Его наваждение

      Он всегда смотрел на Мэолу, даже когда та не замечала этого. Даже тогда, когда он не был ей нужен, еще до того, как влился в ее разношерстную компанию. Даже тогда, когда отталкивал ее грубыми словами, равнодушным взором скользя мимо ее лица, почти не смотря в глаза и недовольно щурясь каждый раз, когда она обращалась к нему с очередным глупым вопросом. Даже тогда, когда она явно разочарованная и немного огорченная уходила, он смотрел ей вслед, рассматривая пятно белой кожи между броней и рассыпанными на плечах волосам, бросая украдкой взгляды, словно желая избавиться от них, оторвать от себя, раз уж не удается выколоть глаза или смыться из "Фляги", но ни то, ни другое не было возможным.       Когда Мэоле требуется его помощь, а Дункан, не смотря ни на что пользуется своим правом принять долг от Бишопа, охотник соглашается, пусть и не сразу. И бросает на нее изучающий взгляд, ожидая, что поймает ответный взгляд ее неестественно-золотых глаз. На ее лице, на тонкой и белой коже расписаны узоры, а волосы, коротко остриженные, словно резким выпадом меча обрубленные, собраны на затылке в маленьком хвостике, - он видит на ее губах улыбку. Как всегда. Она всегда улыбается, даже если злится, но тогда это больше оскал, нежели улыбка, но даже эта полу ухмылка заставляет Бишопа отвечать на пристальный взгляд с явным вызовом на лице. А она улыбается, кивает головой и уходит.       Чтобы потом вернуться, начав привычное для нее и раздражающее для него действо - эти чертовы разговоры никогда не привлекали его, а наоборот, отталкивали. Он всегда сторонился ее компании, находя в "Утонувшей фляге" самое тихое и спокойное место, где даже ругань между Нишкой и Келгаром была не особо слышна. Попивая пойло и согревая у очага отсыревшие сапоги, он находил в своем уединении лишь плюсы. Но и это она умудрилась испортить, приходя в его угол и едва ли не заставляя вести никому нахрен ненужный диалог. Ни его хмурый вид, ни его откровенная грубость и хамство не отталкивали Мэолу, наоборот, - она кривила губы в очередной улыбке, брала в руки кружку и расспрашивала. Вновь и вновь, разглядывая его так, будто бы видела впервые. При этом ее влажные после ванны и распущенные волосы падали на плечи, не прикрытые кольчужной броней, а глаза блестели от выпивки, наполненные хмельным золотом. Бишоп шутил, язвил, бросал колкости, словно яркие монеты на барный стол, смотрел на нее, такую расслабленную, и упивался тем, что она смотрит лишь на него. Ни на этого чертового Касавира, ни на Сэнда, ни даже на Келгара. Что ее улыбки посланы ему, а не Нишке, что вновь и вновь пускается в привычные "Фляге" ругачки с дворфом, не Элани, которая смешливо и доверчиво смотрит на свою подругу-друидку. Ни на кого. Лишь на него, пусть этот зрительный контакт между ними будет недолог.       Ему хватит. Бишоп что-то рявкает, не помня заданного вопроса, пытаясь выбить из головы мысли об золотоглазой командирше их отряда. Ловит полный укоризны взгляд и в следующее мгновение смотрит на удаляющуюся спину. Сейчас на ней лишь легкая рубаха, да штаны, схваченные на талии широким поясом. Бишоп видит, как Касавир, щуря свои глаза и прикрываясь кружкой, буквально ласкает Мэолу затуманенным взглядом. И чувствует, как в нем закипает гнев. Эту ярость охотник не может объяснить, причиной не является обычная неприязнь к паладину. Здесь нечто иное. Но Бишоп отворачивается, не желая заполнять начавшую весело расслабляться голову различными мыслями. Они не приведут ни к чему хорошему. Мэола разговаривает с Нишкой, бросает пару слов дяде и ставит кружку на стол, отправляясь спать. Хмель бьет ему в голову. Так хочется закрыть глаза и просто уснуть. Плевать, что здесь, за столом. Плевать, что в принципе невозможно уснуть под громкие голоса, смех и даже пение. Гробнар фигово поет, но Бишоп все равно не сможет уснуть.       