говори со мной

Говори со мной на шестнадцати языках. И молчи на одном.*

      Тишина, наполнявшая дом, когда Стайлз был в нем один, была желанным и долгожданным подарком. В течение всего дня он неоднократно представлял, как вернется домой, а все помещение будет заполнено звенящей пустотой, поглощающей все посторонние звуки. Он трепетно ждал того момента, когда ему можно будет просто замолчать, оторваться за троих в своем безмолвном протесте.       Он думал о блаженной тишине, когда бесконечно что-то рассказывал Скотту, когда получал замечания за свою болтовню на уроке, когда нарывался на недовольное ворчание стаи, когда мешал отцу следить за дорогой. Стайлз отлично знал, насколько раздражал своим бестолковым трепом.       Но остановиться хоть на секунду — равносильно смерти, стоит замолкнуть на мгновение, взять слишком длинную пазу для вздоха, и факт его существования в этой реальности становится сомнительным даже для самого Стайлза. Образ несмолкающего мальчика намертво въелся в кости, пропитал каждую клетку и отлично выполнял свою функцию.       Тяжело вспомнить, когда точно это началось. Кажется, со смертью мамы, но может и еще раньше, сейчас сказать точно почти невозможно. Просто однажды Стайлз проснулся, спустился как обычно на кухню и наткнулся на стену полнейшего безразличия со стороны отца. Тот пил кофе, читал утреннюю прессу, что-то напевал под нос и в упор не замечал своего сына. Огибал его, растерянно моргавшего, как еще один предмет мебели.       Обладать супер способностью — заветная мечта каждого мальчишки. Но как говорится в любом комиксе: сила — это бремя, которое приходится нести одному. Даже такая нелепая, как у Стайлза, она оказалась и бременем, и испытанием, и ответственностью. Нет и не будет никакой Мери-Джейн, которая бы стала союзницей и поддержкой. Не будет по многим причинам, хотя основная конечно это то, что никто просто не запомнит, что он говорил.       Привлечь внимание отца тогда оказалось непростой задачей, не помогали ни крики, ни слезы, от отчаянья выступившие на глазах. Перепуганный мальчик мог только мельтешить под ногами, и давится подступающей паникой. В какой-то момент, когда силы были уже на исходе, Стайлз оставил попытки поймать отцовскую руку и заставить посмотреть на себя, он просто замер посреди кухни и начал отчаянно шептать, молить всех известных богов, чтобы папа наконец очнулся, пришел в себя, избавился от этого наваждения и не оставлял одного.       Его слова наполняли воздух, почти видимо обволакивали фигуру мужчины, впитывались и начинали действовать. Ребенок видел, как легкой дымкой подернулись отцовские глаза и через мгновение, которое длилось, кажется, не меньше двух вечностей, он мягко улыбнулся и раскрыл такие желанные объятия: «Ребенок, ты уже встал? Эй, ты чего ревешь, приснился плохой сон?».       Да, длинною во всю оставшуюся жизнь.       Он так знакомо притянул Стайлза к себе, как делал это сотни раз до этого. От накатившего облегчения расплакаться захотелось еще больше. Мальчишку била нервная дрожь, пережитое потрясение не отпускало, лишало дыхания и сосредоточенности. Ребенку казалось, что он больше не переживет, если однажды, папа снова о нем забудет. В следующий раз сердце просто разорвется от ужаса и тоски.       Как оказалось, он себя недооценивал. Сердце выдержало и в следующий раз и сотни раз после.       Он справлялся — каждое утро напоминая о своем существовании папе, пятый раз подряд знакомясь со Скоттом и его мамой, заново представляясь тренеру, когда он не мог разобрать криво написанную фамилию.       Со временем пытливый мозг выработал сотню защитных механизмов — говорить побольше, звонить почаще, посылать смски, касаться. До тех пор, пока он вертится где-то на периферии зрения или слуха, он существует. Но стоит только выйти из круга, и он покруче человека-невидимки. Можно подаваться в шпионы, да только вот все будут то и дело забывать о таком ценном сотруднике.       Теперь Стайлз, понимал, почему мама все время пела. Он засыпал и просыпался под ее голос, она готовила и убирала дома, напевала что-то из репертуара Fools Garden, безбожно фальшивя на высоких нотах. Ее пение каждую минуту наполнял дом, разбавляя тишину, тогда еще не поселившуюся у них на постоянной основе.       