Эта женщина будет моей

Катя лежала в постели, закинув руки за голову, и бездумно разглядывала потолок. После бессонной ночи самочувствие было отвратительным, от слез болела голова, но спать, как ни странно, не хотелось. Лаврова неохотно поднялась и прошла к окну, распахнула раму и увидела, как из ворот гаража выезжает машина. «У бандитов график ненормированный», — подумала она с усмешкой. Перебравшись через подоконник, Катя оказалась на улице и позвала: — Дим! Скрипач, выбравшись из машины, щелкнул специальным пультом, закрывая гаражные ворота, и только потом обернулся на ее голос. Лаврова стояла в нескольких шагах от него, в коротеньких шортах, тонкой футболке и босая. Учитывая, что после дождя земля еще не просохла, а температура понизилась градусов на пятнадцать, это было настоящим безрассудством. — Кать, ты что с ума сошла? — возмущенно спросил Скрипач, подойдя к ней. Моментально стянул куртку и накинул ей на плечи. — Иди в дом, не хватало тебе еще простудиться. Катя не обратила на его слова никакого внимания. Устроив свои прохладные ладони на его руках, которые Скрипач не успел убрать с ее плеч, Лаврова негромко произнесла: — Дим… Прости меня, я вчера вела себя как дура, как истеричка… Ты мне помогаешь, головой рискуешь, а я… Я думаю только о своих страданиях, ношусь с ними как идиотка… Прости, — повторила она и осторожно коснулась губами его щеки. Скрипач растерянно смотрел вслед девушке, пока она не скрылась в доме. Этот ее странный порыв, это желание быть ближе к нему ошарашили Диму больше, чем ее вчерашняя выходка. Вчера у нее просто случился срыв, вчера криками, слезами и даже своим предложением она просто выпускала свою боль, просто пыталась показать себе/ему, что ни предавший ее муж, ни все принципы, которым всегда следовала, теперь не имеют для нее никакого значения. Но сейчас она абсолютно осознанно стремилась быть ближе к нему, искала у него защиты, без слов просила не оставлять ее наедине со всем, что ей пришлось пережить, с проблемами, решить которые в одиночку она просто не сможет, как бы ни старалась выглядеть сильной и независимой. Она ждет от него благородства, подумал Скрипач с невеселой усмешкой, она будто не хочет даже думать о том, что он может быть совсем другим. Хотя, наверное, это и правильно. Потому что с ней другим он не будет никогда.

