Может, мне стоит уйти?

Валловски стала последней каплей. За эти месяцы Джиллиан выслушала от Кэла больше нападок, чем за прошедшие восемь лет. Да и это принципиальное подчеркивание того, что фирма принадлежит ему, основана им и только лишь его детище… Как бы не так! А теперь он еще и просит ее лгать и выкручиваться, а все ради чего?! Ради кого?! Нет, это слишком даже для отличающейся ангельским терпением Фостер. Темные улочки проносились за окнами ее авто, сменяя друг друга в привычном порядке. После разговора в участке Джиллиан отправилась в их офис. Нужно было о многом подумать, да и, как ни смешно, именно стены ее кабинета помогали ей размышлять отстраненно и четко. По-деловому. Только бы… Кэл был там. Уму непостижимо! Как только этот мужчина умудряется каждый раз оказаться там, где его меньше всего хотели бы видеть? Утешало лишь то, что и Анна, и Локер, и Риа отчего-то решили поработать сверхурочно. Или, быть может, у них просто не было выбора. Кэл это умеет – без зазрения совести использовать зависящих от него людей. – Привет ночному дозору. Не кажется, что уже поздновато для приступа трудоголизма? – Новое дело, – устало скривилась Риа. – Лайтман мало считается с понятием нормированного рабочего дня. – У меня условия чуть лучше, – секретарь скользнула взглядом по экрану мобильного телефона. – Просто жду, когда за мной заедет мой парень. – Так, это уже слишком, – заявила Джиллиан, глядя на Локера, который одновременно выслушивал чью-то тираду по мобильному, потирал воспаленные глаза и зевал. Она не знала, что в очередной раз нашло на Кэла, но он явно перешел все границы. – Хватит. Вы не в рабстве. Идите по домам, а делом займемся с утра. – Но… – начала было слабо протестовать Торрес. – Небеса не обрушатся, если вы хорошенько выспитесь. Давайте! Я тоже ваш начальник и я разрешаю. – А я нет! Лайтман уже довольно долго стоял у нее за спиной, и выражение его лица не являло собой образец доброты и терпимости. – Джилл, мне ввести новое правило, гласящее о том, что никто, кроме меня, не может командовать моими сотрудниками? – Что? – Невысказанные эмоции, преследовавшие ее целый день, всколыхнулись с утроенной силой. – Они люди, Кэл, а не твои игрушки. Ребята, по домам! – Сидеть! – оскалился Лайтман. – И не твои тоже, дорогая. Иди домой, съешь пару вредных вкусняшек и успокойся. Мы обо всем поговорим утром. Давай, иди. – Серьезно? Даже так? Прости, но если тебе настолько невыносимо мое вмешательство, может, мне совсем стоит уйти? – голос Джиллиан слегка дрогнул от гнева. – Ты уж определись, дорогой. Ошарашенный и уязвленный, Кэл замер, но ей впервые в жизни не хотелось вникать в его эмоциональное состояние, поэтому в ту же минуту дверь за ее спиной громко ухнула, разительно контрастируя с тишиной обмершего здания. Страх пришел позже, противный и едкий, до предательской дрожи в коленях. Фостер даже пришлось прижаться к стенке лифта, чтобы устоять на ногах. Проклятье, а что, если он согласится?! Что тогда делать с пустотой, которая останется от ее жизни? Безусловно, Кэл не был идеалом, но в последние годы он стал ее жизненным стержнем, ведь мы привязываемся к людям, привыкаем к их теплу, любви и заботе и вскоре уже не можем представить себе иных жизненных путей. Пока все не рухнет в один короткий миг. А Джиллиан, не справившись с обидой и ревностью, одним резким мазком практически перечеркнула все их прошлое. Конечно же, она никуда не уйдет. Вот только при воспоминании о последних неделях в груди вновь поднималась волна боли и злости. На себя, на Кэла, на весь мир. Дверь лифта плавно отворилась, и Фостер так же решительно, как и пару минут назад, направилась к выходу из здания. Всевидящих видеокамер никто не отменял, а потому ей не стоило выдавать своих сомнений. *** Первой его реакцией был страх. Острый, пронзительный, оглушающий. Такого Кэл давно не испытывал. Он понятия не имел, что ходит по краю, не знал, что даже безграничное терпение Джиллиан может подойти к концу. Что он будет делать, если она уйдет? Как вообще он сможет справиться со всем без нее? После восьми совместных лет подобное просто не укладывалось в голове. Бред, наваждение. И все же он понимал, что это правда. Последующее за очередным неверным шагом унылое будущее рисовалось настолько четко, что Лайтману захотелось взвыть. Его подчиненные тоже чувствовали это. Их позы и лица буквально кричали ему о том, что он достиг грани, черты. Что это последний рубеж перед финалом, и если он не одумается, исправлять ему будет больше нечего. Разбитую вазу по осколкам не восстановишь – ее нужно удержать в полете. Следом за страхом появилось трусливое желание напиться. Чтобы отвлечься, чтобы забыться, чтобы понять, как лучше поступить. Или чтобы дать ей шанс исправить все самой. Прийти и с упреками вытащить его из бара. Но это было бы абсолютной трусостью. Он не хотел оказаться таким же никчемным, как и ее бывший муж (Алек только тем и занимался, что позволял Фостер спасать себя, а попутно упрекал, обвиняя во всех своих грехах). Но ведь и он сам в последние недели поступал не лучше. Ничтожество. Полный идиот. Погруженный в собственные проблемы и переживаний, он срывался и самоутверждался за счет той, что ни разу его не подвела и не заслужила подобного обращения. А если Джиллиан уйдет? Нет, серьезно, что, если она и правда оставит его? Не сегодня, не после этой минутной вспышки ярости, а когда-нибудь потом, окончательно и бесповоротно? Того, с кем шутить и о ком заботиться, он отыщет. С кем спать – и подавно. Быть может, найдет и того, кого будет любить. Вот только кому и в кого ему останется верить?.. *** Фостер, подобно мраморному изваянию, замерла на пороге дома, с непроницаемым спокойствием глядя на припозднившегося гостя, отчего было совершенно неясно, о чем она думает. Кэл в очередной раз поймал себя на мысли, что ему мучительно сложно читать эту женщину. – Хотел… узнать, как ты… – Все нормально. “Я засранец, эгоист и просто идиот. Прости. Ты ведь не уйдешь?” – в голове у Лайтмана крутились сотни правильных слов, но вслух он промямлил лишь что-то отрывистое и бессмысленное и замолчал. Ветер трепал волосы Джиллиан, и было очевидно, что ей холодно, но она не пыталась прервать затянувшуюся паузу. Он здесь, потому что она нужна ему. Нужна. Для Фостер это всегда было самым главным. Страх и горечь от обиды уступили место нестерпимому желанию улыбнуться и утешить. – Прости, – буркнул Лайтман и опять замолчал. Он не мог выдавить из себя, обеспокоенного и переминающегося с ноги на ногу на пороге ее дома, ни слова. Но его поза и мимика говорили с Джиллиан за него: “Я виноват, я все понимаю. Я эгоист и всегда им буду, но без тебя не смогу. Не оставляй меня, пожалуйста”. Она так ничего и не ответила, но поднятый на него взгляд был полон тепла. Из всех людей, которых Лайтман когда-либо встречал на своем жизненном пути, таким взглядом обладали только она и совсем несмышленые, но завороженные жизнью младенцы. И когда Кэл предложил, Джиллиан с радостью приняла его объятья, положив голову ему на плечо.