Может быть, мама тоже растворялась в пространстве, стоило только отвести взгляд? На мгновение потерять концентрацию и неосознанно стереть человека с канвы вселенной? Может быть, мама просто устала ежеминутно подтверждать свое существование и выбрала тихо угаснуть, напоследок наградив Стайлза даром или, скорее, проклятьем?       Нет. Стайлз помнил ее отчаянные глаза, полубессознательный шепот, нежный надтреснутый голос, затихший только с последним вздохом. Мама боролась до последнего, торговалась даже лежа на смертном одре, отвоевывала каждое мгновение будущего для своего непутевого сына.       Узнать что-то сейчас почти невозможно. Парень философски принимает ситуацию и не старается лишний раз докопаться, за какие такие проступки вселенная наградила его. Он не один со своими странностями. Скотт ведь живет со скошенной челюстью, а Лидия с кукольной красотой, идеальной, почти до рези в глазах. Каждому свое, и уж если судьба посчитала, что Стайлз справится с этой силой, кто он, чтобы оспаривать ее решение.       Со временем становится проще, видимо после доброй сотни раз эффект закрепляется. Скотт вспоминает, что у него есть друг сразу, как только Стайлз попадает в его поле зрения, Финсток все так же не может запомнить его фамилию, но уже не удивляется, когда видит его на тренировках, а мистер Харрис, наверное, колдун или около того, потому что единственный из всех людей, которых знает сын шерифа, без напоминания выписывает ему после урочные отработки и противные тройки за тесты, припоминая при этом все промахи.       С приходом оборотней ничего не меняется, правда теперь Скотт вспоминает его, как только чует запах, забавно трясет головой, смешно хмурится и растеряно улыбается, замечая друга.       Самой неожиданной переменой становиться Дерек, Стайлз, памятуя о своей способности, знакомится с ним трижды, прикидывает сколько еще раз нужно произнести свое имя, чтобы выработать стойкую реакцию и на очередном: «Привет, я Стайлз, друг Скотта, помнишь меня?» — натыкается на недоуменно вздернутые брови и презрительно поджатые губы.       «Я похож на идиота? Заткнись, Стайлз, я с первого раза запомнил твое нелепое имя».       Парень может только открывать и закрывать рот, как выброшенная на берег рыба, Дерек закатывает глаза и уходит вглубь дома, оставляя его недоуменно молчать и панически соображать, что поменялось. Из другой комнаты слышится: «Вали домой, Стайлз!» — и это окончательно разрушает все созданное представление и налаженную годами систему.       Переосмысление занимает несколько дней. Стайлз опытным путем выясняет, что его невидимость не распространяется только на хмурого альфу, и все так же, без перебоев, глушит его для остального мира. Появление первого человека, рядом с которым можно не срывать голос, непрестанно напоминая о себе, вызывает двоякие чувства. Стайлз бы, наверное, ликовал, будь это кто-то другой: Скотт, Лидия или отец, но вселенная имеет очень специфическое чувство юмора.       Довольствуйся тем, что есть, мальчик.       Возможно, он ведет себя совсем странно, или на контрасте с его обычной болтовней молчание, в которое он проваливается рядом с Дереком, выглядит дико.       Альфа недовольно хмурится и пристальнее всматривается в человека. Оборотень хмур и нелюдим, не любит компании и с трудом переносит шум стайных собраний, но интеллект и внимательность, наверное, их семейная черта, так что он без труда замечает закономерность. Ловит мимолетную растерянность в глазах остальных, когда сын шерифа заходит в дом, замечает пустое выражение на лице Эллисон, когда та берет трубку, которое неизменно исчезает спустя пару секунд, и смотрит на недоуменное выражение на лице Скотта, пока Стайлз не обнимает его за плечи, похлопывая по спине, разбалтывая что-то про вчерашний фильм и новую видеоигру.       Дерек терпит еще какое-то время, даже пытается поговорить с дядей, но бросает это гиблое дело, когда добрых пять минут тратит на то, чтобы объяснить о ком идет речь и, в итоге, принимает единственное из возможных решений. Просто спрашивает напрямую, вечером вваливаясь в дом к этому гиперактивному фрику, вляпавшемуся в какую-то сверхъестественную ерунду.       