Перед глазами вновь и вновь мелькают сверкающие золотые глаза, искрят, словно начищенные до блеска монеты. Улыбка, вызванная из памяти, заставляет скрипеть зубами и отталкивать стол ногой, бросая на стол недопитую кружку. Ножки стола надрывно скользят по дощатому полу, но вряд ли кто-то заметит. Бишоп бросает сквозь зубы ругательства, выплевывая их и не зная точно к кому обращаясь при этом. Хочется завалиться в кровать, закрыть глаза и провалиться в пустой, тяжелый и угнетающий сознание сон, после которого наступит очередное утро. И головная боль. Чертова выпивка, которая не приносит облегчения, лишь раззадоривает, заставляя думать и вспоминать.       Улыбка. Блестящие глаза, отливающие золотом, чей взгляд, казалось, вырывает что-то в его груди и уносит с собой.       Бишоп срывается с места и тяжелым шагом сворачивает в коридор, рывком отталкивая деревянную дверь. Несмазанные петли жалобно скрипят, но ему все равно. До ее двери еще один поворот и до конца коридора. Он не понимает, зачем идет к Мэоле, не знает, зачем делает все новые и новые шаги, глухо стуча по полу каблуками сапог. В голове гудит разбуженная боль, в ушах стучит пульс, гоняя горячую кровь по венам, разжигая жар, что нелегко будет потушить одной лишь выпивкой и ледяной водой, вылитой из кувшина на голову. Когда остается лишь несколько шагов, Бишоп замедляется, прислушиваясь. К ударам сердца, к мыслям, к боли и разлитому внутри теплу. К тому, что происходит в ее комнате. В ответ тишина, видимо Мэола уже спит, но он понимает, что несмотря ни на что уже не сможет остановиться.       Ведь он охотник. И что бы она не говорила и не спрашивала, сегодня она жертва. Потому что он так решил. Бишоп кривит губы в ухмылке и завершает путь, бесшумно подбираясь ближе и тихо дергая дверь за ручку. Заперта. Но не одна Нишка умеет отпирать закрытые двери и взламывать замки, поэтому спустя полминуты в тишине раздается одинокий щелчок, и дверь открывается. Он проникает вовнутрь и тихо запирает за собой. Уж что-что, а палиться он не собирается, поэтому и передвигается так тихо, как только возможно. В комнате стоит легкий полумрак, освещаемый лишь серебристым светом от луны, и хоть его мало, но Бишопу его хватает, чтобы разглядеть лежащую на кровати Мэолу. Ее светлые, словно тронутые лунным светом, волосы рассыпаются на подушке, а одеяло укрывает фигуру почти до подбородка. Она кутается в него, дыша тихо и слегка посапывая. Бишоп подходит ближе и садится на пол, чтобы видеть ее лицо максимально близко, так близко, что может чувствовать ее дыхание на своем лице. В голове буянит хмель, и голова кружится, а он все убеждает себя, что все дело в выпивке, а не в ней. В груди что-то больно давит, упирается в ребра, словно пытаясь разорвать охотника изнутри, на куски, до мяса. Стискивая зубы, встает, пытаясь взять себя в руки и просто уйти. Но тут до ушей доносится еле слышный стон, буквально сорванный вместе с теплым дыханием с ее губ. Рычит и резко приземляется на край кровати, сжимая Мэолу за плечи и рывком приподнимая ее такое теплое тело. Прижимая к себе так сильно, как только можно. И впиваясь губами в ее мягкие и такие приятные на ощупь губы. Бишоп видит, как просыпаясь она резко распахивает глаза, как на золотом, прячущемся в тени дне ее глаз просыпается страх, заменяемый потом осознанием. Узнавая его, она облегченно выдыхает сквозь поцелуй, не прерывая его, лишь тихо приподнимается ее грудь от дыхания.       