучи на фронте, ты защищаешь всех нас. Спасибо, папа. Спасибо каждому солдату, который сейчас погибает на фронте за свою страну».