***

— Что, думала, я тебя не найду? — Черных, стоя возле двери, сверлил жену взглядом. — Самая умная, да? Нашла себе защитника, — добавил он язвительно. — Что тебе нужно? — устало спросила Катя, стараясь не смотреть на мужа: почему-то это было невыносимо. Невыносимо видеть человека, которого так любила; человека, так легко предавшего ее и не чувствующего за собой никакой вины. — Странный вопрос, дорогая, — последнее слово он выделил особенно ехидным тоном. — Я пришел за тем, что принадлежит мне. За тобой. — Что? — переспросила Катя, взглянув на мужа, затем и не выдержала и рассмеялась, нервно, зло. — Принадлежит тебе? Ты, кажется, спутал меня с какой-то вещью. — Я пришел за тобой, — повторил Стрелец, не отводя от нее тяжелого взгляда, полного с трудом сдерживаемого раздражения. — Послушай, — Катя отвернулась к окну, заговорила спокойно, даже равнодушно. — Я не понимаю, чего ты хочешь. Ты ненавидишь меня, я ненавижу тебя… Почему нам просто не развестись и не оставить друг друга в покое? Черных застыл как человек, внезапно ударенный ножом в спину. «Я ненавижу тебя…» — Не дождешься, — отчеканил он, приблизившись, грубо развернул девушку к себе. — Я не уступлю тебя этому, мать его, рыцарю, несмотря на то, что ты натворила. — Что? — прошипела она, пытаясь вырваться из его рук. — Я натворила? Ты не хотел даже думать, что я могу быть не виновата перед тобой, ты отправил меня в притон, ты вел себя со мной как с продажной девкой, а я виновата? — А кто ты? — усмехнулся Черных, и в его усмешке мелькнула горечь. — Как назвать ту, которая изменяет мужу? Со Скрипачом тоже спала? — с трудом спросил он, мертвой хваткой держа жену за подборок и недобро глядя ей в глаза, словно пытался прочитать в них правдивый ответ. — Я не изменяла тебе, — четко, словно чеканя каждое слово, проговорила Катя, не отводя глаз. А ведь она совсем не собиралась оправдываться перед ним, она даже разговаривать с ним не собиралась, но стоило ему оказаться рядом, и все ее обещания теряли малейшую ценность. «А ведь ничего не изменилось, — вдруг поняла она с обреченной ясностью. — Ничего не прошло. Ты можешь сколько угодно твердить всем, как его ненавидишь; ты, наверное, и сама в это веришь, но избавиться от этой зависимости ты не сможешь. Никогда.» — Актриса, — процедил Черных, ловя себя на том, что еще немного и готов поверить ей, готов наплевать на все, что испытал по ее вине: унижение, боль, глухое, безнадежное отчаяние человека, в одночасье лишившегося смысла жизни. Он готов все забыть, готов простить то, что простить невозможно. Невозможно и нельзя. И моментально нахлынула ярость, моментально накрыло желание уничтожить в своей душе все хорошее, что еще испытывал к этой женщине, предавшей его. Неуправляемое и дикое желание втоптать ее в грязь, совсем как тогда, в притоне у Эстета. — Как же я тебя ненавижу, — выдохнул Стрелец, — Как я ненавижу тебя, чертова кукла… — Так почему бы тебе не оставить меня в покое? — невозмутимо повторила девушка, казалось, совсем не испугавшись его взгляда, знакомого ей по прошлому разу, забыть который она вряд ли когда-нибудь сможет. — Помолчи, — отрезал Черных, сжав ее плечи почти до боли. — Ты поплатишься за то, что разрушила все, чем я жил, ты пожалеешь о том, что натворила. Я имею на это полное право, дорогая. Катя никогда не предполагала, что все может быть так унизительно. Причем с человеком, которого она любила, который раньше никогда не посмел бы причинить ей боль. Но вот уже второй раз он унижал ее, унижал с явным удовольствием, неторопливо, совсем как самый настоящий садист. А ему в самом деле нравилось все, что происходило. Нет, не понимание того, что ей сейчас плохо и больно, как было ему, об этом Черных совсем не задумывался сейчас. Он наслаждался ощущением ее тела под собой, наслаждался каждым ее движением, когда она рвалась, пытаясь высвободиться. Черных не смог бы передать то чувство восторга, которое охватило его, когда проник в нее грубо, бесцеремонно, как самый настоящий завоеватель; когда двигался в ней, задыхаясь не то от бешеного темпа, не то от необъяснимого удовольствия, как будто все происходило в первый раз. И горечь смешивалась с безграничным счастьем обладания ею, и боль стиралась от сладостного и терпкого, словно вино, удовольствия. Он не ласкал ее, но упивался ею; он причинял ей боль, но сходил с ума от ее близости. И ненависть отступала под натиском прежних, не отмерших еще чувств, и снова возвращалось то, за что раньше он готов был отдать жизнь. Катя лежала, боясь открыть глаза, боясь, что все может повториться. Она все еще каждой клеточкой тела ощущала чужое неуправляемое наслаждение, и это было тем противней и ужасней, что сама она не ощущала и доли того, что испытывала с мужем, когда он был для нее самым любимым человеком. Но при этом она чувствовала его так, как никогда прежде, каждую его эмоцию, каждую тень мимолетного чувства. Ток, пробегавший по его телу, отдавался в ее теле; его дрожь была и ее дрожью тоже. В эти мгновения, ненавидя его, чувствуя к нему отвращение, Катя в то же время была близка с ним как никогда раньше. Близка так, как могут быть близки только враги. — Поехали, — бросил муж, поднимаясь с дивана и застегивая брюки. Он даже не посчитал нужным раздеться, просто отымел ее, словно какую-то девку на один раз. Впрочем, он на самом деле воспринимал ее так, стоило только вспомнить, как он вел себя с ней в борделе. Он говорил тогда правду: она больше для него не любимая женщина, а обычная проститутка, отличающаяся от остальных разве что отметкой о браке с ним. Эта мысль, отвратительная в своей жестокости и беспощадности, ударила Катю словно хлыстом. И слезы, уже не сдерживаемые, хлынули по ее щекам, будто могли избавить от непреходящей боли, разъедавшей душу, рвавшей ее на части. Черных несколько мгновений стоял неподвижно, глядя на бежавшие по щекам жены слезы. Сердце уже привычно сдавило в невидимых тисках, но Стрелец почти не заметил этого. К любой боли можно привыкнуть, вот и ему почти удалось. С непонятной самому себе осторожностью Черных поднял безвольное, обессилевшее тело на руки и удивился тому, что совсем не чувствует отвращения к женщине, изменившей ему. Сейчас, ощущая ее близость даже отчетливее, чем когда в ярости подминал ее под себя, Черных с безнадежностью осознал, что для него ничего не прошло. Он по-прежнему зависим от нее. Вот только по-прежнему ничего уже не будет.