Губы растягиваются в улыбке, туго, прижимая губы к губам. А он не может устоять и сминает их еще сильнее, то ли пытаясь стереть эту полу ухмылку с ее лица, то ли пытаясь испить до дна эту сладкую чашу. Мэола ловит в кольцо своих тонких белых рук его шею и приоткрывает губы, позволяя охотнику проникнуть языком и касаться собственного. Кружить, обводить его, облизывать, вперемешку со стонами, чувствуя как дыхание сливается в одно.       Он прижимает ее тело к себе так крепко, так сильно, что слышит прерывистые выдохи между поцелуями, рваные вдохи и оглушающее сердцебиение, от которого напрочь сносит крышу. Губы Мэолы удивительно мягкие, и кажется, что еще чуть-чуть, и они растают. В эти секунды Бишоп не понимал, что же он делает, да и причину найти не мог, а может просто не хотел. Зачем ворвался к ней и почему она словно и удивлена его появлению, почему смотрит на него так, словно ждала. От Мэолы пахнет хмелем, сладким, несмотря на то, что выпивка Дункана отличается удивительным крепким вкусом, дивным, от которого голову охотника уносит далеко и надолго. А его руки уже вовсю блуждают под легкой рубахой, требовательно стискивая налившуюся грудь, сжимая затвердевшие соски и каждый раз вырывая с ее губ очередной стон. Мэола улыбается, и в ее взгляде пропадает та томная сонливость, что была несколько минут назад. Она смотрит на охотника слишком вызывающе, пытаясь передать взглядом то, что не скажут губы.       Ее тело под одеждой очень теплое, согретое внутренним жаром, мягкое и такое податливое, что руки Бишопа оглаживают нежную кожу немного благоговейно, но лишь до того момента, когда поцелуи доходят до гладкого и упругого живота. Язык выписывает вокруг пупка круги, вылизывая кожу, проводя влажные дорожки и иногда прикусывая ее, чтобы услышать, как она тихо постанывает и стискивает руками его плечи. Бишоп еще не слышал таких манящих стонов, как у нее. У Мэолы они кажутся особенными, и пусть тихими, но живыми, словно обладающими своей силой, пронзающей его тело одним лишь своим существованием, наполнить кожу пылающим огнем и вывернуть наизнанку все чувства.       Бишоп, не сдерживаясь больше, сдергивает с себя рубаху, слыша, как отрываются несколько застежек и с легким стуком падают на пол, торопливо расстегивает брюки и вновь тянется к ее губам, таким влажным, мягким, наслаждаясь тем, что язычок у Мэолы такой гибкий, что кажется, еще чуть-чуть и сумеет сорвать с его губ стон. Но охотник держится, лишь крепче прижимая ее голову к себе. Чувствует, как ее ловкие пальчики, привыкшие орудовать тяжелым оружием и оттого слегка мозолистые на подушечках, тянут вниз его штаны. И прикусывает ее губу, не в силах ни помочь, ни остановить, ни вмешаться. И хочется, чтобы это продолжалось. Когда же она отстраняется, то тут же притягивает к себе, целуя в шею и облизывая мягкую мочку уха, коленом раздвигая ноги и касаясь внутренней стороны бедер. Мэола дышит отрывисто, тянется к нему и что-то шепчет на ухо, поглаживая его спину пальчиками и едва-едва царапая кожу. У нее внутри очень влажно и так тепло, что Бишоп просто не может тянуть время, притягивая ее за ягодицы и толкаясь глубже входит. Сладкий и такой умоляющий стон в ответ, а руки обвивают шею и прижимают крепче, не