Дерек нетерпеливо стучит в дверь, чуткий слух улавливает вялые движения и легкие шаги. Дверь ему открывает помятый и сонный мальчишка. Сейчас, молча и как-то обреченно глядя на оборотня, он выглядит еще моложе. Усталый и измотанный, просто чуть отодвигается, пропуская мужчину в дом. Дважды приглашать не приходится, и Дерек сразу проходит на кухню, упирается руками в столешницу и устремляет взгляд на Стайлза в ожидании объяснений. Тот упорно не замечает направленного на него взгляда, совершенно непринужденно заваривает чай и достает из каких-то закромов кексы.       Брякает кружкой рядом с рукой и чуть не проливает кипяток, греет руки о свою чашку и упрямо не смотрит на оборотня.       Дым замысловатыми кольцами вьется вокруг фигуры мальчишки. Он почти тонет в этом тумане, выглядит завораживающе. Как-будто пропитывается, почти мистически затягивая в себя реальность. Мужчина трясет головой и наваждение пропадает.       - Зачем ты пришел, Дерек? — голос звучит глухо и хрипло, наверняка от долгого молчания.       - Ты мне скажи! — Стайлз удивленно поднимает голову и почти давится чаем.       - Тебе не кажется, что это наглость, врываться в чужой дом посреди ночи без всяких объяснений и ставить мне условия?       Дерек ловит себя на том, что его смешит наигранное возмущение в тоне мальчишки, и он с трудом подавляет неуместную улыбку.       - Стайлз, — он произносит чужое имя со всей сдержанностью и терпением, на которое способен, от этого голос звучит непривычно мягко и совсем не вяжется, с созданным им же образом безразличного и категоричного альфы, — Просто скажи, что происходит. Я вижу, как ведут себя остальные. Это проклятье? Его можно снять?       Дерек видит надежду, промелькнувшую на лице сына шерифа, но она исчезает почти мгновенно.       - Ты сам ответил на свой вопрос. Меня забывает родной отец и самый близкий друг, неужели ты думаешь, если бы существовало средство, я бы им не воспользовался? Я душу готов продать, чтобы однажды проснуться от голоса отца, который зовет меня завтракать, а не начинать каждое утро, как экзекуцию. Только вот руководство для тех, кто настолько противен вселенной, что она предпочитает вышвыривать их прочь, еще не написано.       Парень опускает плечи, болезненно хмурится и окончательно поникает. Кажется, мыслями он опять витает где-то в одном из тысячи подобных эпизодов. От привычного шумного и раздражающего пацана нет и следа. Есть только уставший надломленный человек, почти такой же, как сам Дерек, с той лишь разницей, что у него была сестра, вытягивающая его из пучины мрачных мыслей.       Дерек почти не осознает, что делает, решение приходит в голову буквально за считанные секунды. Мужчина делает шаг на встречу и просто кладет большую горячую ладонь на мальчишеское плечо. Притягивает к себе и теребит жесткие лохматые волосы, почти как Лора когда-то. Он ловит шок на лице парня, а потом видит, как на место всей скорби, которую Стайлз копил и складывал годами приходит робкая, почти прозрачная надежда.       Дерек и сам чувствует, как уходят последние демоны, давно минувшего пожара, как заполняется хроническая пустота внутри, легкостью и правильностью принятого решения. Ловит взгляд огромных, наполненных такой бурей эмоций, карих глаз и говорит, прорывая нездоровое молчание:       - Мы справимся.       Добавлять что-то еще бессмысленно и нелепо. Тишина шипит и сморщивается, отступает под натиском волчьей уверенности. Дерек за жалкую минуту перечеркивает всю ту жалость к себе и отчаяние, которые Стайлз культивировал столько лет.       Он буквально парой слов разрешает мальчишке существовать.       Сын шерифа неуместно вспоминает Мери-Джейн и давится смешком, утыкаясь в чужое плечо. Дал же Бог помощницу. Хмурю и небритую.       Стайлз больше не один в этой проклятой тишине, ему больше не нужно бороться со своими страхами в одиночку, и неважно будет ему в этом помогать длинноногая девица или брутальный мужик, все уже начало меняться, и назад пути нет.