позволяя оторваться или замедлиться. Но он и не собирается, легкими толчками входя в теплое тело, чувствуя, как легко заводится его золотоглазая командирша. Стонами лаская его ухо, щекоча дыханием шею и пытаясь приноровиться к ритму охотника, который входит в нее рывками, грубо, впиваясь пальцами в ягодицы и прижимая к себе так сильно, будто хочет слиться с ее телом воедино. Каждое движение сильнее и быстрее предыдущего, Мэола сжимает губы, чтобы приглушить особо громкие звуки, кусает охотника в шею и тут же зализывает их, едва дотягиваясь до нее.       Ускоряясь и наращивая темп так, что кажется, что еще немного и острота испытываемых ощущений достигнет предела, Бишоп слегка ослабляет хватку и укладывает Мэолу на кровать, любуясь ее слегка блестящим в лунном свете телом. На лбу капельки пота, а губы призывно приоткрыты, словно просят поцелуя. Но он лишь улыбается и поглаживает ее грудь, наклоняясь ближе и входя во влажное лоно как можно глубже. Приподнимая бедро свободной рукой и толкаясь рваными и яростными движениями. Мэола срывается на всхлипывающие стоны, больше похожие на вскрики, сминая простыню пальцами, и толкается в ответ, стараясь стать как можно выше, ближе к Бишопу, достигая единой для них обоих точки наслаждения. Ее губы искусаны, увлажненные ресницы подрагивают, а грудь приподнимается от тяжелого дыхания. Бишоп стискивает зубы, стараясь сдержать рвущиеся с губ звуки, делает несколько рывков и слышит, как напрягается Мэола, сжимая его так сильно, что он едва не изливается в нее сам. Ее тело замирает на пике, напряженное и упругое, а затем словно слабеет и расслабляется. Она дрожит и тихо шепчет его имя. Произнесенное так тягуче, оно словно стрелой пронзает все существо Бишопа. Сделав несколько резких толчков, он выходит из нее и тут же кончает, слегка поглаживая бугорок клитора. С губ срывается долгожданный стон, как миг, как стук сердца, и затихает на завитках теплого дыхания. Мэола жмурится и выдыхает так рвано и отрывисто, втягивая воздух сквозь зубы, шепчет что-то невразумительное и елозит под ним, блестя вспотевшей кожей. Словно змея.       Ее улыбка, скользящая по губам, такая вызывающая, манящая и дерзкая, что Бишоп наклоняется и смотрит ей прямо в лицо, ловя дыхание и возвращая взамен свое. Смешанное оно кружит вокруг, наполняясь запахом тел, тягучим, приятным. От него кружится голова, и он оставляет на ее губах поцелуй. Осторожный и легкий, с привкусом то ли обещания, то ли вопроса. Мэола улыбается и закрывает глаза, тихо бормоча его имя. Вновь и вновь, словно даря обещание и не прося ничего взамен. Бишоп не помнит, как оделся и вышел, как добрался до своей спальни, слегка пошатываясь, чувствуя себя опустошенным, но не от отчаяния, как прежде, а от того, что так и не сумел вырвать из груди эту ее улыбку. Она возвращалась, тормоша его память и не давая успокоения. Он не помнил и то, что сказал в ответ или наоборот, не сказал. Ее золотистые глаза понимающе проводили взглядом и закрылись, окунувшись в приятный сон.       Бишоп уснул не сразу, тяготясь целой чередой будоражащих душу воспоминаний, ярких образов и мыслей, пытаясь понять, желает ли он избавиться от этого наваждения или примирится с ним. Ее улыбка никогда не означала что-то одно. Иногда она была теплая и одобряющая, иногда содержала в себе целый флакон холодного яда. Но Бишоп знал, что не сможет теперь выкинуть Мэолу из головы, как бы не захотел. И не захочет. Хотя бы ради того, чтобы вновь увидеть улыбку, обращенную лично к нему. И только.